Томмазо Ландольфи - Жена Гоголя и другие истории
Однако было бы слишком утомительно перечислять все обстоятельства столь странного отношения Капитана к паукам. Тем более удивительно, что в течение своей жизни Капитану удалось с честью выдержать атаки жутких пауков, постоянных обитателей тропических джунглей. Неприятелям его из числа людей достаточно было бы показать ему паука, чтобы сбить воинственный пыл Капитана и расстроить все его военные планы. Догадайся его противники поступить таким образом, они добились бы успеха многократ более ошеломительного, чем тот, который выпал на долю Пирра, показавшего неприятелю слонов.
Таким был человек, который, встав и совершив положенный в этом месте ритуал, вышел из туалета. Настроение его тотчас испортилось. Для того чтобы выйти, ему пришлось открыть и закрыть дверь. Предстояло вымыть руки — каждый палец в отдельности. Они были нечисты от соприкосновения с рукоятью дверного замка. В действительности же рукоять вовсе не была так грязна. Но то была рукоять, запиравшая дверь «в уборную». Идя по коридору, Капитан всегда старался попасть ступней в центр выпуклой кафельной плитки. Точно так же он терпеть не мог загаженных предметов. Очищение происходило с помощью плевка на мясистый конец пальца. Этим пальцем отчищались другие и оттиралась ладонь в случае, если ощущение гадливости воспринималось через осязание. Когда загаженный предмет просто попадался на глаза или он слышал какую-либо грязную непристойность, то церемония очищения состояла в том, чтобы усилием воли заставить исчезнуть зрительный или звуковой образ, словно прилипший к зрачку или барабанной перепонке. О том, как сдуть вредоносное слово, подставив к губам ладонь, или избавиться от наваждения, послав воздушный поцелуй умершим родителям, — обо всем этом написано немало в других книгах. Так что сейчас мы не станем об этом распространяться.
Итак, Капитан поплевал на руку, потер ладонью о ладонь и, устроив все свои внутренние дела, обратил благодушный взгляд к жизни.
Его можно понять: был кристально чистый день ранней весны. Ясное солнце. Небо чистое, словно свежевымытое. Вокруг четкая чистота линий. Капитан пересек двор, который был окутан зеленоватой дымкой только что лопнувших почек. Из дверей дома навстречу ему вышла Розальба.
2
Louanges aux femmes pour leur vie merveilleuse[16].
Солнце только что отправилось в путь по небосклону. Розальба — подросток лет двенадцати-тринадцати. На ней халатик — она направлялась в ванную.
— Я готова, папа! — воскликнула она, едва увидев Капитана.
Объясним, что у Капитана кроме болезненного сына с желтыми глазами, которого оставила ему покойница жена, была Розальба, принятая в семью еще в младенческом возрасте, «чтобы у нашего малыша была сестричка». Розальба считала Капитана своим отцом. С помощью девочки Капитан мечтал осуществить свой давнишний план. Однако только теперь, когда он отошел от дел (под делами он понимал свою сказочную жизнь), план этот из мечты начал превращаться в реальность. Капитан хотел понаблюдать за тем, как растет и расцветает женское тело. При этом он неизменно добавлял: «И душа». Но да будет позволено автору этих строк усомниться в этом. Для достижения сей цели необходимо было поставить воспитание девочки с первых шагов на особый лад. Иными словами, исключив из воспитания известные условности и связанные с ними проявления стыдливости. Но и опасную близость при этом также следовало исключить. Капитан все тщательно продумал. И надо признать — добился наилучших результатов. Так, например, он приучил воспитанницу принимать ежедневную ванну в своем присутствии. Тем самым у него была возможность изо дня в день наблюдать рост и формирование девичьего тельца. Какого результата ожидал он от подобных наблюдений по завершении процесса созревания, то есть после того, как ребенок превратится в девушку, и на что он рассчитывал — трудно сказать. Автор этих строк может лишь предположить, что в данном случае дело отнюдь не сводилось к чистой эстетике. Можно догадываться, что вряд ли Капитан стал бы с упорством, достойным лучшего применения, участвовать каждый Божий день в купании девочки, если бы не надежда, что в один прекрасный день она превратится в женщину. Скорее всего, он терпеливо дожидался, когда поспеет еще незрелый виноград. Хотя, как знать, не было ли в этой прихоти более возвышенной подоплеки — желания стать причастным внутренней жизни девочки-подростка.
