Там темно - Лебедева Мария

Другая – это не Яся. Она.

Но она так старалась. Боже, ну как же старалась!

***фотографии, которые никто никогда не делал***

*снимок первый*

на данном изображении могут находиться: один или несколько человек, кухня, новое знание

Яся – несносный ребёнок.

Таких подсовывали таинственные народцы вместо нормальных детей. Может, и тут настоящую дочку забрали, заменили тем, что под руку подвернулось, какие-то тролли, гномы, нечистые на руку феи, ищи их потом во всех возможных мирах.

Когда мама взаправду сердилась, она всегда почему-то говорила: «Зла на тебя не хватает». Зла не хватало. Куда-то оно уходило, это всё зло, что его не оставалось вовсе на эту девчонку.

– Это чё за мужик? – деловито роняет маленькая Яся, переступая порог.

Не признала. Или делает вид?

Ну это ребёнок, как можно подозревать в столь злом умысле. Попросту позабыла.

Ей не понравилось сразу, как он тут расселся: слишком уж по-хозяйски, и всё пространство заполнилось им. Таких – сразу ставить на место.

Мама открывает рот, чтобы что-то сказать, пристыдить, а мужик улыбается во весь рот, на щеках сразу ямочки проступают.

Яся давится своим же вопросом, но не потому, что вмиг устыдилась. Что-то изменилось в комнате, что-то тут стало, чего не бывало.

Смотрит теперь из-под чёлки так серьёзно, сосредоточенно, что улыбка мужчины гаснет, а ямочки пропадают столь же быстро, как появились. Он издаёт вымученный смешок, мол, забавная вышла девчуля. Поднимает руку, явно намереваясь потрепать Ясю по голове, но смущается под её взглядом и делает вид, что руку поднял для другого – просто узнать, который час.

Часы на другой руке.

Яся что-то понимает и этому ищет название, никак не может найти. Одно ясно точно: отец почему-то опасается её, хмурую девчонку в комбинезоне с вышитым утёнком. Может быть, дело в утёнке? Он довольно-таки жутковатый.

Долго не думая, Яся влезает в отцовский рюкзак, спешно брошенный в коридоре, находит жвачку. Фу. Сверху ещё ничего, а дальше невкусная, мятная, ну да с паршивой овцы хоть какой-нибудь шерсти клок.

Яся пихает в рот всю упаковку, хочет надуть самый большой в мире пузырь.

*снимок второй*

на данном изображении могут находиться: один или несколько человек, гостиная, книга, новое знание

Кира – хорошая девочка.

Отец что-то пишет. Отец часто писал от руки. Кира помнит этот скребущий фоновый звук, прерываемый только словами «Ты не мешайся, Кирюш». Она садилась поодаль и тоже чего-то своё выводила на листке. Казалось, будто она делает что-то важное, хотя это было всего лишь игрой в значимое, но не ровно ли тем занимался отец?..

Он возвышается в кресле как божество. Свет нужен лишь для того, чтобы падать на выводимые им слова.

Тяжесть книги на детских коленях. Свет пронзает страницу насквозь.

Читать трудно. Не потому, что не умеет, умеет давно, но книги, в которых истории, пугают её до истерик: героям весело не всегда, плохо им – станет больно и Кире.

– Пап?

– Не мешайся, Кирюш.

– Папа, тут в книге…

– Да-да, почитай пока. Читай внимательно, потом мне расскажешь.

Кира одолевает строчку за строчкой. Колючие, острые буквы впиваются в тело, царапают до крови, заставляют звучать чужие настойчивые голоса. Она зажимает уши, но голоса не извне.

Капли, упавшие на страницу, быстро смахивает ладошкой: не испортить бы книгу.

Всё вокруг становится тягучим, точно смола, и в этом смоляном пространстве можно различить лишь фигуру отца. Его профиль кажется вырезанным из бумаги, видится чётким даже сквозь пелену. Кира продолжает читать, заставляя голоса замолчать, загоняя всё глубже и глубже давящее, гнетущее чувство в груди. Звери учат зверят кусать, птички учат птенцов полёту, папа Киру учил вот такому – что умел, тому и учил.

Божество, это подношение тебе.

*снимок третий*

на данном изображении не может находиться отец

Яся разводит в пластмассовой баночке едкий порошок. Прядь за прядью подруга («да я сто раз так делала, всё ок будет») осветляет ей волосы. Дешманский оттеночный тоник – убрать желтизну – пахнет химическими цветами, красит шею, и плечи, и ванну, но, отмывшись вконец от всего, что покрашено быть не должно, делает голову серой, будто седой. Высушив кое-как, подруга ерошит Ясины волосы:

– Не пойму, на кого ты похожа…

Бесцветные пряди топорщатся как попало. Яся знает только: кого стала меньше напоминать. Остальное её не волнует. В ткань въедается пятно. Яся достаёт краски и переиначивает пятно на стилизованную «о» в вопросе «На кого ты похожа?».

– О, а я эту твою футболку на помойку отправить хотела, – раздражённо бросает мама. – Неужели не нравится в новом ходить? Ты совсем как отец!

На маминых руках рельефно проступают вены. Руки маленькие, пальцы короткие, с обгрызенными ногтями. Яся берёт эти руки в свои:

– Не, мам. Я совсем его даже не знаю.

Тянется обнять – и замечает особенно ясно: выше мамы на полголовы.

*снимок четвёртый*

Узорчатые, небывалые тени отбрасывают на стены, на Киру бесчисленные ловцы снов, в теневую сетку пакуют, липнут к лицу и рукам.

Забыла – так вспомни, волной набегает тревога: какая-то глупая мелочь может всё изменить навсегда. Ты никогда не застынешь в своём спокойном сейчас, даже тело – и то не ландшафт, а пунктирная бледная карта, один лишь крохотный штрих – и гладкое ровное прорвётся вдруг раной, застынет предгорьем шрама, щупаешь – вроде всегда так и было. Да не было, не было так.

Темнота сонно трётся о щеку, говорит: а со мной что вчера, что сегодня – всё одно. С одинаковым тщанием скрою что часы твои, что календарь, видишь их? Ну конечно не видишь. Всё потому, что ночь стелется от порога и до чёрт знает докуда эта ночь простиралась, не видать ничего, так темно.

Кира резко встаёт. Плотно сжав тонкие губы, она снимает ловцы. Один за другим.

Она готова увидеть сон. Или множество снов.

Люди же видят их постоянно – и ничего, живы.

Она вновь вытягивается на кровати, сжимает руки в кулаки – и закрывает глаза с таким видом, будто намерена идти в бой. Не слышит, как в комнате рядом сползает с зеркала висевший на нём палантин.

Крылатые твари носятся в небе, почувствовав что-то, не видимое человеческому глазу.

Ответ 12,

хронологически следующий за первым

Мой аппетит не хуже, чем обычно

Он выходит на свой балкон каждый вечер бог знает уже сколько лет.

Он знает, он где-то, наверное, вычитал: природа не терпит однообразия. Небо меняет цвет: показать ему, что день прошёл. Прорывается почка листком, говоря: вот сезон аллергии. Лист желтеет, становится суше и шуршит: ожидай простуд.

Он вновь и вновь появляется на балконе – вроде бы просто так, а на деле – ожидая, что этот вечер будет другим, а если не этот, то непременно следующий. Однако все они пугающе неотличимы.

Ничего. Значит, в другой раз.

Ну и погода. От этого холода пальцы превращались в лёд: стукни – расколотятся вдребезги. Зима подкрадывается пугливо: то вроде бы подступает, то настороженно пятится назад.