Эмма Донохью - Чудо
Пусть сиделки опасаются.
Вина Либ должна была преисполнить ее благодарности к этому человеку. Так почему же, представляя себе его красивое лицо, она кипит от ярости?
Выдвинув из-под кровати ночной горшок, она извергла вареный окорок, съеденный на ужин.
Когда Либ добралась в тот вечер до хижины, солнце уже закатилось за горизонт и на небе светила полная белая луна, похожая на глобус.
Либ торопливо прошла мимо О’Доннеллов и Китти, которые сидели за чашками чая, кратко поздоровавшись с ними. Ей надо было предупредить монахиню. Либ пришло в голову, что доктору Макбрэрти, пожалуй, лучше услышать правду от сестры Майкл, если удастся уговорить монахиню воздействовать на него.
Едва ли не впервые Либ застала сестру милосердия сидящей на крае кровати, в которой, вытянувшись, лежала Анна. Девочка была настолько поглощена историей, которую рассказывала монахиня, что даже не взглянула на Либ.
– Ста лет от роду, и все время ужасно страдала, – говорила сестра Майкл. Ее взгляд скользнул по Либ, потом вернулся к Анне. – Женщина призналась на исповеди, что когда маленькой девочкой ходила на мессу, то, принимая причастие, не закрыла вовремя рот и облатка упала на пол. Ей стало так стыдно, что она никому не сказала и оставила облатку там.
Анна затаила дыхание.
Либ впервые видела свою напарницу такой говорливой.
– Знаешь, что он сделал, тот священник?
– Когда облатка выпала из ее рта? – спросила Анна.
– Нет, тот священник, перед которым исповедовалась столетняя старушка. Он вернулся в ту же церковь, и она была разрушена, – сказала сестра Майкл, – но прямо из разбитых плит пола рос цветущий куст. Священник поискал около корней, и что же он нашел? Ту самую гостию, и такую же свежую, как в день, когда она выпала изо рта девочки почти сто лет назад.
Анна удивленно охнула.
Либ с трудом удержалась от того, чтобы не схватить монахиню за локоть и не выпроводить из комнаты. Что за историю она рассказывает Анне?
– Он взял облатку и положил ее на язык старушки. Проклятие было снято, и она избавилась от страданий.
Девочка неловко перекрестилась.
– Подари ей вечный покой, Господи, и пусть сияет для нее вечный свет, пусть покоится она в мире.
«Избавилась от страданий» означает умерла, догадалась Либ. Только в Ирландии это считается счастливым концом.
– Добрый вечер, миссис Либ, – подняла на нее глаза Анна. – Я вас не заметила.
– Добрый вечер, Анна.
Сестра Майкл встала и собрала свои вещи. Подойдя, она пробормотала на ухо Либ:
– Весь день очень возбуждена, пела один гимн за другим.
– И вы решили, что такая страшная история успокоит ее?
Лицо монахини в обрамлении полотняного плата сделалось непроницаемым.
– Боюсь, вы не понимаете наших легенд, мэм.
Смелый ответ для сестры Майкл. Монахиня выскользнула из комнаты, не дав Либ возможности высказать то, о чем она думала весь день: что, по ее мнению, конечно без упоминания Берна, Анна в большой опасности.
Либ занялась приготовлениями ко сну – лампа, жестянка с горючей жидкостью, ножницы для фитиля, стакан с водой, одеяла. Достав записную книжку, она взяла Анну за руку. Очаровательное умирающее дитя.
– Как ты себя чувствуешь?
– Вполне сносно, миссис Либ.
Теперь Либ видела, как запали глаза Анны, как сильно опухли веки.
– У тебя что-нибудь болит?
– Нет, но я как будто парю в небе, – помолчав, ответила девочка.
«Головокружение?» – записала Либ.
– Тебе беспокоит что-то еще?
– Нет, ничего не беспокоит.
– Есть сегодня что-то такое, чего не было раньше?
Либ приготовила металлический карандаш.
Анна наклонилась вперед, словно собираясь поверить большой секрет:
– Как будто вдали звонят колокола.
Звон в ушах.
Пульс: 104 удара в минуту.
Дыхание: 21 вдох в минуту.
Как отметила Либ, которая теперь искала доказательств, движения девочки определенно замедлились. Ее руки и ноги стали холодней и бледней, чем были неделю назад. Но сердце билось чаще, как крылья маленькой пташки. На щеках Анны появился лихорадочный румянец. Кожа местами стала грубой, как терка для мускатного ореха. От девочки исходил неприятный запах, и Либ хотелось сделать ей обтирание губкой, но она опасалась, что Анна замерзнет еще больше.
