Николай Удальцов - Модель
Эта девушка была явно умна, а потому — не всегда понятна.
Ее слова рождали спринт мыслей, а тело — мысли о марафоне чувств.
— Я еще только на краю тебя, а мне с тобой уже очень интересно, — проговорила она, глядя не на меня, а на голову Будды из Пекинского храма. — Ты догадался, почему я тебя в постель затащила?
— Чтобы мне не гадать, я послушаю твою версию, — ответил я, целуя при этом ее руку.
— Потому что хотела, чтобы наша встреча была не последней.
— Ты выбрала самый приятный способ, — улыбнулся я, понимая, что наш разговор серьезен.
— Я предложила тебе все то, что у меня было.
Только не подумай, что я предлагаю это всем подряд.
— А почему ты предложила это именно мне?
— Потому что мне про тебя в магазине девчонки все уши прожужжали.
«Вот так выходит, — подумал я, вспомнив то, чем начинался сегодняшний день, — газеты о тебе соглашаются писать только за деньги, а в магазине о тебе, оказывается, «жужжат» совершенно бесплатно».
— И что же обо мне говорят девчонки? — не сдержал я свое любопытство.
— Что ты очень умный. И непьющий, — сообщила Энн; и я оценил то, что у продавцов магазинов по-своему верное, хотя и специфическое представление о том, что представляют из себя их постоянные клиенты.
И о том, чем занимается человек, видимо, можно судить и потому, что он покупает в гастрономе.
А уж о мере пития мужчины продавщицы точно знают лучше, чем жены.
И пока я думал об этом, Энн прибавила:
— А еще они говорят, что ты рассказываешь интересно даже о том, что наша жизнь неинтересная.
Приятно узнать от красивой девушки, что среди Сократов нашего микрорайона я считаюсь не на последнем месте хотя бы в глазах продавщиц гастронома.
— Кстати, Энн, ты хочешь чего-нибудь выпить? У меня полный бар.
— Позже, — прошептала она, давая мне возможность обдумать то, что было сказано ей.
И прийти к выводу:
— Ну что же, Энн, мне придется…
— Что — придется?
— Постараться соответствовать тому, что обо мне жужжат…
…В тот момент я еще не знал, что эта молодая женщина способна осуществлять мгновенные перебежки между маленькой неосознанкой и умудренным опытом человеком, делящимся со мной своими мнениями и сомнениями и считающим меня — достойным этого.
А мне придется попытаться соответствовать не только тому, что обо мне говорят, но и тому, что обо мне думают.
И еще я не знал, что со временем мне придется попытаться соответствовать не только тому, чем она является сейчас, но и тому, чем она хочет стать будущем.
А пока я просто сказал:
— Давай обедать…
…Мы сидели за столом, ели бутерброды, пили чай, который она подкрепила рюмочкой джина из бутылки, путешествовавшей со мной по Тунису, и разговаривали никак и ни о чем.
Энн накинула на плечи мою рубашку, но лифчик не надела и рубашку на груди застегивать не стала; и это оставляло поле для моих фантазий.
И ее почтишняя нагота делала ее слова искренними — и это было мне комплиментом: если женщина считает, что мужчина заслуживает того, что перед ним можно не только быть голой, но и рассказывать о своей судьбе — значит, мужчина стоит и первого, и второго.
Энн умела ангелировать любую ситуацию так, что мне хотелось соответствовать. И я подумал: «Хорошая женщина та, которой мужчине хочется стать лучше, чем он есть на самом деле».
Ее рассказ, как и очень многие рассказы, начинался с предисловий; и о том, куда заведет меня ее история, я поначалу не думал.
А она, оказывается, уже думала обо мне:
— Ты всегда питаешься всухомятку?
— Не всегда; но иногда меня это вполне устраивает.
— Хочешь, я стану готовить тебе? — Вопрос Энн был настолько неожиданным для меня, что я ответил тем, что первое пришло мне в голову:
— Хочу.
— А кто у тебя убирает?
— Когда кто… — пожал я плечами, но добавил совершенно честно:
— Зато бардак я навожу у себя всегда сам.
— У тебя очень интересно, но пройтись по твоей мастерской веником все-таки не помешало бы.
Найми меня. — Об этой возможности я совсем не помышлял и ответил молчанием. Хотя и недлинным, но таким, что Энн сумела прервать его ходом своих мыслей — мыслями женщины, которой уже приходилось «снимать угол»:
— Не волнуйся. Я не стану претендовать ни на твою жилплощадь, ни на твою жизнь.
