Николай Студеникин - Перед уходом
— Кемаришь, курносая? Разморило? Шуруп-то небось ночью поспать не дает?
Шуруп? Наташа взглянула на сына, мимолетно обрадовавшись тому, что он еще слишком мал, чтобы понять, какой позор ожидает его мамочку через какие-то секунды.
— Да нет, он у меня тихий, — робко ответила она. Решилась: — Товарищ ревизор… контролер… я…
Но дружинник махнул рукой:
— Сиди, сиди, курносая! Шурупа не тревожь. А то он сейчас тут всем нам задаст жизни. Своих двоих вырастил — по-омню! — Понизил голос: — Тогда я это… насчет вил… не обиделась? Принял немного под выходной, ну, язык, сама понимаешь… Ко рту хоть завязочки пришивай!
За светлый рукав его потянула заплаканная пышка:
— Гражданин контролер! Напишите мне штраф, мне сходить скоро! В город завезете, а назад — как?
— Вот, давно бы так, — удовлетворенно сказал контролер. Он расстегнул планшет и, чтобы написать акт, присел на краешек Наташиной скамейки. — А то заладила: «Денег нет!» Да по глазам видно — врешь! Москва слезам не верит! И ты, — он поднял глаза на лохматого, в маечке с английскими письменами, — ты тоже зря жизнь себе усложняешь!
Лохматый пробурчал приятным баском:
— Я — студент! Откуда деньги? Отпустите!
— Имей при себе студенческий билет, если студент, — наставительно проговорил контролер. — Это зимой, значит, старушка одна ехала по нашей ветке, ну, не старушка, а пожилая такая женщина, лет шестьдесят ей. Но билет у нее за полцены — льготный. Как так? А она — документик. Р-раз — и показала! Заочно учится, хоть и в возрасте солидном, едет экзамены сдавать в институт. Все путем. Мы извинились и дальше пошли — в другой вагон. Тут нам делать нечего! А ты — сегодня студент, в кофту заграничную нарядился, ею бы полы подтирать, а не носить на теле, завтра исключили тебя, а послезавтра скажешь, что ты — папа римский… — Он поднял глаза на зареванную пышку: — Так! Фамилия твоя?
— Иванова, — ответила та, комкая сырой платочек.
— Ну? Врать надо художественно, — сказал контролер. — А то — Иванова! Полет фантазии где?
Перед уходом
(Повесть)
Не жизни жаль с томительным дыханьем.
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя…
Афанасий Фет— Бабка, па-аст-ронись!..
Низенький носильщик, споро перебирая короткими ножками, прокатил мимо старухи пустую тележку, одной рукой, небрежно, толкая ее впереди себя. Тележка подпрыгивала и зловеще громыхала. По лицу носильщика струился обильный, похожий на масло пот. Пластмассовая бляха с номером, будто большая медаль, раскачивалась на его суконной груди.
Темноликая старуха, подстегнутая окриком, как кнутом, поспешно отскочила в сторону и едва не выронила на заплеванный асфальт жестяной чемоданчик. Мгновенно обессилев, она поставила чемоданчик к ноге, на чистое место, и поправила сбившийся платок. Пальцы у нее дрожали, в ушах звенело.
Насупленные люди сновали друг мимо друга, не сталкиваясь только чудом. По широченной улице, шурша, летели автомобили. Женщина с повязкой на рукаве, поднося ко рту мегафон, многоречиво и не слишком убедительно зазывала приезжих на автобусную экскурсию по Москве. Линялыми юбками подметая асфальт, прошли цыганки с детьми. В смуглых ушах блеснули вытертые до белизны большие серьги. Курчавый цыганенок, будто взрослый, подмигнул старухе смышленым глазом и, влекомый матерью за руку, потащился дальше, оглядываясь и корча рожи. У старухи задрожали ноги, кругом пошла голова. Ей неодолимо захотелось сесть и закрыть глаза — захотелось тишины и покоя.
Из-за угла, мелодично позвякивая, выполз пустой троллейбус. На его крыше, зацепленные за высокие провода, подрагивали тонкие и длинные рожки. Взглянув на них, старуха приоткрыла рот. Троллейбус она видела впервые и подумала, что это, наверное, и есть метро. Его дверцы, сложившись, как детская книжка, разъехались прямо перед самым ее носом. Старуха, волоча за собой чемодан, влезла в него. Он был просторен и пуст, солнце просвечивало его насквозь.
Следом за старухой, едва не сбив ее с ног, в троллейбус вскочил худощавый гражданин. Дважды отразившись в стеклах его очков, сверкнуло солнце. Гражданин плюхнулся на пухлое коричневое сиденье и сердито зашуршал газетой. Дверцы захлопнулись. Троллейбус дернулся и покатил, набирая скорость. Старуха чуть было не упав, схватилась за скользкий поручень. Стукнувшись обо что-то, загудел чемодан. Старуха смущенно, будто бы извиняясь, взглянула на гражданина в очках. Тот сердито кашлянул и отгородился газетой.
