Константин Смелый - Это даже не умрёшь
Было это 23 апреля. 12 дней после этого гонял всех на потёмкинские анализы, потом на МЭГ, с нашими стандартными заданиями, а потом по очереди принимал у себя в кабинете для беседы. Через 12 дней наметилась положительная динамика. Двое из троих начали дуреть прямо у меня на глазах. Скажу тебе честно, ничего более жуткого и удручающего в своей жизни не наблюдал. Зовут их ст. лейтенант Ромашко и майор Сопатый, и бьюсь об заклад, они мне будут в кошмарах сниться, а на Страшном Суде выставят их мне как главных свидетелей обвинения.
У меня для них всех была прорва тестов на аналитическое мышление и проч., коллега Осокин из МГУ подготовил, очень толковый парень, плюс я беседовал с каждым на общие темы. На двенадцатый день Сопатый справился с четырьмя заданиями из десяти, при обычном показателе 7 из 10, но этому я не придал особого значения, статистические колебания были у всех. Но как только мы перешли к беседе – а я собирался с ним о российской системе образования поговорить, тема номер 12 в списке, он вдруг наклонился так ко мне через стол и спрашивает вполголоса, а как, извините, ваша настоящая фамилия? Я отвечаю, Жук моя фамилия, нету другой. Он на меня скептически посмотрел и говорит, нерусская что-то. Я говорю, чего ж нерусская. Отец у меня был детдомовский, его когда привезли в детдом в два года, он только «ба» говорил и шепелявое «жу», причём «жу» значительно чаще и громче, так и записали «Жук» в графе «фамилия». Сопатый прищурился и говорит, а в детдом откуда его привезли? Я говорю, с Витебского вокзала, на скамейке его нашли, в пальтухе старой спал, в обнимку с обглоданной буханкой хлеба. Сопатый задрал указательный палец – дескать, я так и думал. Что, спрашиваю, вы думали? Он говорит, вы еврей. И рассказал мне, как он всегда к евреям с недоверием относился, а тут минувшим вечером смотрел он телевизор, интервью с неким народным избранником от партии под названием «Родина», и его вдруг осенило: весь этот проект наш придумали евреи, чтобы извести цвет русской нации. Я спрашиваю, что же, и начальство ваше, которое вас сюда прислало, – они тоже евреи? Он кивает, само собой. Не все, конечно, но на самом верху точно жидовское гнездо, теперь ему ясно видно. И что, спрашиваю, президент Будин тоже еврей? Он задумался. Потом покачал головой. Нет, говорит, он наш, но вокруг одни ваши, у него руки связаны, он не может ничего сделать. Наклонился снова через стол и шепчет, я вас евреев нутром чую. Представь, накануне ещё сидел предо мной нормальный мужик, с какой-никакой головой на плечах, обсуждали с ним его любимые фильмы, смеялись даже, «Крёстный отец» ему очень нравился, как и мне, и тут вдруг на тебе такое. На следующий день приводят Сопатого ко мне в кабинет раньше обычного, он садится на стул с вызовом и объявляет, а никакие тесты я больше не буду делать. В сионистских заговорах участвовать отказываюсь. Попросил его рассказать мне о сионистском заговоре поподробней. Он с радостью. Полчаса я слушал и записывал, потом выключил запись, сказал ему заткнуться и возвращаться в свою комнату. Освободил от всех тестов, оставил только моторные и нашу старую линейку вопросов на причину-следствие. Коллег предупредил, если будет упираться, вяжите и колите снотворное.
С Ромашко немного другая история. Он был самый угрюмый из троих. На вопросы отвечал здраво, но страсть как неохотно. Огрызался, а не отвечал. Я думал, ну, если на этого подействует, будет нам Вика номер два. Без суицидальных наклонностей, думал, не обойдётся. На тринадцатый день Ромашко пришёл ко мне через одного человека после Сопатого. Сел за стол и молчит. Я его и так, и сяк, и в чём дело, Сергей, что у вас за камень на душе, неужели опять мама плоха и т. д. Он здоровый был мужик, сажень в плечах, на треть головы меня выше, а я ведь не низенький. Молчит, сверлит глазами стол, и мне не по себе стало. Хотел уже благодарить его за беседу и отпускать. И тут он как заревёт. Зубы оскалил, смахнул стол в сторону и хвать меня за глотку. Прижал к стенке. Я, орёт, вас всех передавлю. Кого нас? спрашиваю еле-еле. Охрана вбежала в кабинет – там двое ребят стояли всегда за дверью. Кричат ему отпустить меня, а у него откуда ни возьмись вилка в руке. И приставляет он её, ясное дело, к моему горлу. Говорит охране, прочь, суки, а то я его проткну. Охрана отступила. Он развернул меня спиной к двери. Выталкивает из кабинета, пихает по коридору и шипит: не знаешь, сука, кого вас? Не знаешь, кого вас? Всех вас! Американцев и дерьмократов! Трясёт меня за грудки и вилкой шею скребёт. Я ему, Сергей, опомнитесь, вы что, я русский. На выборы вообще никогда не ходил. Распад Советского Союза, говорю, величайшая геополитическая катастрофа двадцатого века. Он говорит, неее, не хуй мне тут, отплясали вы все своё. И толкает к выходу из здания. Коллеги, что в коридоре были, припечатались к стенам, глаза блюдцами. Не знаю, чем бы всё это кончилось, если бы перед выходом не было бокового коридора. Там стояли ещё двое парней из охраны, поджидали уже. Ромашко был увлечён, не смотрел по сторонам, только мне в переносицу. Повернул голову в последнее мгновение. И получил пулю в глаз.
