Там темно - Лебедева Мария

«Я в Петербург».

Вопрос «А после учёбы останешься тут?» считался почти оскорблением. И презрительно фыркали: «Конечно же нет!»

Большая часть всё же тут оставалась – продолжить строить планы, как бы свалить.

Стены домов пропитались насквозь мечтами о лучшей жизни, о невероятных приключениях. Дома трещали от неизрасходованного волшебства, корка асфальта прорывалась наружу, и от этого дороги становились хуже некуда. Сваливали вину, как водится, на рабочих – мол, руки кривые, кто так кладёт асфальт. А дело всего лишь было в том, что под тонким асфальтовым слоем, в глубине, под древней землёй (которая могла быть землёй настоящей столицы) билось живое сердце города, и нервное его биение превращало дороги в ничто.

Завернув в первое попавшееся кафе, она невозмутимо берёт оставленный кем-то картофель. На неё косятся – не потому, что кому-нибудь жаль недоеденной картошки, а потому что неясно – как можно делать это с таким самоуверенным видом.

Птица смотрит с некоторым отвращением, но, когда Яся протягивает кусочек и ей, съедает.

– Вот так аппетит!

Опять какой-то пристал. Много их, говорливых. Раз такой умный – давай, покорми, нечего тут разводить разговоры. Медленно, очень медленно – что за дешёвые спецэффекты, Яся, в конце-то концов – поворачивается к говорящему и поднимает глаза.

видел человек напротив

Снег, пепел, лунный свет, осколки предрассветных гибнущих звёзд. Резкие звуки смирно слились в тихий гул. Ощущение из прошлой, полузабытой жизни: вот-вот пальцы сомнут цветную обёртку и то самое, желанное, сотни раз виденное в мечтах, окажется перед тобой. Что, что для этого сделать?

видели остальные

Узкая спина – пересчитать позвонки, резкие кости лопаток. Рот набился картошкой, щека по-хомячьи раздулась. Уставилась на собеседника точками зрачков – ну и глаза, бесцветные, странные, смотришь в зрачки – видишь только себя. Стоящий напротив застыл с выражением глупого, растерянного восторга.

Яся вдруг говорит:

– Коктейль твой буду.

Парень со счастливой улыбкой протянул стаканчик и вышел, так до конца и не поняв, что за странный порыв побудил его отдать только что купленный напиток незнакомой школьнице. Смутно он припоминал изначальную цель, но та поистёрлась о мысли о чём-то светлом и детском.

Птица неотрывно смотрит.

Яся тянет коктейль.

Птица очень внимательно смотрит.

Молоко бурлит вовсе не потому, что Яся дует в трубочку. Рука, почувствовав жар, поспешно отпускает стакан. Молоко расплескалось по полу, по ногам.

– Да поняла, поняла, – недовольно бормочет Яся и идет замыть перепачканные джинсы. По дороге, конечно же, задевает собой все возможные острые углы: нескладная Яся точно бы постоянно удивлялась тому, что ей положено тело и приходится им управлять. Появятся синяки, но это когда ещё будет.

Яся набирает пригоршню воды, плещет себе на колени. Вместо маленького молочного пятна остаётся огромное тёмное. Последствия стирки Яся пытается устранить под сушилкой для рук.

Яся вовсе не удивляется, когда перед ней оказывается птица, легко взмахивает крылом – и пятно исчезает, будто и не было.

– Сразу бы так, – говорит она.

Птицы не умеют вздыхать, хотя поводов для того у них тоже хватает.

– Давай залезай, – зовёт Яся и приглашающим жестом распахивает дверцу клетки. Птица нехотя заходит внутрь, низводясь до домашней пичуги.

Яся деловито просовывает палец между прутьями, чтобы птицу пощекотать, та порывается цапнуть. Девчонка отдёргивает руку и хохочет – сколько же от неё шума.

Смотрит прямо. Покрасневший от холода нос держит по ветру: скоро что-то произойдет. И тогда – немыслимое дело – привычная убеждённость в собственной правоте, в непременной правильности любых поступков оставляет её.

