Галина Щекина - графоманка
— Ну и Зверев, ну и отколол коленце… Представь: идет сегодня по проспекту, рядом вертихвостка. Он ее за плечи держит… Кстати, что ты ко мне не пришла в выходной, как обещала? Мне бы не пришлось всю эту гору к тебе тащить по такой жаре.
— Как бы я пришла, если Тиме скорую вызывала? Аллергия опять.
— А сейчас?
— Сейчас уже все. Так что там Зверев с вертихвосткой? — Гера удачно вспомнила, что Зверев у Лины последняя любовь.
— Вот слушай: он ее за плечи, она его за талию, вообще прижались. Бесстыдство. Но я хоть бы что, ты мою выдержку знаешь. Поздоровалась и дальше. Пусть подлец перед женами отчитывается. А через десять минут зашла в кафетерий попить, он ко мне пилит — познакомься, говорит, Лина, это моя дочь. Я чуть с катушек не полетела.
— Почему? Подошел, признал… — Гера отставила супы и начала наводить сироп.
— Как почему? Неужели ему в момент зачатия пятнадцать было?
— А ей сколько? — заинтересовалась Гера.
— Наверно, столько же! Ему же недавно тридцать отмечали! Нет, это провокация. Хочет на мой возраст намекнуть. Старуху с меня делает.
— А если правда дочь?
— Тогда мне придется в ящик сыграть… Рубахи мужские тебе не надо…
— Нет, покажи.
— Зачем? Борька всегда сам выбирает, а его нет.
— Вон та сколько?
— Цена ручкой написана на пакете. Детский трикотаж — конфетка. Не берешь? А вот это для тебя, крепостная. Шелк с люрексом. Лиф слишком открытый, правда, голые плечи — это для детей миллионеров, но зато и накидушка есть, смотри. А юбочка плиссе каймовая! Предупреждаю — при стирке не расходится, у меня черная такая. И зеленое тебе идет.
— Лина, ты откуда знаешь, что зеленое платье — это моя мечта?
— Так я тебя не первый год знаю. И в тряпках кой-чего волоку. Меня просто возмущает, что жена офицера лучшие годы проживает в затрепанном джинсовом платьице. А эта зеленая хламида делает с тебя даму… Да меряй скорей, влезай на мои шпильки, ничего, у нас один размер. На лиф не обращай вниманья, блузон запахни… Волосы можно на одну сторону, подначесать и приподнять… Ну, как?
— Лина, это не я. Ой, не могу, не я, а дочь миллионера.
И тут Гера заметила стоящего у косяка двери Севу. Он смотрел на женскую возню благоговейно, в глазах переливалось что-то вроде слез.
— Что случилось? Тима?..
— Тима построил дорогу и отправил меня за самосвалом.
— А-а… А как я вам — в зеленом платье?
— Как смуглая наяда в солнечной листве. Как божество, явившееся смертному, после чего сердце его разорвалось.
Наяда сморгнула каплю и покачала головой. Лина смотрела, смотрела, ничего не понимала, потом вспылила.
— Герка, что происходит? Кто этот сумасшедший? Что он несет? Да вы, оба, наверно, рехнулись.
— А почему вы допрашиваете меня, сударыня, по какому праву? Вы что, всевышний?
— По праву близкой подруги и наперсницы!
— Ах, так. Тогда я вам отвечу: трагедия началась с пододеяльника…
— Лина… — Гера вышла из обморока. — Лина, это Сева. Он гуляет с Тимой, потому что я делала уколы его маме. Сева, это Лина, не обижайтесь на нее, она мне помогает жить. Лина, у меня к тебе просьба — никогда и никому…
— Да что я, не человек, что ли? Так бы и сказали. Ф-фу, ну и напугали. Стоим столбами, в то время как ребенок там один.
— Да! И его кормить пора. И кстати, варенье надо выключить, оно, наверно, выкипело совсем… — Гера заторопилась.
— Стой! Куда в парче на кухню? Герка, с этикетками…
Послушная Гера, у которой транзисторы замкнуло на массу, взяла и тут же зеленый пышный наряд сбросила. Она не учла тот фактор, что в квартире находится чужой мужчина, вернее, чужой для нее в глазах Лины Столовой. В ее-то глазах он был уже не чужой. Но Лина Столова расценила этот рывок по-своему и ринулась прочь из комнаты.
А для смертного человека Севы Краевского это было уже слишком. Больше он оставаться у косяка не мог, у него тоже замкнуло на массу. Он шагнул, поймал руками этот ветер, эти ребрышки, глотающее нежное горло, нырнул в него и стал его пить взахлеб. Теряя сознание от счастья и от боли, он услышал прохладные пальцы на своем затылке и как они скользнули по спине. Загремели симфонии, отпевая их грешные души.
Гром и молния. Сильнейший разряд прошил их бедные тела одновременно.
А Боря Багрецов, как и положено путевому мужу, прибыл домой неожиданно. Зорко оглядел квартиру. Ковер вроде вычищен, в холодильнике борщ и ромштексы. В баре сухое вино, ликер. Кухня свежей побелкой сияет. Остался доволен: “моя школа”. Раскрыл чемодан, кое-что выложил и пошел в ванную, не заботясь о хозяйке. Где, что — придет и сама все скажет.
