Эмма Донохью - Чудо
– С добрым утром, Анна.
Берн пожал девочке руку, и Либ заметила, что он рассматривает ее распухшие пальцы.
Либ начала с банальных пустяков про погоду, а сама обдумывала дальнейшие шаги. Куда им пойти, чтобы их не заметили? Когда семья вернется с мессы? Она увела Берна с Анной в сторону от деревни. Они вышли на проселочную дорогу, которой, судя по всему, редко пользовались.
– Мистер Берн – посетитель, миссис Либ?
Застигнутая врасплох вопросом ребенка, Либ покачала головой. Нельзя допустить, чтобы Анна рассказала родителям о том, что сиделка нарушила собственное правило.
– Я приехал сюда ненадолго, осмотреть достопримечательности, – пояснил Берн.
– С вашими детьми? – спросила Анна.
– К сожалению, у меня их нет, пока.
– У вас есть жена?
– Анна!
– Все в порядке, – сказал Берн, обращаясь к Либ, а потом снова повернулся к Анне. – Нет, дорогая моя. Однажды я едва не женился, но леди в последний момент передумала.
Либ смотрела в сторону, на протяженное болото, усеянное сверкающими озерцами.
– О… – сочувственно произнесла Анна.
– Она обосновалась в Корке, – пожал плечами Берн, – и Бог ей в помощь.
Либ почувствовала к нему симпатию.
Берн обнаружил, что Анна любит цветы, и в этом они сходятся, сказал он ей, потому что он тоже их любит. Он отломил красноватую веточку кизила с единственным белым цветком и протянул девочке.
– В миссии, – обратилась она к нему, – мы узнали, что крест был сделан из кизила, поэтому это дерево вырастает невысоким, и ветки у него клонятся вниз из-за того, что оно печалится.
Чтобы расслышать девочку, Берн наклонился к ее лицу.
– Цветки похожи на крестик, видите? Два длинных лепестка, два коротких, – сказала Анна. – А эти коричневые кусочки – отпечатки ногтей, а в середине терновый венец.
– Потрясающе… – произнес Берн.
Либ была все-таки рада, что рискнула и устроила эту встречу. До этого он только и мог, что отпускать шуточки на этот счет. А теперь видит девочку в реальной жизни.
Берн рассказал историю о персидском короле, на несколько дней остановившем свое войско для того только, чтобы полюбоваться на платан. На миг он прервался, указывая на пробегавшую мимо куропатку, чье рыжеватое тело резко выделялось на фоне травы.
– Видишь ее рыжие брови, как у меня?
– Рыжее ваших! – рассмеялась Анна.
Берн рассказал ей, что сам побывал в Персии и в Египте тоже.
– Мистер Берн – великий путешественник, – сказала Либ.
– О, я подумывал уехать еще дальше, – ответил он.
Она искоса посмотрела на него.
– Обосноваться в Канаде, может быть, или Штатах, даже в Австралии или Новой Зеландии. Широкие горизонты.
– Но прервать все ваши связи, профессиональные и личные… – Либ подыскивала слова. – Разве это не похоже на маленькую смерть?
– Думаю, эмиграция обычно такова, – кивнул Берн. – Цена новой жизни.
– Хотите услышать загадку? – спросила вдруг Анна.
– Очень хочу, – ответил он.
Девочка повторила загадки про ветер, бумагу и огонь, обращаясь к Либ, только чтобы уточнить одно или два слова. Берн не угадал ни одной и каждый раз, услышав правильный ответ, стучал себя по голове.
Потом он стал проверять Анну на знание голосов птиц. Она правильно определила мелодичные рыдания кроншнепа, а также звук хлопающих крыльев бекаса.
Наконец Анна призналась, что немного устала. Пристально посмотрев на нее, Либ пощупала ее лоб, который, несмотря на солнечный свет и ходьбу, оставался холодным, как камень.
– Хочешь немного отдохнуть перед обратной дорогой? – спросил Берн.
– Да, пожалуйста.
Он снял сюртук, хлопнув фалдами, и расстелил его для девочки на большом плоском камне.
– Садись, – сказала Либ, присев, чтобы разгладить коричневую подкладку, еще теплую от его спины.
Анна опустилась на сюртук и погладила пальцем шелк.
– Я не спущу с тебя глаз, – пообещала Либ девочке.
После чего они с Берном отошли в сторону.
Пройдя несколько шагов, они остановились у полуразрушенной стены. Они стояли достаточно близко друг от друга, и Либ почувствовала тепло, словно пар, исходящее от его плеча.
– Ну и что?
– В каком смысле, миссис Либ? – Его голос был странно напряженным.
– Как вы ее находите?