Как бы там ни было — план его осуществлялся без сучка и задоринки. Со временем Розальба из ребенка превратилась в очаровательную девочку. Вполне простодушно скинула она в ванной комнате халатик, представ перед Капитаном в очаровании своей еще детской наготы. Широкие, распахнутые глаза. Короткие пышные и блестящие волосы. Хрупкое, почти воздушное тело. Ванная комната помещалась в приспособленном для этой цели чулане. Дверь в нее приходилось держать открытой для света. Первые теплые лучи пробивались сквозь тронутые зеленью ветви деревьев, и резной кустарник в двух шагах от порога отбрасывал аквамариновые тени на ее нежный цветущий стан. В нем еще не было молодой девственной белизны. Белый — вызывающий цвет стыда. Оливковое ее тело было выше девственности и выше греха. Изгиб поясницы звучал словно приглушенный звук флейты. Полноватые ноги ловко несли легкий торс. Покатые плечи скрывали еще детскую беспомощность спины. Упругая волна чуть колеблющейся груди замирала на ребрах, обтянутых тонкой, едва ли не прозрачной кожей. Широкий и впалый живот был оттенен иссиня-черным пушком, который, поднимаясь вверх, приобретал белесый оттенок, как бы обозначая место будущего волосяного покрова. Угловатость бедер — первое, что бросалось в глаза. Тело еще хранило теплоту сна. Она зябко поеживалась от дуновений свежего утреннего ветерка. Тело ее, не знающее стыда, изогнулось в поисках защиты от прохлады. В это мгновение она напоминала одну из склоненных мадонн, выточенных из слоновой кости рукой мастера. Да, в ней не было стыдливости — Розальба пришла купаться в присутствии отца и считала это само собой разумеющимся. Она даже не подозревала, что другие девочки ее возраста никогда не раздеваются на глазах у отца. Отсутствие стыда и было как раз тем условием, при котором Капитан мог осуществить свой план. Всеми способами старался он не разбудить дремавшей в ней чувственности. Он сдерживал дыхание всякий раз, когда входил к ней в комнату, когда она натягивала легкие трусики или когда тер ей спинку во время купания. Ему стоило немалых усилий не выдать себя. Он должен был бдительно маскировать любой жест, могущий показаться велением плоти. Он старался держать себя как нельзя более естественно и беспечно. Вести себя иначе означало бы одно — ускорить время ее созревания. Но, быть может, как раз этот постоянный, ежеминутный контроль над собой и был пускай мучительным, но желанным испытанием Капитана, доставлявшим ему неизъяснимое удовольствие. Однако, допустив подобное объяснение и согласившись с тем, что он осознавал, насколько любая попытка сблизиться с ней означает немедленное разрушение его домашнего сладострастия, нам все равно останется непонятно, откуда черпал он силы, чтобы устоять перед очарованием этого юного существа, особенно теперь, когда сама природа готова была лишить его созерцательность всякого смысла.
Или же следует признать, что естественность его отношений с девочкой отнюдь не была напускной и что, быть может, именно в ней и заключалась тайна его сладострастия? Иными словами, он был уверен, что девочка в его полной власти, ее судьба у него в руках — он волен поступить с ней, как ему заблагорассудится. Однако достаточно, чтобы в человеке укоренилось чувство уверенности, чтобы оно выскользнуло из-под его контроля, перекочевав в самые далекие сферы нашей души. Там, где-то далеко оно становится безличным, как бы актером на все амплуа, то есть совершенно не связанным с конкретной причиной, его породившей. На свете немало людей, которым достаточно сделать что-то одно, чтобы в дальнейшем не испытывать ни малейшей необходимости в повторении поступка, но при этом ощущать удовлетворение, как если бы этот поступок уже совершили. Но, думается, подробные объяснения здесь излишни.
Итак, после купания начинается день Розальбы. Теперь автору понадобились бы прозрачные и нежные краски, светлые, но приглушенные тона. Можно ли иначе описать день девочки двенадцати-тринадцати лет? День ее состоит из незначительных эпизодов, которым не подобрать названия, улыбок и смеха из-под легкого золота ресниц — так писала поэтесса чужедальних стран. Однако автор этих строк, к сожалению, не обладает ни непосредственностью, ни светоносной силой этой иностранки, почему и отказывается, к великому своему огорчению, живописать этот детский смех. Солнце продолжало свой путь по небосклону. Оно поднималось все выше, наконец достигло зенита и задержалось в этой высшей точке какое-то время, а затем уже грустно продолжило свой спуск к горизонту. Но не стоит печалиться о судьбе солнца. Завтра будет день и оно восстанет вновь. И завтра будет оно светить так же, как вчера.