Гера с Тимой пришли домой поздно.
— Аа! — Тима схватил себя за щеки. — Кто-то к нам приехал.
— Это папа-герой с войны приехал, — сказала застывшими губами Гера, — беги к нему скорее.
Боря сидел и улыбался, ни слова не говорил.
— Боря… — голос у Геры осип, — прости, мы засиделись у соседей. Это рядом, в доме напротив.
В глазах у нее все качалось. От такого — даже если ждешь — все равно жутко.
— Да ладно. — Багрецов покровительственно сгреб ошалелое семейство в стальные ручищи. — Что-то раньше никакие гоштины ты не любила. Приличные люди хоть?
— Там тетя Соня, тетя Броня и дядя Сева, они раньше были поляцкие. Мама тете Соне колола уколы вместо врачихи, — затрещал Тима.
— Ну, это не одобряю. Сын дело родное, а перед чужими не позволю. Жена офицера не должна…
— Да старушка, ветеран войны, умирала. Что ты, Боря…
— Коханые, приехал спешно, без подарков. Только казахстанский мед, пакованный на экспорт. Все завтра. А сегодня краткий ужин и здоровый сон.
— Ты в отпуск?
— Не совсем. Возможен перевод по службе.
Но вот и ужин, и сухое, и мед подарочный на пробу — все позади.
Конечно, Тима расходился, он не хотел ложиться спать, завелся от вида живого отца. Гера бормотала ему сказочку и кажется, впервые не хотела, чтобы он вообще заснул. Но вот и маленький затих.
Роскошный Багрецов склонился над женой.
— Ты как всегда без пеньюара.
— Но ты ведь неожиданно.
— Наверстывай весь пропуск на ходу.
— Сегодня бы не надо… И ты устал, и я.
— Устал? Да я соскучился как черт.
— А вдруг у меня женские капризы?
— У тебя, милашка, могут быть только обязанности.
— Да Боря, я ведь не рабыня.
Он выпрямился.
— Бунт на корабле. Попытка свергнуть капитана. Слушь, ты развинтилась без меня. Но мое мне отдай.
— Как ты можешь? Я была влюблена в тебя…
— И будешь.
— Не буду. И руки убери.
— Женщину воспитывают плетью.
Он взял лежавший рядом пеньюар, ловко захлестнул вокруг диванной ножки и связал ей руки.
— Но это подло.
— Подло то, чем ты тут занималась без меня.
— Закричу ведь.
— Не закричишь, ребенка жалко. Придется проучить…
— Это тебе учиться надо, ты, солдафон такой, только и можешь, что… А…
— Поговори еще. Университетов захотела? А я тебе без книжек… Без книжек, вот так. Теперь вот так.
И он ее мотал и мотал, пока не выбился из сил. Потом встал и в плавках ушел на балкон курить. И думал: “Хороший шанс судьба дает, а эта фря мне может все испортить. Туда без жен и не пускают… Сейчас взовьется — к маме, к папе. А я не глупый, я не дам”.
Пришел и отвязал:
— Можешь сходить, если приспичило.
Она встала и упала. Он глянул на нее с презрением.
— Брось дурить, Герка. Погорячились, бывает…
— Насильник.
— А ты не доводи. Строптива.
— Наоборот, я размазня. Но тут придется от тебя уйти.
— Только попробуй. И набью.
— И убить можешь, только все, потерял ты меня.
— Посмотрим.
Оделся Багрецов и вышел. У Геры же — ни сил, ни слез. Никогда еще так больно не было. Горящая, растоптанная, в разодранной комбинашке, с опухшими губами, прислонилась к балконному косяку. Кому жаловаться? Какими словами? Кому падать в ноги? Для всего человечества она была подсудимой, а Багрецов — правым. Не придет больше жизнь ее, не защитит, не забаюкает. Ведь и его предала она, отдавшись этому…
Пришел повеселевший Багрецов, красивый, в капельках дождя.
— Звонил твоим, предупредил, что могут тебя, шлюху, забирать. Да стерегут пускай получше, может, и прощу.
— Ты — маме? Такое — ночью? Господи.
— А пусть получают, раз такую воспитали.
— Да какую?
— Гулящую.
— Но ведь это наши дела! Зачем стариков? Сердечный приступ может быть…
— Сама виновата. Так что можешь ехать, они в курсе.
— Это безумие. Тебе не жалко никого. Тиму выписали в садик, мне на работу.
— Ничего, отпросишься. Сейчас шагом марш в постель, поспим, дела отложим на утро. Ухажера твоего подождем. Не выдержит, прибежит. Посмотрим, на что ты клюнула…
Все было так, как он сказал. Утром Гера в похмельном состоянии собрала Тиму в садик. Стараясь сделать для него хорошее, будто заглаживая перед ним настоящую и будущую вину, она достала ему васильковый трикотажный костюмчик, узорчатые гольфы с помпонами.
