Там темно - Лебедева Мария
Мрамор, пыль и крошащаяся позолота, высокие звуки из рта уходят под потолок – Яся не запомнила и половины, отстала в каком-то из поворотов, задержалась у стеллажей.
Класс ушёл. Подружка послала вослед страдальческую гримасу. Яся неопределённо пошевелила рукой. Это значило «я вернусь».
Пространство не отпускало. Сперва – некий крохотный зал. За стеллажами стояла, скрытая от посторонних глаз, старая школьная парта. На ней – комп с табличкой «Время работы – 1 час». В библиотеке традиции чтят и общаются через таблички.
То на этот «1 час», то на часы с болезненной жадностью смотрит не при делах посетитель, ботинком простукивает наугад фрагменты гнилого паркета. Он не смеет себя проявить: обережная табличка работает, как насыпной круг из соли.
Та, что сейчас за компом, не замечает его. Перед ней – почти настоящая ферма: не зевай, проверяй, взошли ли озимые из пиксельной жирной земли.
Тот, кто сейчас так хотел бы быть ею, мнётся, дёргается: невтерпёж.
Стрелка часов работает на него. Стрелка всё ближе к цели.
Женщина нехотя привстаёт, только мышку не выпускает, нужно задать корму свиньям, румяным, задорным, таким-то живым в собственной ненастоящести.
Щелчки мышки – удары хлыста.
Жрица библиотеки за стойкой не замечает обоих.
«Три часа! – в никуда повторяет мужчина. – Уже три часа!»
Стрелка часов бьёт наповал: со временем сложно тягаться.
Библиотекарша поднимается во весь свой великий рост, зло топорщится мех на пушистой жилетке. И женщина парочкой кликов прощается с фермой, бредёт к выходу, избегая глядеть хоть куда: только прямо перед собой.
У компа новый царь на час, после он будет никто. Он поспешно вбивает что-то в поисковую строку, и лицо его в профиль (может, ещё и анфас, но в фас лица Ясе не видно) – сосредоточенная благость.
Библиотекарша достаёт ламинированный листок «Буду через 15 минут». Это хитрость. Пятнадцать минут истекут лишь по воле начавшей отсчёт.
Слышно, как – удалявшийся цок-цок-цок – застучали тяжёлые туфли, и ещё – не слышно, но ясно – как спадает висевшее напряжение.
Ясе становится скучно смотреть, и она проходит чуть дальше.
И только тогда видит новую дверь.
Ну или библиотека решает её показать.
В личине виднеется ключ на сероватой грубой верёвке, но дверь не заперта, и в воздухе будто упругая дрожь, как от заставляющей краснеть тайны.
Будто бы сам по себе провернулся поспешно ключ.
Путь на лестницу перегорожен, справа дверь – кто же знает куда, но контур очерчен светом, слева новая дверь – почему-то с амбарным замком, окрашенным вместе с нею глянцевитой коричневой краской, будто бы до сих пор не просохшей и потому противно текучей. Пахнет плесенью, веет теплом.
И посреди всего – многорукое существо. Вроде распалось надвое, мгновенно слиплось опять, плавая в масляном свете, точно шарики лава-лампы.
Сейчас это место лишь их, того парня и той девчонки.
Ткань мялась под цепкой ладонью, складками собиралась. Кожа рук тронута некой болезнью (или из парня вот-вот кто-то вылупится: внешний слой, истончившись, потихоньку сойдёт на нет, и из щуплой той оболочки вылезет взрослый мужчина), и эти слоистые руки цепляются, бродят, а потому смотреть лучше на потолок. На потолок. Топкая глянцевитая краска – завязнешь, утонешь, последнее, что увидишь, – этот вот потолок. Заранее посмотри и сразу запоминай.
Яся хотела закрыть тут же дверь и пойти по своим делам: то, что происходило, никак уж её не касалось.
И вдруг коснулось: часть существа обратилась к ней.
Показалось? Нет, так и есть; парень осклабился, уточнил кое-что у Яси.