Просто мне нужны приработки.
Петр, если ты можешь позволить себе не экономить на себе, ты, по-моему, человек обеспеченный.
Давай я у тебя буду работать.
Только не подумай, что я хочу залезть к тебе в карман.
Я бы хотела заработать деньги на жизнь и на учебу, — она сделала ударение на слове «заработать», а потом продолжила, словно оправдываясь за свою судьбу:
— Мы ведь сюда приехали с мамой потому, что там, откуда мы приехали, оставлять ее было нельзя. — Это был мой первый доступ в ее судьбу; если, конечно, не считать того, что произошло между нами час назад:
— Но если тебе сейчас самому трудно, я могу помогать тебе просто так.
Я, слава богу, имею работу.
Наверное, в те далекие времена, когда Всевышний награждал благодарных ему тучными стадами, а не направлял их из провинции в Москву работать продавцами в гастрономы, такая благодарность была уместной, но сейчас я промолчал, оставив последние слова Энн без комментариев.
— Энн, тебе сейчас трудно держаться на плаву? — Ответ на этот вопрос был мне понятен и без вопроса, и я задал его только для того, чтобы услышать подтверждение.
Но ее ответ оказался не банальным:
— Трудно, но у меня есть один повод делать это.
— Какой?
— Обратной дороги нет. — Эти ее слова отозвались во мне ворохом мыслей, которые вылились в одно единственное слово:
— Прости.
— За что? — спросила Энн; и я ответил словами, которые были не песней, а декламацией:
— За то, что я не подумал о том, что ангелы появляются не с неба…
…Эта маленькая девочка, уже ставшая для меня большой радостью, сделала меня своим должником.
И для того чтобы решить — как вернуть ей долг, мне нужно было разобраться в том, что она из себя представляет.
И что из себя представляю я…
…У этой худенькой девушки в огромном московском регионе не было никого, кроме мамы, которая тоже была не оттуда, где находилась.
Она искала, пока сама не зная что; и этим чем-то случайно оказался я, о котором она хоть что-то слышала, не зная даже того — правдой ли являлось услышанное.
На моем месте мог оказаться кто-то совсем другой — это она не могла оказаться не на своем месте.
Ее место определило время, доставшееся ей совсем не по ее вине.
Время перемен.
Перемен, воспеваемых неразумными революционными поэтами, и о которых древние восточные мудрецы говорили как о проклятии: «Жить тебе в эпоху перемен…»
…Когда-то, в те времена, когда словосочетание «эпоха перемен» было темой почти всех разговоров, я спросил своего друга, художника Григория Керчина:
— Эпоха перемен к лучшему…
Почему же сейчас многие стали хуже проституток? — И Гриша ответил, подумав всего немного:
— Эпоха перемен это когда проститутки оказываются лучше многих…
…Энн вступала в иную жизнь, отличную от той жизни, в которой жили ее родители.
И ей нужна была не соломинка, а стартовая площадка, на которой были бы ориентиры, по которым предстояло идти.
А еще ей нужно было банально зарабатывать деньги, для того чтобы она могла помогать маме и учиться.
— Кстати, где ты хочешь учиться? — спросил я, думая о том, что я мог бы ей посоветовать.
И она, во второй раз за сегодняшний день, показала, что умеет уже делать, пока я еще думаю:
— Я уже учусь в двух универах на заочке: на экономическом и юридическом, — сказала она; и мне ничего не оставалось, как подумать: «Ну, что же, только умные умнеют…»
И чуть помолчав, я сказал:
— Не волнуйся.
Если я не сумею придумать что-нибудь сам, мы с тобой вместе что-нибудь придумаем…
…Нам обоим предстояло пройти по территории ее жизни, которая была и территорией ее мировоззрений; и выходило так, что в этом путешествии мы оба оказались первооткрывателями — хотя территория эта формировалась ей одной.
Я не имел права ограничить ее взгляды на жизнь своими взглядами, а должен был просто попробовать дать событиям и явлениям, формировавшим ее, те названия, которые считал правильными.
Возможно, что в чем-то я ошибался, но мое стремление не дать эпохе возможность обыдлить эту ставшую мне не чужой девушку было искренним.
А еще я не хотел, чтобы эта девочка стала обывателем…
…Однажды, не помню уже, по какому поводу, мы заговорили об обывателях с критиком Галей Галкиной, с которой мы если говорим, то всегда спорим, а если не спорим, значит, не разговариваем.
