Москва майская - Лимонов Эдуард Вениаминович

— Надеюсь, что второе действие пьесы пройдет столь же мягко и без проблем, как прошло первое. — Положив паспорт на плечо Иры, Эд старательно придавливает к странице Мишкину фотографию.

Они остановились у края тротуара и занимаются ловлей такси. Неля, закусив папиросу, одна рука в кармане брюк, сошла на булыжник Садового кольца и время от времени выбрасывает руку. Свободные такси проскакивают мимо.

— Ебаные таксеры…

— Ну сто ты, Эд, все будет хоросо. — Женя превращает все шипящие в свистящие. — Не волнуйся…

— Я не волнуюсь. Только бы твой подозрительный папочка не просек.

— Я, мозет быть, преувелисила его подозрительность и отрисательные касества. Он не так плос, как я его исобрасила, касется мне теперь. Я, мозет быть, слиском требовательна к отсу.

Вполне возможно, что она преувеличила. Непривычный к обязанностям, Эд уже устал от коллектива, а еще предстоит пройти через «свадьбу». Поэту хочется, чтобы наступил скорее завтрашний, послеоперационный день. Хочется закрыться в Уланском, остаться одному без Революционера и без Анны, и начать день с шитья. Обыкновенно, потрудившись пару часов над соединением тканей, повитав в гладильном горячем воздухе, он вдруг обнаруживает себя сидящим за кухонным столом, записывающим наплывающие из эфира волны строк. Уже несколько дней ему не удавалось приобщиться к поэзии. То ли потому, что он волновался по причине надвигающейся операции бракосочетания, то ли просто так сложилась неделя…

Мишки на условленном углу нет. Им с трудом удается уговорить шофера подобравшей их частной «Волги» подождать. Новобрачные выходят из машины и нервно расхаживают по краю тротуара. В руке у Жени белый венчик невесты, мать упросила ее надеть на голову это минимальное бракосочетательное украшение в момент прибытия автомобиля к дому Берманов. Дабы не раздражать папу Бермана, в достаточной степени уже недовольного тем, что дочь выходит замуж за «первого встречного», и тем, что наотрез отказалась от присутствия родителей на церемонии. («Родители Эдуарда умерли совсем недавно, ему будет больно видеть только моих родителей, — одним махом похоронила Женя сразу двоих Савенко. — Будет благороднее, если бракосочетание произойдет вообще без присутствия предков!») Злой, наш герой мчится на большой скорости через Садовое кольцо на противоположную сторону. Может быть, идиот перепутал и ожидает их у въезда на улицу Ермоловой или в Лихов переулок? Но нет, долговязого и там не оказывается. «Вот блядь желтолицая! — нервничает поэт. — Ну неужели нельзя прийти вовремя? Ведь один лишь раз потребовалась точность… Один раз! А если бы мы собирались штурмовать казарму Монкада, как Кастро и его друзья! Из-за одного пиздюка, не явившегося на боевой пост вовремя, засыпались бы все…»

Современный человек ненадежен. Обыватель в этом отношении даже лучше богемы или интеллектуалов. Он, пусть и преследует мелкие свои обывательские цели, но преследует их аккуратно. Сука, блядь, Мишка изленился в своем азиатском Казахстане. Чай и гашиш [3] покурил пару лет, вот и стал полностью другим человеком. В Харькове он не был таким распиздяем. Эд идет к переходу через кольцо, размышляя о феномене гашиша [4]. Алейников недавно дал ему прочесть журнал «Москва» с воспоминаниями художника Добровольского о Хлебникове. Хлебников любил гашиш [5], оказывается. Однажды он и Добровольский так накурились (дело происходило в 21-м году, во время похода Красной армии в Персию), что, когда чайхана загорелась, у Хлебникова не было ни сил, ни желания выползать из-под тента, где он лежал обкуренный. Добровольский выполз, и уже вместе с чайханщиком они нырнули в пламя и сумели вытащить Хлебникова… Так и Мишка обазиатился, даже двигаться стал медленнее.

К его большому облегчению, он застает Мишку у «Волги». На Мишке выходной костюм Морозова и галстук и рубашка Алейникова. На ногах его, увы, ему принадлежащие нечищеные стоптанные туфли. У Алейникова и у Морозова меньший размер обуви. У Мишки — сорок четвертый!

— Где тебя хуй… Миш?..

— А я вас ищу. — Мишка невозмутимо нагл. — Волноваться уже стал, от волнения даже поссать захотел, побежал отлить во двор.