– Она же нас ждёт? – спрашивает птицу, надеясь, что та подтвердит, утешит. Птица делает вид, что не слышит, но в полумраке заметно, как открывается влажно блестящий глаз, как внимательно смотрит на Ясю – и закрывается тут же.

Кира тревожно вслушивается в звуки дома. Кажется, будто отец стучит по клавиатуре, но это, конечно, бьёт по крыше дождь.

С чего думала, будто похоже?

Она хмурит брови, морщит весь в бледных веснушках нос. Где мысль об отце, там и о ней, другой, младшей.

В профиле Киры – ни имени, ни лица, ни хоть каких опознавательных знаков. Другая, истинная страница, с улыбающимся портретом в левом углу, позаброшена чёрт знает когда. Под той фоткой отметилась мама: написала «Ты такая у нас красавица, но пирсинг ужасный, и цвет одежды тебя простит, да и фото вообще неудачное».

Цвет одежды её простит, ну а Кира простит свою маму – только мстительно щёлкает крестик, «пожаловаться на комментарий», «спам», «спасибо, ваша жалоба будет рассмотрена модераторами».

Всевидящий модератор посмотрит это потом. У него таких вот заявок – только поспевай открывать.

Затаись, не дыши, скройся в тени. Рука же не дрогнет, не проставится палевный лайк, никто ничего не узнает.

Кажется – если хоть как обнаружить присутствие здесь, – это станет взаправду, а пока притаишься, так вроде и нет ничего. Как будто бы ты умерла и наблюдаешь с небес ну или там из-под земли. Если никто не узнает, не придётся тебе отвечать.

Но когда загорался чужой знак онлайн, то как будто бы через него за Кирой могли уследить, и сразу хотелось сбежать со страницы, будто ловили на чём нехорошем, постыдном (не смей!).

Будто бы на письме ловили.

Кира смотрит, нахмурившись, Ясю – ну давай, сделай что-то тупое, дай отмашку тебя осуждать. Но страница как страница, и группы как группы, и фотки как фотки.

Листай вниз. Сочиняй по картинкам.

Бабочкины крылья на песчаном полу заброшки.

Уродское чучело хищной птицы, рядом раскопана ямка – она что, закопать его собралась?

Ступни в пёстрых носках на столе у компа, на экране – тоска и таблицы, сбоку фотки – какая-то шутка. Ничего так, смешная, придётся признать – Яся бывает смешная.

Обложка книги. Разумеется, Кира читала. Почему Яся тоже читала?

Осколок лица, выхваченный холодным светом.

Весь проросший насквозь стадион – для чего же она туда ходит?

Рука трогает ящичек, тот подписан «картотека ненайденных книг», а «ненаписанных» есть?

Кира помнит последовательность постов наизусть. Кире стыдно, как будто бы подглядела, хоть никто и не видит, никто не стыдит – всё одно.

Как-то был ещё пост – спрашивала совета. Кира знала, что делать, знала, в комментариях несли чушь, через это же проходила, но ты кто такая, чего лезешь – и прошёл тогда день, а потом ещё два, а потом вопроса не стало.

Единокровные сёстры, сообщающиеся сосуды.

Ей, наверное, не пришлось ничего объяснять.

Может, кинуть заявку в друзья?

Ты своим-то друзьям не сдалась – нет, к девчонке ещё привязалась.

Склей обрывки страницы в подобие человека, начерти на лбу слово «истина» – тот вроде как и заживёт отдельно от прототипа, к чему тебе оригинал.

Чтоб осколки срастались в целое, чтоб фрагменты творили гармонию, оставалось только одно.

Яся про Киру совсем ничего не знает. Кира знает про Ясю всё.

Когда отец в очередной раз отправлялся в командировку – над словом повисали невидимые кавычки, – Кира принимала правила игры. Отец делал вид, что действительно едет по делу, она – что в это верит. Возвращался оттуда иным, и становилось понятно: та, другая, – никчёмная дочь. Кира будет хорошей, послушной. И была.

Она так старалась.

Ей даже имя-то дали – усечённое отцово, недоотцово, да и это не помогло. Ни в мать, ни в отца, ни в проезжего молодца – в детстве Кира по крупинкам выискивала схожесть, будто это бы что изменило внутри, сделало сразу своей.