Остановки троллейбус делал часто и неожиданно, и вскоре в нем осталось лишь одно свободное место — рядом со старухой. Сидя в одиночестве, она молча дивилась тому, что в троллейбусе нет кондукторши и никто не кричит, чтобы оплачивали проезд. «Открытку-то с адресом на столе забыла — беда, — вдруг спохватилась она. — Разве у людей спросить — где?» Старуха верила, что здешние люди знают все, что они подскажут ей нужный адрес и как туда пройти, надо только высмотреть подходящего человека и обратиться к нему с вопросом.
На следующей остановке, тяжко и шумно вздыхая, в троллейбус неуклюже взобралась молодая еще, но уже излишне тучная и рыхлая женщина с большой хозяйственной сумкой, из которой высовывались вялые стрелки зеленого лука. Старуха подумала, что лук плох, что ему никак не место в такой красивой кошелке. Это как если бы генеральскую фуражку надели на голову слюнявому деревенскому дурачку.
Лицом эта женщина смахивала на старшую Егорушкину дочку. Старуха отодвинулась, освобождая для нее побольше места, и искательно улыбнулась ей навстречу. Но женщина не заметила старухиной улыбки и, обмахиваясь пухлой ладошкой в кольцах и перстнях, будто веером, прошла вперед, где уже не было свободных мест. Там она и встала, ухватившись рукой за высокий и блестящий поручень. Подмышка у нее была темная от пота.
Старуха, сконфузившись, отвернулась и увидела… золотые купола. Увенчанные затейливыми византийскими крестами, они жирно сияли на солнце и даже, казалось, плавились: вот-вот потекут. Вокруг них от нестерпимого жара дрожал воздух. Старуха сложила пальцы в щепоть и украдкой понесла ее ко лбу.
Троллейбус вдруг резко затормозил, будто боднул стеклянным лбом невидимую стену. Полная молодая женщина, похожая на Егорушкину дочку, неуклюже взмахнув сумкой, пробежала несколько шажков вперед и едва не упала. Старуху тоже толкнула вперед неведомая сила, и пальцы разжались сами собой.
Прижав локтем к боку толстую книгу, в троллейбус ворвался бородатый молодой человек. Поддернув штаны, потертые на заду и коленях, он сел рядом со старухой и тут же уткнулся в книгу носом. Одет он был в толстый свитер — и это летом, в полдень, в жару! Борода его на горле завивалась колечками. Загорелую шею обтекала тоненькая цепочка. Спереди она пряталась под свитер, и непонятно было, что на ней.
«Неужто крестик?! — ахнула про себя старуха. — Или ж образок, ладанка какая — материно благословенье?» Вспомнив кстати про купола, она поспешно сунулась в стекло, но тех давно уж и след простыл. Троллейбус мчался теперь вдоль ограды какого-то парка. Наружу, между могучими чугунными прутьями ограды, выплескивалась буйная и темная зелень.
Старуха, сдерживая вздохи, заглянула в книгу, которую перелистывал бородач. Целая страница в ней была испещрена загадочными кривыми линиями; слов было совсем мало. «Ученый, а одет бедно… Студент!» — решила старуха и вжалась в стенку, освобождая для умного и бедного человека побольше места.
Студент, не отрываясь от книги, сунул руку за ворот свитера и почесался. Цепочка выползла наружу. Ничего на ней не было — ни крестика, ни ладанки, ни медальона. И это, будто злая шутка или неправедный невесткин попрек, обидело старуху. Она отвернулась и устало прикрыла веки. Чемодан без устали колоти ее по ноге. А студент все шелестел страницами и хмыкал.
Он сошел, когда троллейбус снова обезлюдел. Старуха сверху, через стекло, видела, как он захлопнул книгу, сунул ее под мышку, поддернул штаны и пошел через улицу, машинам наперерез, смело выставив вперед бороденку. Чем чесаться, лучше бы в баню сходил и оделся б полегче!
На этой остановке троллейбус стоял чрезвычайно долго. Старуха вдруг заметила, что осталась в нем одна-одинешенька, даже водителя в кабине нет, и беспокойно завозилась: «Куда привезли?» Тут в переднюю дверь вскочил водитель и хозяином пошел по широкому проходу меж сидений. Рукава его белой прекрасной рубахи были небрежно засучены. Новые черные ботинки блестели. Старуха позавидовала его легкой, праздничной работе. «Самостоятельный какой», — подумала она и, вспомнив и сравнив, пожалела колхозного шофера Кольку Суханкина.
Тот меньше ездил, а больше валялся под стареньким грузовичком-полуторкой, широко раскинув ноги в рыжих сапогах с подвернутыми голенищами и подложив под голову рваное сиденье из кабины. Ходил Суханкин всегда чумазым, был не дурак выпить, и пахло от него бензином и сухой пылью.