В этот эмоциональный день мне удалось безответственно удрать из моего санатория научно-исследовательского. Как удалось, ты не поверишь. Сам с трудом верю до сих пор. Когда Ромашко унесли на гистологию, я смыл кровь и мозги с лица и заклеил шею пластырем. Сказал, всё коллеги, кромсайте его сами, с меня хватит на сегодня. Вышел на территорию, покурить и подышать свежим воздухом. Настроение было мутное. Оно и сейчас прояснилось не особенно, но теперь я хоть ни за что не отвечаю больше, и ничто от меня боле не зависит, и можешь меня распекать за прогнивший нравственный стержень. Долго ли коротко ли добрёл я до беседки одной из, уселся там, распечатал пачку сигарет, уставился на закат. Красивые там закаты, санаторий не от балды построили в своё время. А к беседке с одной стороны вплотную ряд кустов подходит, густых кустов, с жёлтенькими цветочками, не помню, как называются. Вообще никакой ботаники не помню, подумать только. И слышу, шелестит в этих кустах. Я приподнялся, выглянул из беседки. Вижу, бежит человек полусогнувшись и шипит, мол, не смотрите, не смотрите на меня, Роман Романыч, не привлекайте внимание. Я сел обратно, посмотрел на ближаюшую вышку, а вышка пустая между тем, кофе пошла пить, наверное. Человек вполз буквально в беседку, запыхавшийся, сел на пол рядом со мной, протянул руку снизу и шепчет, что Жора. Слава богу, говорит, я вас нашёл одного. Я спрашиваю, вы кто, Жора? Он говорит, я за вами, я вас спасти, я от Георгия. Я спросил больше автоматически, какого Георгия. Сам при этом догадался почти мгновенно, потому что такой Жора с такими глазами только от одного Георгия может прибежать. Жора тут же подтвердил: от Грибового. Рассказал мне шёпотом, как ширится Движение Добровольных Друзей Георгия Грибового или что-то в этом духе. Везде уже есть люди Георгия, включая ФСБ. Я спросил, и в президентской администрации есть? Но там, как выяснилось, нет пока ещё. Да и те, что в ФСБ – не на самых рублёвых должностях пока. Сам Жора оказался шофёром. Сказал, что некто повыше его крышует. Через крышевателя стало известно, что ФСБ накрыло подпольный исследовательский центр бессмертия, что центр этот защищался до последней капли крови, все сотрудники погибли с именем Грибового на устах, не желая сдаваться врагу, и только одного удалось взять живым, но зато самого главного, то есть меня. Грибовой тут же объявил, что центр действовал по его методике и под его руководством, как же ещё. Там, оказывается, велись работы над портативной машинкой для воскрешения трупов, на аккумуляторах с подзарядкой от электросети. Спецслужбы всей планеты готовы на всё, чтобы заполучить такую технологию, поэтому работа держалась в строгой секретности до поры до времени. И вот, стало быть, не уберегли, но пока я сохраняю верность учению Грибового, не всё ещё потеряно.
На этих словах Жора взял меня за руку. Меня послали спасти вас, Роман Романыч! Бежимте! Я спрашиваю, как? Он говорит, у меня есть первоклассный план, мы привезли сегодня новое оборудование и материалы на двух микроавтобусах, уезжаем через сорок пять минут, порожняком, от заднего крыльца. Там сесть невозможно, вас сразу заметят, но я как бы забуду телефон в столовой и остановлюсь, когда буду объезжать здание, чтобы за ним сбегать. Остановлюсь прямо под окнами туалетов, которые в левом крыле на втором этаже. Я говорю, мне что же, прыгать оттуда? И как насчёт вышек и вообще людей на территории? Ежели кто мимо пойдёт? И машину – её что, не досматривают на выезде? Он закивал головой, мол, да, досматривают, но только для галочки, известное дело, откроют заднюю дверь и закроют, а вы на пол ляжете, под один из пустых ящиков, он длинный, надо будет только ноги поджать немножко. Вылезайте через крайнее левое окно, прямо под ним вход в подвал с козырьком, совсем невысоко прыгать и дальше слезать легко, от ближайшей вышки его клён загораживает, да и вообще уже будет темно, а по территории вряд ли кто будет ходить, потому что сборная России играет архиважный матч с Лихтенштейном. Или с Люксембургом. Как слезете, запрыгивайте в машину через переднюю дверь, я открытой её оставлю, чтоб не хлопала, и перебирайтесь через сиденья назад, а дальше я прибегу и покажу, как вам укладываться.
