Александр Покровский - Калямбра
Для восстановления кровяного запаса потребовался кагор. Много потребовалось.
И потянуло на природу. В леса потянуло. В джунгли. Выть потянуло. Но не дотянуло.
До Никитских клумб Васька не дошел.
Он попал в зоопарк.
У клетки со свирепой медведицей Зоей собралась притихшая толпа. Зам локтями пробился в первые ряды. Сердце его не обмануло: довело и упало. То, что он увидел, нехорошо подкосило его ниже пояса, в обессилевшем разом желудке мерзко заныло, оральным путем пробежал холодок, во рту повис вкус дешевой дверной ручки, рука культяписто замотала, голос исчез.
В клетке, прямо за решеткой, рядом со свирепой медведицей Зоей, лицом на народ стоял Васька и говорил. Зрители, смотрители, дирекция – все, затаив дыхание, слушали Васькину последнюю речь. Временами, прерывая речь, он, обмолоченно повисая на плече у медведицы Зои, кормил ее чебуреками и объяснял ей накопившееся международное положение:
– С Польшей у нас проблемы. Ой проблемы с Польшей, ой!.. А Гвинея-Бисау нас бросит. Как ты думаешь? Оставит нас Гвинея, жаброй чувствую. Как считаешь?
Умная Зоя чутко следила за его мыслью и чебуреками.
– Вась-ка! – это зам присел и зашелся в надсадном крике. – Выхо-ди! Сгно-ю-уу!!! – и затряс головой, схватив уши руками, и забегал глазами.
Зоя оттерла Ваську плечом и заворчала.
Если кому дальше интересно, так Ваську доставали долго.
Крюками для мяса.
Во время доставания он непрерывно кивал.
ИХТИАНДР
Лично я укачиваюсь до полного бесчувствия, когда плоскость истинного горизонта наклоняется хотя бы на один градус. У нас это называется «Он звал Ихтиандра!».
Нельсон – единственное для нас утешение (для тех, кто укачивается) – что бы мы без него делали? Про него я знаю все: как он нес вахту и где стояло его ведро, но каждое новое начальство рассказывает мне про Нельсона что-то свое.
– Как это он укачивается? Так не качает же! Непонятно. Ну-ка, давайте его сюда.
– Вас в центральный.
Пойду. Обниму в последний раз раковину и пойду. Пища для укачивающихся должна быть мягкой и быстро выходящей. И не ешьте борщ – это лишнее.
– Ты что, укачиваешься?
Смотрит с интересом. Обычно я говорю «да», но для разнообразия можно сказать и "нет".
– Нет, ну что тут стесняться! Укачиваешься, да?
– Ну да, да, – киваю я. Сейчас он скажет про Нельсона.
– Даже Нельсона укачивался. Нес вахту и укачивался. И нормально все было.
Конечно, нормально. Сейчас он скажет о ведре.
– Ведро, слышь ты, ведро перед собой ставил, и вперед! И отлично все было! Флотом командовал! Фло-том! Вдумайся!
Уже вдумался. Теперь – "Нужно занять себя".
– Нужно занять себя! Не раскисать!
Про силу воли.
– Силу воли в кулак – и вперед!
"Главное – не думать".
– Главное – не думать! Работать и не думать. Самое главное – работать!
Вот орел! Где ж ты был, когда меня мучались, делали? Подсказал бы, что ли.
– Сухарей возьми и грызи!
Ага.
– Или вот кисленького чего-нибудь.
Ну конечно.
– Или вот огурец! Тоже помогает. Солененький. Берешь и сосешь его. Сосешь, понял?
Понял, сосешь огурец.
– Слушай, а у тебя всегда так? А? Всегда? Странно!
Опять накатывает. Сейчас пойдет. Не выплеснуть бы на «орла». И чего он тянет? Другой сказал бы: "Идите! Несите вахту, и чтоб без фокусов!" – и пошел бы я нести вахту.
– Ладно, давай! Слава Богу!
– Неси вахту, и чтоб без фокусов! Занять себя работой! Вот тебе задача! Занять и не раскисать!
Бегом по трапу.
– Куда это он рванул? – услышал я за спиной.
– Побежал звать Ихтиандра.
– Какого Ихтиандра?
– А. из раковины.
– Поди ж ты!..
УШИ
Вова Протасов возвращался из увольнения.
Когда Вова Протасов возвращается из увольнения, всегда кажется, что ступеньки существуют только для того, чтоб на них спотыкаться, перила – чтоб хвататься, а голова – чтоб бодаться.
Если б перед Дарвином в самый урожайный период его дарвинской биографии маячила не нафабренная и чопорная физиономия англичанина, а суровая рожа Вовы Протасова, он не сделал бы гениальный вывод о том, что человек произошел от обезьяны, он сделал бы другой гениальный вывод о том, что он произошел от коровы, и значительно позже произошел.
Но, в отличие от дельфина, тоже произошедшего от коровы, Вова не был наделен чудесным даром эхолокации и после увольнения в город попадал в открытую дверь казармы только с третьего раза.
Когда курсант приходит из увольнения, его сейчас же тянет в гальюн – там, кроме прочих дел, можно и воды выпить.
Вова Протасов всегда жадно пьет воду в умывальнике гальюна, присосавшись губами к крану, но до похода в гальюн он, как правило, успевает еще немного покуражиться и покуролесить.
Опробовав ситуацию, Вова к ней больше не возвращался.
Однажды в час ночи он зажег свет в спальном помещении роты, спросил гадом ползучим: "Спите, сволочи?" – за что немедленно получил прилетевшим ботинком в лоб, упал, где стоял, и успокоился там до утра.
В другой раз он уже не зажигал свет, а пытался его потушить.
Спаренный еще в городе в нечто четвероногое со своим лучшим другом Петей, возвратившись слишком рано в родные пенаты, Вовик решил, что лампочка над его коечкой светит удивительно ярко и ее срочно надо гасить.
Вова лег в койку, а его друг Петя, столь же пухленький, взобрался на ту тумбочку, что стоит вплотную к Вовиной коечке.
Там он, Петя, раскачиваясь ливанским кедром, поискал в штанах и вынул свой гульфик.
Вова был уверен и убедил в том кивающего Петю: если струя из гульфика попадет в лампочку, то она сейчас же взорвется и погаснет.
Прищурившись и непрерывно измеряя расстояние выставленным вперед пальцем, он корректировал засыпающего на тумбочке Петю:
– Так, так, влево, влево, я тебе говорю влево. а теперь вверх, вверх, я тебе говорю!..
Петя, поместив голову себе на грудь, стоял, осклабясь, на тумбочке, а жил он в тот момент, по всей видимости, только нижней своей частью, полностью положившейся на Вову.
– Ну давай! – скомандовал ему Вова, убедившись, что Петя отлично скорректирован.
Струя вылетела из заждавшегося гульфика и – ни капли мимо – окропила лежащего под ней Вову.
В свое время мать-природа, шлепая руками по первоначальной глине, чтоб вылепить из нее нашего героя и придать его лицу хоть какое-нибудь выражение, так увлеклась, что совершенно забыла об овале.
Овалом лицо Вовы в окончательном варианте полностью повторило овал писсуара.
И вот теперь, вернувшись из увольнения, когда в перекрестие двух своих взглядов, брошенных каждым глазом в отдельности, Вова увидел писсуар и услышал музыку струй, с ним что-то произошло. Может, он почувствовал нечто родное в предложенном овале, а может, он просто испытал нестерпимую жажду, но только он неожиданно присел на корточки и сунул в писсуар свою голову.
