Тирания мух - Мадруга Элайне Вилар
Теперь слышно только гудение мух, их становится все больше. Не знаю, ожившие ли это рисунки Калии, или все дело в свежем трупе, запах которого их привлекает. Не знаю, что и думать, но они здесь.
В лаборатории под названием дом что-то изменилось. Девочка замечает это и пытается съесть мелок, но всякий раз, как она пытается это сделать, появляется чья-то рука и вытаскивает его изо рта прежде, чем ей удается его разгрызть. У мелков особенный привкус, самые вкусные красного и синего цвета. Сначала их надо не спеша разжевать, чтобы красный и синий вкус обволокли зубы и язык. Иногда она выплевывает кашицу, не все частички можно проглотить. Некоторые из них не проходят в горло, возвращаясь на язык, и она продолжает жевать эти крошки. Калия сердится, потому что рядом с ней все время рука, которая залезает ей в рот и ковыряется там. Почему эта рука раз за разом вынимает изо рта мелок, крадет его, разжимает ей челюсти и вытаскивает жвачку? Рука никогда не отвечает на этот вопрос, только делает, что ей заблагорассудится, потому что считает себя начальником этой лаборатории под названием дом и обладателем ключа от рта Калии. Как же ошибается эта рука, и как же она об этом пожалеет. Мужская рука с грубыми пальцами — сложно представить себе что-то более отталкивающее.
Сегодня Калия не рисует, листы бумаги и карандаши исчезают, как и солнечный свет.
В лаборатории становится темно.
Немного погодя Калия обнаруживает другие, менее осязаемые перемены. Она не сразу улавливает их, потому что эти изменения не причиняют вред ее телу, не вторгаются в ее рот и не отнимают у нее вещи. И все же спустя время Калия отмечает, что перестал звучать один из голосов, звуков в доме стало меньше. Очень странно понимать, что какие-то звуки исчезают, уступая место другим. Уже не слышно звонкое тук-тук, теперь его заменило вездесущее ж-ж-ж. Иногда она видит, как мухи садятся на руку мужчины.
Калия понятия не имеет, что означает слово «месть», но внутри нее что-то оживает, и это что-то хорошее, теплое, приятное. Она знает, что мужской руке не приятны ни крылышки, ни жужжание, но мухи настойчивы и подчиняются только Калии, — она единственная, кому они не докучают.
Глаза девочки быстро выхватывают очертания предметов, подмечая верные линии рисунка. Весь мир для нее — большой холст, большой чистый лист, за которым Калия каждый день пристально наблюдает. Например, она знает, что линии дома несовершенны, искривлены, что в нем царит беспорядок. Хаос противостоит упорядоченному творчеству. Предметы, покинувшие свое привычное место, бросаются в глаза. Калия тут же их замечает: например, глиняный кувшин посреди гостиной, прежде занимавший место на полке, где теперь появилась незнакомая урна. И если бы Калия немного постаралась и прислушалась, то услышала бы в глубине урны тук-тук чьих-то шагов, вернее, тук-тук обломков костей, тук-тук праха. Хорошо, что урна закрыта, потому что настойчивым мухам не терпится пролезть и туда. Они не терпят, когда какое-то место в доме остается для них под запретом, кроме тела Бога — тела Калии. Все остальное принадлежит мухам, абсолютно все, даже урна, где не находит покоя мамин прах.
Для Калеба худшее время суток наступает ночью или в ту пору, когда полагается спать. Ведь совсем не обязательно это ночь, — это может быть и полдень, но мир за пределами дома перестал интересовать мальчика. Его не волнует ничего, кроме звука, вернее, звуков, которые издает Касандра. Раньше они не привлекали его внимания, а теперь словно приобрели глубину и силу. После маминой смерти Касандра осталась единственной женщиной в доме или, по крайней мере, проектом женщины в стадии формирования, а может, и деформации. Судя по звукам, которые она издает, кажется, будто в ней живет что-то уродливое, что-то такое, что стремится выйти наружу, как в фильме про чудовище, вылезающее из нутра своих жертв после взрыва. На самом деле Калеб слышит стоны или бормотание. Он не идиот, он замечает, что происходит вокруг него, знает, что означают эти ночные звуки, знает, чем занимается Касандра, и догадывается, с чем именно: с объективом фотоаппарата, со своим любимым стулом, с каким-то предметом, который временно заменяет ее далекую возлюбленную. Плоть слаба, и кто знает, возможно, железо, камень, цемент, гравий или механические детали тоже. Будем на это надеяться.
