Тирания мух - Мадруга Элайне Вилар

Элайне Вилар Мадруга

Тирания мух

La tirania de las moscas

Elaine Vilar Madruga

КАСАНДРА

Мухи говорят с нами. Мы живем в стране мух. Они летают вокруг нас. Мухи роятся словно мысли, роятся и жужжат, жужжат, жужжат над головой Калии. Ей, как всегда, все равно — она увлечена рисованием слона. Это анатомически точное изображение — больше чем плод летней жары и скуки. Калия не поднимает взгляда. Большая муха садится ей на лоб и начинает беспорядочно ползать по дорожке среди пор, волосков и пота, шевеля своими крылышками и обчищая их. Она выбрала отличное место, откуда все видно: можно полюбоваться рисунком, его художественным исполнением и дать ему критическую оценку. К примеру, муха могла бы сказать, что нарисованный слон — невероятно реалистичное изображение толстокожего оригинала. Муха сказала бы, что слон на бумаге совершенен, настолько, что кажется живым. Муха могла бы задаться вопросом, не поднимется ли через мгновение невидимый занавес перед рисунком Калии, и это станет последним мановением, по воле которого слон обретет дыхание и превратится в реальное существо. Муха мечтает опуститься на огромную серую тушу слона. На эту прекрасную тушу, пахнущую навозом.

Муха терпеливо ждет на лбу Калии.

Нужно лишь научиться ждать.

Видят ли мухи рисунки во сне?

Мы — видим.

Ей всего три года. Нет, я не о мухе — мухи бесконечно моложе моей сестры.

Никто не помнит, когда она начала рисовать. По прошествии стольких лет мы все уверены, что Калия родилась с кистью в руках и написала свою первую акварель с помощью крови, околоплодных вод и слизистой пробки. Полагаю, она запомнила какой-то анатомически точный рисунок во время своего путешествия по родовому каналу и с тех пор ни на минуту не остановилась, постоянно воспроизводя его, как муравьиное гнездо.

Плоды ее творчества, как и у всякого гения, можно было бы изучать на предмет навязчивых идей. Калия рисует только животных. Еще раз повторю (и мухи подтверждают это, проявляя интерес): в данном случае речь идет не о картинке, сделанной неаккуратными толстыми штришками, как обычно получается у детей в ее возрасте, а о чертовски реалистичном изображении. Она начала с насекомых. Больше всего ей нравились муравьи. И пауки. Это был довольно мрачный период: съеденные муравьи и пауки, запечатленные в момент потери какой-нибудь части своего тела, — жертва, переставшая быть живым существом и превратившаяся в объект охоты, пребывающая в лимбе, некоем промежуточном состоянии между удавкой смерти и тающей возможностью свободы.

Потом пришла очередь птиц. В основном воробьев. Причина такого художественного выбора вполне понятна. Единственными птицами, которых Калия видела в своей жизни, были те самые тощие воробьи, все еще находившие силы взлетать, изнуренные голодом и местной жарой; воробьи с сердцем размером с кончик мизинца; воробьи, умирающие от сердечного приступа в саду возле дома. После них выбор Калии пал на обезьян. Обезьяны с толстыми задами. С красно-фиолетовыми задами, испещренными венами. Они привнесли настоящую феерию цвета в рисунки такой сдержанной до сих пор маленькой художницы.

И наконец, мы добрались до сегодняшнего дня — периода слонов. К счастью, Калия еще не интересовалась тем, как выглядят слоновьи гениталии во время течки, уделяя больше внимания их копытам, оттенкам серого в области растяжек и шрамов и мельчайшим волоскам на хоботах.

Хочу пояснить: я не имею ничего против ее таланта. Замечательно, что Калия рисует, но, честное слово, она могла бы делать это и похуже. Это сильно облегчило бы нам жизнь — помогло бы отнестись с большим снисхождением к обезьяньим попам и лапкам пауков. Если бы, по крайней мере, эти попы и лапки не отличались такой натуралистичностью, если бы Калия накорябала обычный домик с солнышком и горами, как все дети, — неровными линиями, вызывающими умиление и указывающими на художественные способности малышки, — было бы просто идеально.

