Там темно - Лебедева Мария

Что касается Яси, её силуэт не похож ни на тот, ни на этот, а скорее, на прямоугольник, но таких вариантов нет, соответствуй тому, что дают.

Она дёрнулась в первую дверь, но за той оказался дед. Шмыгает в раковину, брызгается водой, недовольно косится на Ясю.

Ей сегодня с дверьми не везёт, какой-то неловкий адвент: открывай окошки одно за другим, в каждом будет позорная штука.

Яся пожала плечами и дёрнула дверь с треугольником основанием вверх.

Там был дед. Ну, другой. Это разные.

Яся ждёт.

Ничего.

Открывает первую дверь. Дед крайне сосредоточен: разглядывал в зеркале зубы, свирепо вращает глазами, чтоб каждый зуб оглядеть.

– Совсем совести нет! – сообщает он, видимо, ей, но почему-то выходит.

Выйдя обратно, случайно встречает свой возвращающийся класс. Подружка кидается пересказать, что Яся там пропустила.

Говорит: видели самую древнюю книгу, там с картинки чертила какой-то – вылитый наш географ, и такая же борода. Говорит: там, в подвале, какие-то всё каталоги, и подшивки газет перевозят в тележках, как будто такой супермаркет, где ничего кроме газет, их там столько, что разве что на обед не едят. Говорит: тут секретные лифты, в них книги катают прям с этажа на этаж, а ты где была?

Яся не думает долго.

Начинается ровно вот то же, что происходило всегда: тени приманиваются на голос, притягивая владельцев. И зеркало недалеко от Яси вдруг самое удобное, и лестница позади Яси очень уж интересная. Кто-то даже не скрывает цели визита, и смеётся ровно вот в тех местах, где та, что сейчас говорит, задумала сделать смешно.

Яся смотрит как будто сквозь них, но краем зрения замечает, что все взгляды сходятся в ней. Она чувствует их как что-то большое, живое и цельное, пока учительница не командует:

– И чего вы тут толпитесь? Всё, закончили, пора домой. Это библиотека, тут нельзя ржать.

– Надо было с тобой идти, – сокрушённо вздыхает подружка.

Смеяться искусанным ртом чуть больнее, чем до библиотеки, но, побывав в храме знаний, нельзя вернуться в том виде, в каком ты сюда прибывал.

– Иди сюда, зря я красилась, что ли, – говорит она и притягивает Ясю за плечо. – Я хочу, чтобы в кадр попали «красоты родного края». Это мы с тобой – такие красоты.

Яся смотрит прямиком в кадр и улыбается уголком повреждённых шершавых губ. В уголке рта, может быть, проступает мельчайшая капелька крови, но на фото её вполне можно принять за какой-нибудь битый пиксель.

Вернувшись домой, Яся долго о чём-то думает, а после спрашивает маму:

– А отец в нашу библиотеку ходил?

Яся трогает заусенец, он подаётся легко.

Мама смотрит недоумённо. Мама не хочет спугнуть проблеск робкого интереса.

– Иногда там работал. Выписки делал из диссертаций.

Яся чуть морщится.

И библиотека заполняется размытыми фигурами отца – за столом, за компом, у стойки выдачи. С книгой в руках. В коридоре, зависшего над табличкой «картотека ненайденных книг». И хотя его лицо Ясе отлично знакомо, у этих фигур будто бы нет лица. Просто история о незнакомце, рассказанная для примера. Такая абстракция.

Если лампу зажечь в коридоре, а дверь в ванную приоткрыть, тёплый свет выхватит под углом от брови и до краешка рта. Яся делает фото. На нём – кусок профиля, полный зеркальный фас, одинокая зубная щётка. Мама свою забрала, сегодня уходит на сутки.

Ответ 11

Я устаю ничуть не больше, чем обычно

совсем незадолго до встречи

Венами вдаль разошлись железнодорожные пути.

Дорога казалась блестящей от непонятной слизи. Источником её были местные пацаны. Они постоянно плевали на асфальт, и по этому влажному следу можно было узнать весь их путь – как если бы за гигантской улиткой.

Дождь это сотрёт.