Калебу неизвестно, слышит ли отец стоны. Он явно не глухой, но научился ничего не слышать, когда того требуют обстоятельства. Адаптация и выживание. Если бы папа признался самому себе, что слышит стоны Касандры, то рискнул бы потерять остатки власти, свою семейную лабораторию — единственное, что у него оставалось от прежней славы. И в чем же заключалась польза былой славы, если не в праве распоряжаться чувством голода детей, их телами, желанием или нежеланием выйти на улицу, рисовать, быть или не быть. И у него довольно хорошо получалось, он был красноречивым и суровым тираном, управляющим своим народом с помощью кнута и пряника. Народом, который после недавних событий состоял из трех человек и тысячи мух. Предположим, численность людей в ближайшие годы останется неизменной, но популяция мух будет расти. В любом случае отец-тиран не хочет ничего знать, потому что при каждой тирании есть свои бунтари, и их стенания — неважно, воют ли от боли после пыток или стонут от удовольствия, — означают зарождение чего-то нового в пылу страха и одновременно надежды.
Где есть реакция, там может таиться опасность, и такие люди, как папа, это знают, все тираны это знают. Там, где есть боль и оргазмы, обязательно есть живое существо, а живое существо — тто угроза, которой следует избегать. Папа борется за то, чтобы превратить дом в кладбище, открытую могилу, где дышат и живут только послушанием. Лучше игнорировать Касандру и ее извращения. Кто из нас без греха? Возможно, отец думает так и про себя. Нет в мире совершенства, и ясно, что в семье порченая кровь, — достаточно посмотреть на детей или урну, в которой покоится прах матери и ее туфель, обращенных в пепел в печи крематория.
Калеб пытается заснуть. Через несколько часов, а может, минут — предугадать невозможно — встанет отец и начнет свой обход. Кто знает, что он увидит в спальне Касандры? Может, в один прекрасный день он заставит дочь заплатить за все ее оргазмы и стоны. Сейчас надо заставить себя заснуть, и Калеб прилагает к этому все усилия и волю, но Касандра слишком расшумелась, она даже не пытается ничего скрывать. Если бы Калеб прислушался, он даже уловил бы звук кожи, трущейся о предмет, — уже одного этого достаточно, чтобы вызвать в воображении самые смелые фантазии, даже в таком ограниченном, как у Калеба, чья голова забита мыслями о Тунис, пропавшей кузине. Кто знает, может, она стонет, как Касандра. Как бы то ни было, в его голове промелькнула эта мысль, и теперь от нее не отделаться.
Дом стал лабораторией, но не той, где отец пестует свою единоличную власть, а местом, в котором готовятся и другие идеи, закипающие в чертовом летнем зное. Дом превратился в лабораторию для старшей сестры и Калеба. Даже для Калии. Мухи стали продолжением их младшей сестры. Их цель — мучить всех, а особенно отца. Их метод пытки — постоянное гудение, смешивающееся со звуками оргазма Касандры. Скорее так: мухи роятся над оргазмом Касандры. Калеб обнаружил, что дом уже не просто лаборатория, а настоящая скороварка. Совсем скоро клапан вылетит под напором, и все содержимое взлетит в воздух, даже образ Тунис, даже смутное воспоминание о нем.
Начался обход. Отец заглядывает в комнаты. В каждую по очереди. Он никогда не раздвигает занавески. Солнце перестало существовать. Отец покашливает, перед тем как войти в спальню Касандры, но дочь не спешит останавливаться — хочет сначала кончить и насладиться оргазмом. Поэтому папа задерживается перед закрытой дверью, возможно раздумывая, стучать или не стучать, входить или не входить. Мятежники всегда непредсказуемы, а их оргазмы и подавно.
