Тоска по окраинам - Сопикова Анастасия Сергеевна

– И ты ездила, и?

– Да ничего, – она фыркнула. – Вообще ничего. Даже ночевала там. И ничего не происходило, просто спали на разных кроватях. Ничего не хотелось. Никому.

Она перевернулась на спину и вздохнула.

– Но однажды… Однажды, года три спустя – он уже расстался с той девушкой, кстати… Неважно. Мы были у кого-то в гостях, какой-то компанией. Моя подруга, Лена, его друг. И мы ночевали в одной комнате, в одной кровати с ним. И вот тут – вот тут что-то и произошло. Почти произошло.

– Почему-то не удивлен, – Шнырь затянулся. – И что же остановило?

– Не знаю, – моя замолчала. – Смотри, какой крюк торчит из стены – на нем только вешаться…

Повисла тяжелая пауза.

– Просто, – начала она снова, разрывая молчание, – просто… Я опустила ему руку на затылок – у него были волосы раньше золотые, он был тогда свет, солнце, – ну, когда мы познакомились. А в ту самую ночь это был уже другой человек… А может, и всегда был другой. Я же не знала его. И затылок у него был – бритый, жесткий. Рыжеватые волоски, противные. И я лежала и думала: господи, Настя, ты же когда-то так этого хотела! Ты же мечтала об этом, всё время мечтала, каждую ночь. Ты всё готова была отдать, всё – ради этого момента! А что теперь? Захоти этого, пожалуйста, теперь захоти – ну, чего тебе стоит?

– И не захотела? – с любопытством спросил Шнырь.

– Нет. И ничего никогда не случилось. Наутро я ушла – и больше мы не виделись.

– Ясно, – протянул Шнырь. – Давай, наверное, спать, котеночек?

А наутро, когда Шнырь ушел – он теперь иногда уходил раньше, оставлял ей ключи, – она и нашла в его компьютере ту переписку, и плакала горько, беззвучно, закрывая рот рукой, чтоб не слышали.

Ей хватило сил собраться – всё время прерываясь, как в детстве, сидя подолгу в одной странной позе; натянуть теплые колготки, взогнать по ногам узкие противные джинсы, защелкнуть лифчик, набросить на шею свитер. Хватило даже сил выпить гадкий кофе из пакета и съесть – раз уж такое дело – последний сырок в холодильнике. Она даже обтерла лицо влажной салфеткой – в ванную после вчерашнего она идти не хотела, – и нанесла кое-как комкастую тушь, и синячки чуть замазала. Потом она обмоталась шарфом, надела куртку и варежки и вышла на мокрую землю во двор.

Мы доехали до Казанской улицы и передали ключи Шнырю на работу – и вида не подали, что что-то не так. И поехали прямиком в лавку, минуя университет.

И в лавке, используя свой понурый, бессонный, уже отчаянный, нечего-нам-терять вид, – мы решились сделать то, что давно хотели.

– Ухожу я от вас, – сказала моя, заправляя клеевой пистолет новой кассетой. – Мне работу по специальности предложили.

– Ничего себе, – Ольга даже приспустила очки. – Ну ты даешь! И где же работать?

– В журнале, – моя сделала пробный щелчок. На ее кулак опустился оранжевый ценник.

– Танька, – позвала Ольга. – Танька-а-а! Она тут работу нашла, покидает нас, говорит.

Татьяна что-то промычала из глубины зала.

– Ну что ж, – Ольга оценивающе посмотрела на мою, снизу вверх, будто только что впервые увидела, – нас не забывай. Деньги будут нужны – приходи. И там обязательно договор подпиши, поняла? Чтобы аванс платили вперед, и только по трудовой книжке.

– Конечно-конечно, – пролепетала моя. – Там с этим всё строго.

И Ольга начала рассказ про свою очередную – большая же у них семья! – родственницу, которая работала секретарем у какого-то писателя, и почти что писала за него исторический роман, бегала по библиотекам. А писатель возьми и окажись жульем – и денег не заплатил, и из квартиры выставил, чтобы не сказать чего хуже… «Так что уж будь осторожней и про нас не забывай. Делай нам рекламу там, мы заплатим, если кто-то придет». Моя всё кивала, и кивала, и кивала еще, наливаясь краской стыда.

