Там темно - Лебедева Мария

Ничего больше нет, исчез рёв машин за окном, мелодия сигнализации, билборд с огроменным куском ветчины, далёкие женские всхлипы.

Яся не сразу понимает, откуда последнее, а когда понимает, на негнущихся ногах (колется, отсидела) тащится в коридор, двигаясь медленно, точно во сне.

Чувства – чернилами по воде. Чёткие в первый миг, сливаются после, и нет им границ, и нет для них слов, да и самих вроде бы нет.

Наплывал мир, говорил: всё твоё зряшнее, всё твоё мутное, чернила на воде, растворятся – и нет их.

Вот только чернила мутили всю воду вокруг.

Дверь на кухню закрыта. Почти что на ощупь находит ручку – и убирает ладонь.

Закрытая дверь означает запрет. Яся замирает у стены в коридоре. Из-под двери видна световая полоска, но здесь, в коридоре, темно. Очень громко тикают часы.

Яся смутно припоминает, что не делала ничего дурного, но какой в этом сейчас смысл? Вина сжалась комом пониже шеи. Это слова в горле застряли, мешают дышать.

По комнате мечется, то и дело врезаясь, ошалевшая загнанная беспомощность: тот, кого любишь, вновь тоскует не по тебе, и тебя недостаточно будет, чтобы его утешить.

Перед глазами вспыхивают огоньки. Не будь тебя, ничего бы не изменилось, любых усилий недостаточно.

Ты одна, и ты – абсолютное, плотно сжатое ничто.

Яся видит себя со стороны, отдаляясь всё дальше и дальше: тело, согнутое пополам, съёжившаяся фигурка, крохотная запятая. Все плохие, злые слова, которые до того не имели значения, сейчас вмиг приходят на ум, кажутся справедливыми, и приходит ещё почему-то на ум всякое жалостливое, вроде как когда много тысячелетий назад мама пела про серого кота, переделав в той колыбельной «сынок» на «дружок», чтобы подходило для дочки.

куда вечно лезешь не высовывайся знай свое место

Яся думает: так в самом деле давно бы пора повзрослеть. Собирается скоро начать.

К влажной щеке прилипло – откуда взялось? – дурацкое мелкое пёрышко. Скорее даже пушинка. Яся скатывает между пальцами и засовывает в карман.

Когда идёт в ванную, выбросить хочет перо, но карман уже пуст.

А если вывернуть?

Всё равно пуст.

Ответ 10

Я не испытываю разочарования в себе

какое-то число какого-то месяца

Высится над остальными домами, топчет своими колоннами – архитектурная доминатрикс.

Библиотека ютит слабых, больных и убогих, глушит громкие голоса.

Заходи.

Ну, давай, заходи. Тут тебя уже заждались.

Не пытайся сдвинуть плечом деревянную прочную дверь – не получится, зашибёшь; берись, как все люди, за ручку.

Стены первого этажа выстланы губчатым камнем, розовым, нутряным, выпирающим тонкими жилами. Они кажутся мягкими, но стойкое чувство гадливости запрещает пощупать-узнать. Будто тронешь – сперва запульсирует тёплым, а потом вдруг всосёт, вглубь затянет и, всхлюпнув, оттяпает пальцы.

Здесь прикасаться не хочется ни к чему.

Смотреть можно. Давай, изучи интерьер. Здесь вот, справа от двери с табличкой «отдел периодики», стоит шкаф-витрина с дохлятиной. Выставляют сейчас потрошёную мышь, сухих птиц с глазками из стекляшек, россыпь блестящих жуков на подложке, Ясино призрачное лицо, наложенное на жучьи спинки. Весь этот натюрморт называется «Красоты родного края».

Посмотри чуть пониже, найдёшь описания, где среди прочего будет:

Степень изношенности: незначительные следы бытования.

Дефекты: потёртости.

Это не только про мышь, птиц или горстку жуков.

В таких местах чуешь движение времени и то, как твоё (или чьё) бытование оставляет видимый след. Может, еще и потёртости.

Смотреть больше нечего, только уйти вот нельзя.

Хочешь попробовать?

Ну выходи.

Ну вернись к изначальному пункту.

Заходи.

Тебе просто надо здесь быть.

Проверяет ещё. Из библиотеки так просто не выйдешь. Не думай, кем подрана дверь изнутри.

