Тирания мух - Мадруга Элайне Вилар
Я больше не буду говорить об Усатом дедушке. Остается только добавить, что в один прекрасный день он умер, как обычно умирают генералы и преступники — в собственной кровати во сне от старости. На его место пришел другой генерал, уже без усов, но с длинной сократической бородкой, которая придавала ему необычный вид греческого философа или барда Елизаветинской эпохи.
Судьба отца не сильно изменилась.
Однажды он вышел из своей комнаты. Он снова начал заикаться. Калеб, Калия и я вновь обзавелись зловонной приставкой к именам, теперь уже навсегда. Отец беспокоился о деньгах, которых все время не хватало. Хотелось есть, но в холодильнике была только пицца и засохшие кусочки торта, поэтому он вышел на улицу, сопровождаемый несколькими назойливыми мухами, и вскоре вернулся, уставший и постаревший, с новой работой.
Мы не сразу узнали, в чем она состояла.
Мы выяснили это лишь спустя много лет.
Терпения нам было не занимать.
Когда он решил нам рассказать, ему уже не было стыдно. Он признался, что ему всегда нравились животные и зоопарки, за исключением, конечно, запаха экскрементов после особо обильных утренних испражнений, но ведь звери не виноваты, что в летнем рационе так мало белка и так много фруктов, никакой желудок не выдержит — ни у человека, ни у животного. На работе он надевал специальную шапочку, брал грабли, веник и лопату и собирал дерьмо. В самом начале он был разбит этим унижением и позором, но правды ра ди надо сказать, что наш отец, как человек своего времени, всегда подчинялся приказам других, неважно, в допросной лаборатории или в клетках с обезьянами в период течки, допрашивая самым жестоким образом мятежников или вычищая испражнения непоседливых обезьян с задами, налитыми кровью. Папа всегда самоотверженно исполнял свой долг.
Он никогда не говорил, узнали ли его в зоопарке. Вполне возможно. Я представляю себе, как отец в своей шапочке стоит в клетке с обезьянами и веником или лопатой сгребает испражнения, как будто это песчаные замки его прошлых лет, его мечтаний, а в это время по другую сторону клетки, там, где царит свобода, какая-то женщина показывает в его сторону пальцем, говоря что-то своему сыну. Неизвестно, что именно привлекло ее внимание: обезьяньи зады или человек в шапочке, — отец никогда не узнает, была ли это одна из выживших в допросной лаборатории, которая вспомнила его и теперь тычет в него пальцем, или же обычная женщина, показывающая своему сыну, как выглядят обезьяньи зады. В этой неизвестности и заключается весь ужас, потому что отныне страх постоянный спутник отца. Пусть у него уже не осталось никаких медалей — он не способен избавиться от прошлого и не сможет избежать того, что однажды другая женщина со своим сыном или та же самая с тем же ребенком подойдут к клетке, чтобы выплюнуть на него всю тяжесть его вины.
Калии, Калебу и мне мухи не особенно докучают. Только самую малость. Разве что жужжанием. Иногда они садятся нам на лицо, пытаются залететь в рот или заползти в ноздри. Но у нас с ними уговор: мы их не сгоняем и живем с ними в мире.
Но отца они не переносят. Как только он открывает рот, они устремляются в самую его глубину, долетая до зубов мудрости. Возможно, папа думает, мухи преследуют его из-за запаха звериных испражнений, — впрочем, нет ничего плохого в самообмане, если он успокаивает. Однако причина в другом. Мухи — особая общность со своей волей и предназначением, которое не ограничивается только жужжанием — оно превращается в постоянную месть.
На папиных руках, губах, на его коже — целое облако прозрачных крылышек.
Время от времени отец говорит, как сильно нас любит.
В ответ на это Калеб пожимает плечами, а Калия не обращает никакого внимания.
Иногда я отвечаю ему полуулыбкой или говорю: «Да, папа, знаю», и эти слова так же ничтожно малы, как его шапочка работника зоопарка. Для него достаточно.
Мы все заключили с мухами уговор, и только я настаиваю на идее любви.
Мы заключили семейный уговор. Когда я выхожу из дома, все делают вид, что ничего не замечают. И так же притворяются, что не чувствуют, чем я пахну, когда возвращаюсь, хотя от меня все время исходит запах ржавчины — она стала частью меня, моим свойством и структурой.
С первого дня я твердила, что эта история о любви.
Мухи тоже об этом знают и потому жужжат и жужжат мне в уши свою романтичную песенку. Возможно, мне это только кажется. Мухи не перестают петь, даже когда я закрываю глаза.