– Боготворю тебя, о дорогой крест… – Глядя в потолок, Анна шептала слова молитвы к Доротее.
Либ вдруг потеряла терпение.
– Для чего так часто повторять эту молитву? – спросила она, ожидая, что Анна опять назовет молитву личной.
– Тридцать три.
– Прошу прощения?
– Тридцать три раза в день, – ответила Анна.
Либ подсчитала в уме. Получалось больше одного раза в час, а если учесть сон, то больше двух раз каждый час. Что сказал бы Берн, будь он здесь? Как распутал бы эту загадку?
– Тебе мистер Таддеус велел это делать?
Анна покачала головой:
– Столько ему было лет.
Либ поняла не сразу.
– Христу?
Кивок.
– Когда Он умер, а потом воскрес.
– Но зачем тебе повторять именно эту молитву тридцать три раза в день?
– Чтобы вызволить Пэта из… – Она не договорила.
В дверном проеме, простирая вперед руки, стояла миссис О’Доннелл.
– Доброй ночи, мамочка, – сказала девочка.
Каменное лицо. Либ ощущала исходящую от женщины ярость. Или Розалин опечалилась из-за того, что ей было отказано в такой малости, как объятия? Разве дитя не обязано дать это выносившей его матери?
Розалин повернулась и вышла, хлопнув дверью.
Да, ярость, и не только в отношении девочки, не подпускавшей мать к себе, но и сиделки, видевшей все это.
Либ пришло на ум, что Анна может, даже не сознавая этого, заставить женщину страдать. Голодать назло матери, которая превратила ее в нечто вроде аттракциона на ярмарочной площади.
Через стену слышались возгласы и жалобные отклики молитвы. Либ заметила, что сегодня Анна не попросилась принять в ней участие – еще один знак, что силы начинают ее покидать.
Девочка легла на бок, свернувшись калачиком. Почему о мирно спящем человеке люди говорят «спит как младенец»? Либ это удивляло. Дети часто спят, разбросав в стороны руки и ноги, или сворачиваются калачиком, словно для того, чтобы вернуться в то забытье, из которого их выдернули.
Она подоткнула одеяла, которыми была укрыта Анна, и добавила четвертое, потому что девочка продолжала дрожать. Встав, Либ подождала, пока Анна уснет и стихнут монотонные голоса за дверью.
– Миссис Райт… – В дверях снова появилась сестра Майкл.
– Вы все еще здесь? – спросила Либ, обрадовавшись, что есть шанс поговорить с монахиней.
– Я осталась на молитву. Можно мне…
– Входите, входите.
На этот раз Либ все четко объяснит, чтобы склонить монахиню на свою сторону.
Сестра Майкл осторожно притворила дверь.
– Легенда, – сказала она шепотом, – старая история, которую я рассказывала Анне.
– Да? – нахмурилась Либ.
– Это об исповеди. Девочка в той истории была наказана не за то, что выпустила гостию изо рта, – продолжала монахиня, – а за то, что всю жизнь хранила в тайне свою оплошность.
По мнению Либ, это было теологическое буквоедство, и она не собиралась тратить на него время.
– Вы говорите загадками.
– Понимаете, когда старуха наконец исповедалась, она избавилась от бремени, – прошептала монахиня, скользнув взглядом в сторону кровати.
Либ заморгала. Означают ли эти намеки, что монахиня думает, будто Анна должна исповедаться в ужасной тайне, что она в конечном счете никакое не чудо?
Либ попыталась вспомнить их короткие разговоры за последнюю неделю. Разве монахиня когда-нибудь говорила, что верит, будто Анна живет без еды?
Нет. Ослепленная предубеждением, Либ просто предположила, что она так думает. Сестра Майкл между тем выполняла свои обязанности или отделывалась безобидными общими фразами.
Либ подошла к ней очень близко и пробормотала:
– Вы знали с самого начала.
– Я только лишь… – Сестра Майкл протестующе подняла руки.
– Вы так же, как я, знакомы с законами питания. Мы обе с самого начала знали, что это обман.
– Не знали, – прошептала сестра Майкл – Мы ничего не знаем наверняка.
– Анна быстро угасает, сестра. С каждым днем слабеет, температура понижается, она двигается с трудом. Вы принюхивались к ее дыханию? Желудок поглощает сам себя. – (Выпуклые глаза монахини засверкали.) – Мы с вами должны докопаться до правды, – хватая ее за руку, сказала Либ. – Не просто потому, что нам дано это задание, а потому, что от этого зависит жизнь ребенка.
Сестра Майкл резко развернулась и вылетела из комнаты.
Либ не могла пойти за ней следом, так как была прикована к этому месту. Она тихо застонала.