Ни в какой журнал ее, конечно, не приглашали. Она соврала, потому что нельзя было уйти просто так, скандалить – тоже, – но и остаться невмоготу.

Потому что в прошлый понедельник, когда она собирала полку со всяким зельеварением – так она про себя называла справочники грибников, травников, народных целителей, – Ольга подошла сзади и ударила ее.

Моя не слышала окрика Ольги – ни первого, ни второго, ни третьего, зарывшись в бесконечных зеленых (почему-то они все обязательно зеленого цвета) книжицах. В зале никого не было, и она задумалась – про всё, что случилось за эти полгода. И про Шныря, и про виадук, и про вечный свой голод, и сухие губы, и пухнущий от французских глаголов лоб… Тогда-то Ольга подошла сзади и шлепнула ее по лопатке – зло, озорно, ощутимо.

Моя подскочила – и что-то изменилось в ней мгновенно, будто выдернули из тяжелого сна.

– Вы с ума сошли? – воскликнула она. – Не трогайте меня!

Ольга в изумлении приоткрыла рот и подняла руки – сдаюсь!

– Танька! Ты слышала, что она говорит? Не трогайте, говорит, меня!

Не сводя с моей глаз, Ольга отошла в сторону.

– А я ее легонько! Да Томка и Светка на такое даже не реагируют, – Ольга присвистнула. – Неженка! «Не тро-о-о-гайте меня!» – она передразнила мою.

Моя съежилась, почувствовав смутную вину, – и весь оставшийся день старалась больше обычного. Но и Ольга старалась тоже – хоть и подначивала мою остаток смены, денег дала больше обычного. «Я же всегда откупаюсь!»

Но моя всё равно решила: хватит. Что-то проснулось в ней новое.

У нее болела поясница – от тяжестей и, кажется, от постоянного едкого сквозняка. В прошлые выходные она вовсе не выбиралась никуда, и всё пила какой-то порошок с мандариновым запахом, и корчилась на кровати от непонятной болезни. Ногти у нее и правда стали слоиться, и ломались, как больные, в труху. Руки стали суше, обветрились – но, может, это погода, может, это вечная сырость и жар батареи… Ноги зато стали сильнее, толще, пружинистей – от бега туда-сюда по городу и от приседаний в лавке.

Надо же было всему случиться тогда, когда у нее начало получаться!.. И книги она расставляла теперь почти как надо – во всяком случае, Ольга поправляла ее всё реже, и базу заполняла уже почти как Томка – вроде какого-нибудь пятирукого робота… Книги приносили всё больше одни и те же, так что иногда она могла назначать им цену безо всяких раздумий – и Татьяна соглашалась, почти ничего не правила, даже одобрительно головой качала…

Общежитие уже начинало пустеть – самые хитрые уехали домой до сессии, получив зачеты досрочно. Моя одолжила у кого-то второе одеяло – и лежала, закутавшись, и бегала иногда по ледяному полу в туалет; было больно, и холодно, и тряс противный озноб.

«Надо с этим заканчивать», – шептала она, лежа на своей узкой койке.

Хочешь – не хочешь, болит – не болит, а к зачету нужно готовить текст.

Сколько Гаврошу лет? Gavroche a douze ans. [15]

Ou Gavroche habite-il? [16] В Париже, à Paris.

Где ночует Гаврош, где он loget [17]? В слоне, dans l’éléphant [18].

И дальше надо было рассказать про слона Бастилии, которого построил Наполеон, чтобы славить себя, – «Napoleon complex». Про то, как нарядный слон, будущий фонтан, стал совсем не праздничным, убогим, как раскис под дождями, как в нем завелись крысы и стали ночевать беспризорники. Но хорошо все-таки, что был Наполеон и его комплекс, что беспризорникам все-таки было где ночевать, где зажигать огарок свечи и питаться объедками. Я с ужасом думаю о нас – где будем ночевать мы однажды, если не успеем на электричку, если упустим метро, потеряем единственный ключ…

Внезапно тренькнул телефон. Пришло смс от Шныря. Набрав побольше воздуха в легкие, моя быстро открыла сообщение – как в ледяную воду нырнула. Что, интересно, она ненавидит больше – французские глаголы или его?