– Она очаровательна.
Берн говорил очень тихо, и Либ пришлось наклониться, чтобы разобрать слова.
– Не правда ли?
– Очаровательное умирающее дитя.
Либ чуть не задохнулась. Она посмотрела через плечо на Анну – поникшая фигурка, примостившаяся на мужском сюртуке.
– Вы что, слепая? – спросил Берн все так же мягко, словно говорил добрые слова. – Она чахнет прямо у вас на глазах.
– Мистер Берн… – Либ почти лишилась дара речи. – Как, как…
– Пожалуй, дело именно в этом – вы чересчур близко от нее, чтобы понять.
– Как вы можете… Откуда такая уверенность?
– Меня послали изучать голод, когда я был всего лишь на пять лет старше ее, – напомнил он Либ с едва скрываемым раздражением.
– Анна не… У нее округлый живот, – робко возразила Либ.
– Некоторые умирают от голода быстро, другие медленно, – сказал Берн. – Те, кто медленно, распухают, но это всего лишь вода, там ничего нет. – Он не сводил взгляда с зеленого поля. – Эта ковыляющая походка, жуткий пушок на лице. Вы последнее время принюхивались к ее дыханию?
Либ попыталась вспомнить. Ее не учили регистрировать этот показатель.
– Когда организм замыкается на себя, как бы съедает себя, дыхание начинает отдавать уксусом.
Либ посмотрела назад и, увидев, что девочка лежит на камне, сразу подбежала к ней.
– Я не падала в обморок, – повторяла Анна, когда Уильям Берн нес ее домой, укутав своим сюртуком. – Я просто отдыхала.
Глаза у нее были бездонные, как болотные провалы.
У Либ от ужаса сжималось горло. «Очаровательное умирающее дитя». Он прав, черт бы его побрал!
– Впустите меня, – попросил Берн перед входом в хижину. – Можете сказать родителям, что я случайно проходил мимо и пришел на помощь.
– Уходите отсюда!
Она вырвала Анну у него из рук. Только когда Берн свернул в переулок, Либ принюхалась к дыханию девочки. Вот оно: слабый пугающий уксусный дух.
Вечером того дня Либ с тяжелой головой проснулась от стука дождя по крыше. На глаза ей попался белый прямоугольник внизу двери. Сначала она подумала, что это свет, и только когда вылезла из постели, он превратился в лист бумаги. Исписанный от руки, второпях, но без ошибок.
Случайность и краткая встреча с голодающей девочкой дали наконец возможность пишущему эти строки составить свое мнение по поводу горячих споров о том, используют ли ее для того, чтобы ввести людей в заблуждение.
Во-первых, должен сказать, что Анна О’Доннелл – исключительная девица. Несмотря на то что она получила лишь неполное образование в сельской национальной школе под началом учителя, вынужденного подрабатывать мощением улиц, мисс О’Доннелл выражает свои мысли с благодушием, достоинством и искренностью. Она известна своей религиозностью, но также проявляет глубокое понимание природы и сострадание, удивительное в столь юном существе. Один египетский мудрец написал пять тысячелетий тому назад: «Мудрые слова встречаются реже изумрудов, но иногда их произносят бедные рабыни».
Во-вторых, мне, как корреспонденту, довелось подвергнуть сомнению сведения о здоровье Анны О’Доннелл. Ее стойкий характер и сила духа могут скрывать правду, однако ее шаткая походка и напряженная поза, холодные распухшие пальцы, запавшие глаза и, более всего, дыхание с резким запахом, известным как «запах голода», свидетельствуют о недоедании.
Не предаваясь размышлениям о том, какие ухищрения были пущены в ход, чтобы сохранить Анне О’Доннелл жизнь на протяжении четырех месяцев до того, как восьмого августа началось наблюдение, можно – и нужно – сказать безо всяких экивоков, что девочка сейчас находится в смертельной опасности, и пусть ее сиделки опасаются.
Либ смяла листок в плотный ком и сжала в кулаке. Ох, как жгло каждое слово этой записки!
В ее записной книжке было так много предупреждающих знаков. Почему же она противилась очевидному выводу о том, что здоровье девочки ухудшается? Заносчивость, подумала Либ. Она твердо придерживалась собственного суждения, переоценивая свои познания. К тому же она принимала желаемое за действительное – ничуть не лучше того, что она наблюдала в семьях своих пациентов. Поскольку Либ хотела оградить девочку от вреда, она всю неделю потакала своим фантазиям о ночном кормлении во сне или необъяснимых силах сознания, поддерживающих девочку. Однако для постороннего наблюдателя, каким являлся Уильям Берн, было ясно как день, что Анна голодала.