– Прячется от солнца в тень, – говорит охранник гардеробщице.

– Крот, – говорит гардеробщица.

– Нет.

– Червь? Червяк?

– Семь букв. Вторая, четвёртая – е.

– Черевяк. Я не знаю. Да посмотри ты в ответах.

Тогда он послушно листает.

– Тенелюб, – недоумённо озвучивает охранник.

– Ты это придумал, – говорит гардеробщица. – Не бывает такого слова.

Он идёт показать ей желтоватые страницы, где чёрным по полупрозрачному – «тенелюб», – и в куртки прячется гардеробщица, не в силах перечить печатному слову, и ворчит «ну ты тенелюб», не желая считаться невеждой, походя расширяя словарь. Охранник смотрит в заполненный кроссворд; он как будто бы ищет отгадки на чёрные промежутки между квадратами слов.

Начало подзадержали. Класс сгрудился в фойе, занял кресла и стулья. Из-за толстых стен интернет ловил не у всех, вайфай был запаролен, и оттого каждый стал по себе. Это было не очень приятно. Они поискали спасение друг в друге, и учительница зашикала, требуя соблюдать тишину.

Не то что все так хотели послушать, как пришли в храм знаний и мудрости, но пора бы уже начинать.

У окна что-то вроде комода с огромным количеством ящичков. На одном из них было помечено «картотека ненайденных книг», и Ясе неодолимо захотелось потянуть на себя этот ящик, вынуть карточку, сунуть себе в карман, чтобы хоть одна из ненайденных книг могла сгинуть, как и замышляла. Не остаться ни словом, ни записью в библиотеке. Просто пропасть, будто не было ничего. Учительница метнулась к ней и сурово спросила, зачем Яся тут копошится.

Прошла-прошуршала сотрудница в платье наподобие бального, только сделанном почему-то из подборки старых газет. Одноклассник пытался её на ходу прочитать, а Ясе подумалось: кто-то же в вязкой живой полутьме разъединял и сшивал воедино, ярусы возводил из статей, нарезал хрусткие полосы про медовый праздник в селе, выборы, гороскоп, топ лучших блюд из яиц, прочий полезный контент. Сотрудница шла как живая реклама. Томный благостный депутат смотрел с человечьей спины, и разворот с его фото сложен был так, что глаза сильно съехали к подбородку.

К Ясе бочком пропихнулась подружка, чтобы сказать деловито: «Здравствуйте, я из газеты». Яся тоже хотела ей в ответ пошутить – они так часто болтали, умножая, нанизывая реплики, – и улыбнуться в подобный момент значило в той игре проиграть, но на ум ничего не пришло. Девушка из газеты скрылась в каком-то зале, полном, судя по звукам, малышни или, может быть, мух, чтоб прихлопнуть их платьем.

– Все болеют – и что. У меня же тут дети! – где-то поодаль возмущалась учительница. – Пусть тогда кто-то другой проведёт.

Ясин класс, уловив, что это они сейчас дети, дружно хрустнул плечами, удлиняя и без того таких крупных себя.

Учительница шумела.

Это было не в правилах. Всё, что не шло по плану, здесь не ценилось.

Библиотека, почуяв угрозу, дрогнула стенами – они собрались едва видными складками, чуть напряглись и исторгли тех, кто прислуживал ей. Суетливо забегали по этажам, распорядились исправить. Выбрали среди подобных себе ту, которой могли откупиться, и она обречённо засеменила шаг в шаг по ковру.

На библиотекарше была одежда из ткани. Так что можно было понять, что тут в газеты рядятся не из требований униформы.

– А где у вас индийский эпос? – тут же спросил кто-то.

– Не обращайте внимания, – властно кивнула учительница библиотекарше, которая уж собралась отвечать всерьёз, где тут что.

Экскурсия зашевелилась. Повели потайными ходами: застенками, подвалами, хрупкими лесенками – не для того, чтоб запутать, а потому что иначе никак, библиотека сплошь состояла из скрытого. Так ссыхались между собой слой за слоем обои в деревянных дряхлых домах, и между бумагой и срубом копошились домашние мыши. Их движимые контуры можно обычно заметить (хоть лучше бы не замечать), и мыши одновременно внутри дома и вне его. Так было в одном из домов, где Яся когда-то жила. Не думая совершенно, что станет однажды той мышью.