На миг глаза стали чуть ли не вдвое больше, и радужки очертились белым, вспыхнули и загасились, взгляд переметнулся к девчонке – эй, тоже слышала, нет?
Отвращение булькнуло в горле, приклеило к месту, не позволило глаз отвести, навязчиво зашептало: увиденного не развидеть, услышанного не забыть. Промеж рёбер, где мягко, бескостно, прорывалось что-то с шипами. Острое, оно сводило на нет любую вязкость.
Девушка хохотнула шутнику в клетчатое плечо, будто это вполне себе реплика в тему.
Яся скривилась, хотела было ответить, но в глаза бросалась мятая ткань, и под ней ещё ткань, и слоистое на слоистом, и ничего не сказала, только дёрнула дверь на себя. Ключ провернула: щёлк. Отодвинулась.
Нечто с шипами тихо таяло, не прорезав ни тело, ни то, что наверчено поверх него. Подумала – ну надо тотчас же отпереть, – и только собралась это сделать, как послышался тихий скрип, и дрогнуло в районе ручки, и Яся услышала ругань в свой адрес, и – одновременно – кого-то нового, третьего, гневного, забирающего с собой. Торопливый топот за дверью.
Яся поворачивает ключ – и никого больше там не видит.
Только сейчас поняла: голос, пнувший ругательством, – женский.
От этого стало обидно.
Смотрит на руку, как будто бы не на свою, как будто бумажная кожа хрустко прорвётся, станут края враз неровные, острые, слои примутся набегать один на другой, как страницы, когда их листаешь, пока и не хочешь и хочешь дойти до последней, пока не дойдёшь до последней – и не придётся закрыть.
Пальцы сводит будто бы судорогой.
Закусывает губу. Поедом ест, по чуть-чуть отсекая нечеловечески острым резцом. Ничего же не произошло, но внутри почему-то всё сжалось.
На табличке всё значится «Буду через 15 минут». Человек за компом старательно гуглит не слишком пристойный запрос.
Ясе не нравится в библиотеке.
И чего он в них находил.
Всё гадала, был ли похожим отец на городского безумца, или сразу тут понимали: этот заезжий, не наш, на его пиджаке запах другой библиотеки, и стены шипели, а сотрудники говорили: «Это старые трубы гудят, их давно пора поменять» – и сами не верили в это.
Воображение Яси, рисовавшее что угодно, вдруг иссякало, стоило ей подумать об отце. Захлопывалось и не пускало. Как будто бы кто-то поставил запрет на любую трансляцию смыслов – перед глазами стояло тупое ничто, как ни напрягайся. Может быть, Яся просто не представляла, что у отца могла быть какая-то жизнь. Ей даже казалось, что он постоянно приходит в одной и той же одежде – будто, шагнув за порог, он растворялся в несуществующем мире. Она не могла вообразить, как он преподаёт: с ней он вечно терялся, забывался и без конца спрашивал, как дела. Каждый раз, слыша этот вопрос, Яся смотрела снисходительно: как, в самом деле, как за две-три минуты изложить сериал, в котором с полсотни сезонов? И отвечала «нормально» на выдохе, словно кто выбил из лёгких все последующие слова.
И когда он не приехал и стало понятно, что возвращения больше не будет, – тогда Яся почувствовала то, чего следовало бы стыдиться.
Она почувствовала, как можно спокойно дышать животом. Даже как-то непривычно было. Даже как-то будто неправильно. Но задышалось легко.
Отец приезжал нечасто, и от раза к разу Яся его забывала.
Чтоб удержать образ в памяти, мама поставила фото: три лица, два улыбавшихся взрослых и недовольный ребенок. Яся пододвигала к рамке блестящую дутую кошку с сонной большой головой, совершенно кошмарную кошку. Статуэтка удачно закрывала отца. Мама заметила эту уловку. Кошку сместила на полку пониже.
Тогда Яся научилась его не замечать. Отец просто выпадал из её реальности, как неподходящий кусочек мозаики. Позже она повторит этот трюк многократно, всегда с неизменным успехом: оп – и нет человека, и взгляд проходит спокойно насквозь.
