Павел Шестаков - Всего четверть века
— Ну, друзей не забывай! Когда-нибудь-то увидимся.
— Может быть. Но не уверен. Как говорится, где мы встретимся снова, не знаю. Поэтому и заехал попрощаться.
Он посмотрел на часы.
— Что ты! Время ещё детское.
Олег глянул на Игоря, на Зину, перевёл взгляд на тёмное уже окно, вздохнул и сказал для обоих неожиданно:
— А ведь мне пора, ребята.
— Куда, на ночь глядя?
— Ночью удобный для меня поезд проходит.
— Не валяй дурака. Поезда и дневные есть.
— Мне этот удобнее.
— Ну, знаешь, это уже упрямство, — обиделся Игорь. — Куда же я тебя в ночь отпущу?
— Не беспокойся. Ты же знаешь, если мне втемяшится… Хорошо посидели. Всё в порядке. Спасибо. Пора мне.
— Ну, если так, я сейчас соберусь, подброшу тебя на станцию на машине.
Олег отказался решительно:
— На трассе попутную схвачу. Ещё не поздно.
Последнюю попытку сделала Зина:
— Всё-таки лучше, если вас Игорь проводит.
— Ему нельзя. Он выпил.
— Я начальнику ГАИ руку в прошлом году ремонтировал. Так что простит.
— Нет, с пьяным за рулём не поеду. Вдруг разобьёмся. Тогда ни мне новой жизни, ни тебе старой.
Шутил он грустно.
— Не понимаю я тебя, Олег.
— Суеверный я. Не хочу, чтобы меня провожали. Да и сантиментов не выношу. Всех этих мужских поцелуев на вокзалах. Вот Зиночку поцелую с удовольствием.
— Ну, как знаешь.
— Да не обижайся ты, дуралей. Откупорь уж лучше свою резервную. Давайте по рюмке за дальнюю дорогу.
Выпили, помолчали минутку, как положено.
— Ни пуха тебе, ни пера…
Олег поцеловал Зину, обнял Игоря:
— К чёрту!
И вышел в тёплую, пахнущую надвигающимся дождём ночь. Вышел и ушёл навсегда.
Так буднично, немного грустно, но не предвещая страшного, прошла их последняя встреча, о которой рассказал мне на кухне Игорь, однако главное, тяжкое было впереди, и Игорь прервался и взял в руки рюмку:
— Нужно выпить.
И выпил один.
— Обманул он меня своим спокойствием. Оно надежду внушало, а было всё наоборот…
В гостиной снова крутили песню про кавалергарда.
Течёт шампанское рекою,
И взор туманится слегка,
И всё как будто под рукою,
И всё как будто на века…
Игоря разбудили на рассвете. Небо затянуло, и дождь накрапывал, но начался недавно, только пыль прибил, и ехать по просёлку было мягко, почти приятно. Игорь сидел в служебной машине с начальником райотдела и следователем прокуратуры, и они извинялись, что милицейский судебный медик лечит гастрит в Ессентуках и только поэтому его, Игоря Дмитриевича, пришлось побеспокоить.
Машина свернула с просёлка прямо в степь, переваливаясь в покрытых стернёй неглубоких бороздах, медленно подъехала к сгоревшей ночью скирде. Сгорела скирда дотла, и капли дождя прибивали последние, стелющиеся по-над чёрной золой струйки голубоватого дыма.
— Вот, смотрите.
Смотреть было страшно. От сгоревшего человека почти ничего не осталось.
— Как это произошло? — спросил Игорь, став со стороны, откуда ветерок отгонял тошнотный запах.
Начальник почесал лоб под козырьком фуражки.
— Определённо предположить трудно. Напрашивается убийство, но следов никаких, чтобы тащили его или борьба была. Ясно одно: засунули в скирду, облили бензином и подожгли. Сам-то такое не учудишь.
— Бензином?
— Вон канистра валяется.
Обгоревшая канистра лежала рядом. Вмятина на ребре показалась Игорю знакомой, но, только вернувшись домой, после того как он убедился, что кости сгоревшего человека целы и погиб он не от удара по голове, — а это было и всё, что можно было установить, — только приехав домой, подойдя к гаражу и увидев, что канистры там нет, испытал Игорь подлинный ужас. На месте, где стояла вчера канистра, лежал камень, которого Игорь здесь не помнил. Он наклонился, приподнял камень и увидел под ним листик из записной книжки, на котором корявым, нечётким почерком в ночной темноте нацарапаны были строчки: «Прости! Конечно, свинство. Но вдруг сошлось и замкнулось. Суд состоялся давно, а с приговором затянул. Точка. Решил привести в исполнение немедленно. Сжечь тару лично. Если сможешь, от моих скрой. Не поймут. Живи долго».
Ни обращения, ни подписи на записке не было.
Это я собственными глазами увидал, когда Игорь достал записку из бумажника и показал мне на кухне.
— Думаю волю его исполнить. Но на себя одного ответственность взять не могу. Потому и рассказал тебе. Как быть?
— Никому больше не говори, — согласился я и отдал ему записку.
Игорь поставил на подоконник пепельницу, достал зажигалку. Вспыхнувший огонёк коснулся края бумаги. Она потемнела. Последние слова Олега заплясали пламенем, скрутились жгутом, превращаясь, как и сам он, в пепел и дым.
— С ума посходили? — спросила вошедшая Лида. — Что вы тут жжёте? Пожара мне только не хватало!
Игорь размял пальцем свернувшийся сгоревший листок.
Лида засмеялась:
— Прямо подпольщики! И физиономии у вас таинственные. Что жгли-то?
— Записку.
— Неужели от бабы? Дураки старые!
— Выпей с нами, — предложил Игорь.
— В честь чего?
Он наполнил третью рюмку.
— Мало ли причин. Ну, за внука Олегова.
— Он ещё не родился.
— Тогда просто так, не чокаясь.
— Не чокаются на поминках.
— И мы помянем.
— Кого?
— Молодость прошедшую.
— Легко вы с молодостью прощаетесь. Взяли бы лучше с членкора пример. У него молодость продолжается.
— Ну, не совсем так, — скромно сказал появившийся вовремя Коля. — Уже не дарами природы пользуюсь, а своею собственной рукой завоёвываю. Однако рюмочку позволить себе могу и к вашему тосту присоединяюсь. Ибо он для меня особый смысл имеет. Друзья мои, я тоже готов помянуть молодость, потому что в некотором смысле с ней прощаюсь.
— Как это ты решился? — спросил Игорь.
— Решился. Женюсь, ребята.
И он сам взял из буфета и наполнил рюмку, правда, до половины.
— Всё течёт, но ничего не меняется, — сказал Игорь. — Двадцать пять лет назад в этой же квартире я уже слышал подобное сообщение.
— Точно, — подтвердил Коля. — И по случаю такого юбилея позволю себе нарушить режим.
— Долей, а то счастье неполное будет.
— Предрассудки! — отмахнулся Коля. — Мы сами кузнецы своего счастья.
И лихо опрокинул свои полрюмки.
Выпили и остальные.
Игорь протянул руку за окно и разжал пальцы. Внизу звякнуло негромко.
— Хулиганишь? — спросила Лида. — А двадцать пять лет-то прошло.
— Что такое двадцать пять лет! — возразил членкор бодро. — Всего-то четверть века!..
Примечания
1
Повесть написана в начале 80-х годов (прим. ред.)
2
Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности, структурное подразделение органов внутренних дел в СССР (прим. ред.)
3
Германская демократическая республика — страна социалистического лагеря, существовавшая с 1949 по 1989 год (прим. ред.)