Мимо прошла то ли молоденькая девушка, то ли похожий на девушку мальчик, что ввело пацанов в заблуждение: любили определённость. Спросили закурить. Существо ответило женским голосом, и тогда пацаны посмеялись: ишь ты, всё-таки баба, ну и дела, можно от нечего делать завязать с ней знакомство. Но мелкая баба зыркнула жутковато и пошла себе дальше. Криповая что-то девчонка, глаза что-то стрёмные, вы видели эти глаза?

Стараясь не слушать обрывки фраз, Яся расправила плечи. Острые лопатки отчётливо бы проступили под одеждой, но Яся вечно укутана во столько слоёв, сгладились бы очертания хоть лопаток, хоть крыльев.

На макушке у Яси торчащая прядь. Сколько её ни прижимай к голове, всё равно тянется вверх, как антенна. Ветер всё пригибал эту прядку, но она упорно возвращалась на место. Ветру только и оставалось, что стихнуть.

Дождь уложит волосы.

Вода сглаживала неровности дороги, наполняя собой колдобины и ямы, Ясина кроссовка дробила эту иллюзию целого.

Этот город похож на её. Точно такие дома, только в ином порядке.

Город был точно квартира в типовой много-этажке. Когда заходишь в гости к соседу и не можешь прийти в себя от зеркального отображения твоих собственных комнат, от чужой мебели в привычных стенах. Как будто это не стены сменили, а что-то случилось с тобой. Что первичнее – город ли, многоэтажка, решить было много сложнее, чем ту же загадку про курицу и яйцо.

Если с неба ничего не лилось, это всего лишь означало, что дождь только-только закончился. Провода чуть провисали под тяжестью капель, и могло показаться, что это специально: застывшие капли, извечный дождь. Даже статуи в центральном парке выглядели будто бы заплаканными, и Яся поймала себя на том, что вытирает одной глаза кончиком собственного шарфа.

Она проходит супермаркет, переделанный из дома культуры, бесчисленное количество лебедей из шин, самое красивое и самое безобразное здание города – в обоих перебывала не раз.

Самое красивое и самое безобразное здания города одинаково разрушались. Сейчас можно улучить момент для того, чтобы наставить на путь истинный и показать, что и красота, и уродство не вечны, что обоим в итоге конец и так далее. Только уродливое здание, разрушаясь, ещё более обнажало своё уродство. Красивое всё равно оставалось прекрасным.

Нравоучения не вышло – как-нибудь, может, потом.

Самое красивое здание города было богадельней в другой, прошлой, лучшей жизни. Теперь за разбитыми стёклами давно поселились птицы. У этой богадельни, крохотного замка из сказок, не было никаких шансов. Растяжка «Продаётся» давно прикрывала клочок облупившейся стены, но никто не покупал.

Здание было пустым, и оно умирало. Спасали лишь птицы.

Яся прошла мимо – оно и рассыпалось голубями.

Ужасное, рождённое в припадке безумия архитектора, самое уродливое здание города являло собой несколько непонятных помещений, лепившихся друг к другу в произвольном порядке. От них щупальцем тянулся длинный переход. Сбоку вся мешанина домов придерживалась заводской трубой, что как бы намекало на былую полезность самого уродливого здания.

Здание было пустым, и оно умирало. Птицы сторонились его.

Заброшенные дома хитро подмигивают Ясе осколками оконных стёкол. Они знают её секрет: всякий раз, когда становится невыносимо, она приходит к таким, как они. Скажем, идёт человек мимо такого вот дома и ни с того ни с сего чувствует ноющую печаль или безграничную радость, дальше пройдёт – и не понимает, к чему это было, зачем. Иногда даже чудится, будто в брошенных всеми домах зажигается свет. Всё тогда и понятно: там Яся внутри, а внутри Яси не помещаются чувства, волнами расходятся вокруг, цепляют случайных прохожих.

Город этот за город-то не считали, так – перевалочная станция между Москвой и Питером. Остановиться, перевести дух. Навестить пожилых родных. Но не жить, никогда тут не жить. Из таких городов все мечтают когда-то уехать.

«Жить здесь? В этой дыре?» – хохотнув, удивлялся здесь каждый второй.

«Я в Москву».