Чертова память! Забыла упомянуть о самом важном, чтобы развеять последние сомнения.

Если вы еще не догадались, моей сестре три года и при этом она не разговаривает. В смысле, не хочет с нами говорить. Ей это кажется неинтересным. Открывать рот и облекать воздух из легких в слова ей скучно, а Калия не любит заниматься скучными вещами. В чем-то моя сестра действительно достойна восхищения. Она не тратит время. Даже на свою семью. Даже на мух, которые продолжают по ней ползать. Калия невероятно терпелива и никогда не смахивает их. Калия — идеальная страна для мух.

Я пропустила кое-то еще. Все время забываю.

Я не сказала о страхе.

Но лучше обо всем по порядку.

Дело не в том, что Калия идеально рисует животных, очень реалистичных, словно они вот-вот сойдут с листа бумаги, обретя высоту, широту и, главное, глубину; словно обезьяны начнут спариваться прямо на ваших глазах, воробьи — умирать от разрыва сердца величиной с кончик мизинца, пауки — убивать, а слоны — жевать сухую траву.

Дело не в молчании моей сестры, не в ее нежелании ставить нас выше мух или признавать более интеллектуально развитыми, чем насекомые, — для Калии мы все едины.

Думаю, именно здесь проблема становится по-настоящему серьезной.

В том, что мы для нее невидимки, есть что-то страшное.

И страх этот таится в ее глазах.

Калия управляет нами. Если в какой-то момент она снисходит до того, чтобы обратить на нас самую толику внимания, значит, что-то происходит.

Что-то очень плохое.

И тогда Калии становится плохо — это сразу заметно. Она чешет бровь, моргает, разжимает зубы и перестает потеть. Мухи больше не садятся на нее. Черт побери, а ведь они понимают, что место под названием Калия стало опасным. В общем, беги, если заметишь, что насекомые так себя ведут, и это правда. Не произноси ни слова, когда мухи перестают жужжать. Нет, черт, только не это! Мухи умные, и вот Калия открывает рот. О боже, если она произнесет наши имена, боже, если начнет рисовать бабочек, пожалуйста, только не бабочек, нет, пусть и дальше рисует своих слонов, обезьяньи зады, какие же они красивые, эти воспаленные попы обезьян, какие гиперреалистичные, но только не бабочек, умоляю, — мы все знаем, что взмах крыльев бабочки на белом листе бумаги сулит нам большую опасность.

Если Калия начнет рисовать бабочек, нам конец.

Не знаю уж, семейное ли это предание или городская легенда, да и не имеет значения. С уверенностью можно сказать лишь то, что все мы видим в Калии бомбу замедленного действия.

Не исключено, что наша семья не заслуживает спасения, — моя мама часто произносит эту фразу из книг по домашней психологии, и, скорее всего, она права. Да, мы не самые милые люди на свете. Если бы мы ими были, мухи садились бы куда угодно, только не на нас; мы же постоянно покрыты мухами — мама, папа, Калеб, Калия и я. Пытаясь найти этому объяснение, папа винит климат, в котором мы живем, однако на самом деле мы понимаем, что он обманывается: мух притягивает пот, они им питаются — сладкии пот или мертвая плоть, все равно, правда уже не имеет значения.

Все семьи устроены по-разному, и у каждой свои странности, но наша с легкостью взяла бы золото на олимпийских соревнованиях среди неблагополучных семей.

Сразу понятно, зачем больные мухи садятся на Калеба. Они на нем умирают. И падают на землю, как темные кляксы с иссохшими крылышками. Калеб их собирает — единственное, что он умеет делать хорошо. Мухи преследуют моего брата и умирают, едва к нему прикоснувшись. Он — ходячая могила, и ему это нравится, потому что так его жизнь обретает смысл.