Мишка указывает куда-то себе за спину. Врет или не врет, уже не важно. Главное — пришел.

— Держи паспорт и свидетельство о браке. И полезай к жене.

Взяв документы, Мишка подносит их к носу и шумно втягивает воздух:

— Ух, как свежо пахнут документики! Фальшак всегда хорошо пахнет!

— Если вы не садитесь, я жму на газ! — Злое лицо шофера присоединяется к его же локтю в окне «Волги». — Я опаздываю. Договаривались на короткую ездку до Цветного.

— Не бзди, прорвемся! — Вульгарно улыбаясь, Мишка лезет в машину.

Эд захлопывает за ним дверцу. «Волга» сдвигается с места.

«Еще один маленький этап преодолен, — думает Эд, глядя вслед „Волге“. — Еще один шажок к прописке сделан. Зачем ему прописка? Конечно, вовсе не для того, чтобы устроиться на службу в московское учреждение или на московский завод. Он хочет сам располагать собой, рабства он не ищет, не для того он от рабства избавился. Прописка избавит его от страха, от ежедневной нелегальности, заставляющей его шарахаться от каждого милиционера на улице. А еще?»

«А ты женишься на мне после того, как получишь московскую прописку, Эд?» — спросила вчера Анна. Как будто бы в шутку спросила, а на самом деле с тревогой все же. «Почему нет, — думает Эд. — Анна — верный человек. Только зачем жениться. Что это изменит?.. В любом случае об этом еще рано думать». Пока только заключен брак. Лишь через месяц Женя намекнет папе Берману о том, что она хотела бы прописать мужа на папиной жилплощади. Жилплощадь — одна из нескольких могучих тем, звучащих в симфонии жизни советского человека. Может быть, самая могучая. Прописанный Эдуард Савенко будет иметь право на ровно одну четвертую площади семьи Берманов. Он может спокойно, если захочет, обратиться в суд, и суд постановит путем обмена отдать ему одну четвертую, и все тут. Хочешь или не хочешь, папа Берман, — отдавай! Если у тебя, папа, 36 метров, то суд заставит тебя ограничиться 27 метрами (на папу, маму и Женю), а отдельную комнату в девять квадратных метров получит Эдуард Савенко! Плацдарм в Москве будет захвачен. Толстушка Женя и ее семья должны решиться на определенный риск, прописывая к себе Савенко. Откуда им знать, что захват квадратных метров противен душе поэта, что он не способен на мелкую подлость, что у него множество пороков, да, но других. Мелочная же борьба за метры и куски всегда казалась ему столь же унизительной, как борьба за сидячее место в трамвае.

30

Жизнь народная вопиюще неинтересна во времена, когда на углах бульваров не стучат дробно пулеметы и голодные толпы не берут штурмом продовольственные магазины. Эпохи пищеварительные и мирные не поставляют никакой информации учебникам истории и являются как бы белыми страницами в жизни человечества. Посему автор, желающий создать серьезное эпическое произведение, всегда помещает героев в ситуацию войны, революции или народного бунта. Так как уже более сорока лет на территории испуганного проявлениями своего собственного варварства (во Вторую мировую войну) «цивилизованного» человечества не происходит ни войн, ни революций, то авторы цивилизованных стран не создают эпических произведений. После Шолохова этим занимаются латиноамериканцы: только в странах третьего мира еще разгуливают эпические персонажи и смерть машет косою широко и вольно.

Но если читатель думает, что смерть не гуляла в те дни по улицам Москвы вместе с прохладным майским ветерком, он ошибается. Ну да, массовых боен не происходило, но смерть работала в те годы, а не отсутствовала, оставив после себя табличку «Ушла на ланч». Она не ходит «на ланч» и не «берет» (бедный, как возмутился бы Набоков!) «вокансов». И в те годы она прилежно трудилась, и вместе с нею трудились всевозможные отрицательные вибрации. Однако и все государство Союз Советских Республик, и его отдельные группировки (в частности, толпа людей московской контркультуры в полушубках, бархатных штанах, исторических костюмах прошедших эпох и костюмах других земель — Парижа или Лондона) жили в период скрытой активности смерти. То есть народ умирал, да, один, другой, третий, даже и молодые люди покидали сцену, но как бы между прочим, без театральности, скромно. Не посередине улицы и без прощальных монологов. Без передачи перстня любимой девушке.