Лучшие люди города - Кожевина Катерина

– Слушай, уже поздно. – Лене больше не хотелось спорить о бессмертии.

– Эй, ты правда хочешь, чтобы я ушел? – Он провел пальцами по ее губам, и стало понятно, что у него другие планы. А Лена и сама не знала, чего хочет. Бутылка была выпита до дна, соседи так и не пришли жаловаться, она одна, и ее ничего не держит.

– Я бы очень хотел остаться. – Он продолжал просто сидеть на стуле, держа ее за руку, но обоим стало очевидно, что ее согласие уже не требуется.

После секса в конце глупых, ничего не значащих свиданий Лена всегда мысленно включала таймер. Сколько потребуется времени, чтобы она захотела остаться одна. Пять, десять минут – и ее начинал раздражать даже голос парня, с которым она только что была вместе. Если она и могла провести час в кровати с малознакомым человеком, то восемь – это уже слишком. Доверить свой сон – знак абсолютной близости. Кроме Лёши, такое никому не было позволено.

Лена ждала. Она была уверена, что еще несколько минут – и принц превратится в чужого, неприятного мужика с тяжелым дыханием. Но время шло. Ее тянуло в сон. Антон давно задремал, лежа на боку. Он целиком завернулся в одеяло и смешно ворочался. Ей совсем не хотелось прогонять его. Она потянула одеяло на себя и восстановила территориальную справедливость. Это было лучшее утро на Сахалине.

Глава 27

Антон ворвался в Ленину жизнь без всяких приглашений и серьезных разговоров. На следующий день он просто принес зубную щетку и водрузил ее, как флаг, в мутный стеклянный стакан. Лена без боя сдала свою однокомнатную крепость. Антон восхищался звуком кораблей за окном и сравнивал его с ревом слонов, подмечал, как Лена бесшумно ходит и как безукоризненно сметает крошки со стола. Негодовал, что в ванной тарахтит кран и вода еле дотекает до пятого этажа, бушевал сам на себя, когда разбивал стакан или просыпал заварку. С появлением Антона ее вечно пустой холодильник переживал свой золотой век. Кроме одинокого куска чеддера, там теперь завелись овощи, яйца, свежее мясо. Антон познакомился со всеми продавщицами в центре Крюкова и знал, когда завозят самую лучшую телятину. На кухне откуда-то взялись специи, черная и розовая гималайская соль, паста, оливковое масло и кофеварка.

– А ее ты тоже из Питера вез?

– Нет, сам спаял.

По квартире он предпочитал передвигаться не расставаясь с Леной, хватал и перекидывал ее через плечо, носил, пока та не начинала ныть, что точно не червяк, и если разорвется на две части, то, скорее всего, погибнет. Он все время испытывал ее тело, проверял его на ощупь и на вкус.

– У тебя щека горчит.

– Это не щека, а крем с пчелиным ядом.

Сгибал и разгибал ее кисти, перебирал волосы, проводил ребром ладони по позвоночнику. Сначала Лена злилась, чувствовала себя каким-то механизмом, а потом и сама стала удивляться, как восхитительно гнутся ее пальцы.

Антон любил рассказывать истории из своей юности. Как он с пацанами перегонял из Мурманска красную «четверку» без генератора, на одном аккумуляторе, подзаряжал его на заправках, выдергивая шнур от холодильника с кока-колой. Тонул в реке Вуоксе на Лосевском пороге, просыпался под сугробом, слонялся по питерским крышам и канализациям. Лена иногда пыталась перевести разговор на интересующие ее темы:

– Антон, тебе ужасно повезло с городом. Ты хоть каждый день можешь ходить в лучший театр страны.

– Это куда? В Мариинку, что ли?

– Нет, Антон. Я про Театр Европы. Где Лев Додин режиссер.

– А-а-а… на Рубинштейна.

Лена счастливо кивала в надежде, что Антон там бывал.

– У меня товарищ в логистике работает. Он в этот театр на фурах декорации возит. Вообще фурам по центру Питера ездить нельзя. Но для них делают исключение.

– А ты сам туда на спектакли ходил?

– Какие спектакли, Лена, когда на Рубинштейна подают лучший фалафель в городе?

Лена решила, что должна, просто обязана открыть мир настоящего искусства для своего нового спутника. В тот же вечер она включила «Фотоувеличение» Антониони. На сцене, где главный герой в упор расстреливает из фотоаппарата полуобнаженную Верушку, Антон уснул. Лена в растерянности позвонила Эжену и отрапортовала:

– Короче, уже две недели я живу с одним парнем. У нас отличный секс. Мы ни разу не поссорились. И он печет гречневые блины.

– Он точно человек?

– Ну, нимба я не заметила.

– Судя по голосу, ты опять чем-то недовольна.

– Мы вообще друг другу не подходим.

– Не понял. Секс же отличный?

– Он не знает, кто такой Лев Додин.

Ничего умнее Лена придумать не успела.

– Вот ты душнила. Еще скажи, что вам с ним не о чем трахаться.

– Эжен, это серьезно. Мы из разных вселенных. Он ни разу не был на выборах. Мне кажется, ему вообще все равно, что в стране творится. Вот Лёша…

– Что – Лёша?

– У нас была такая близость. Помнишь, когда все вышли против Димона и его уточек? Мы стояли в толпе, рядом народ хватали, кто-то кричал. А он просто держал меня за руку, и было спокойно. Мне не хотелось бежать. Я знала, что мы чувствуем одно и то же.

– Очень мило.

– Он вообще митинги не пропускает. Это круто.

– Зато легко пропускает твои дни рождения. В позапрошлом году, когда ты на даче справляла. Забыла, что ли?

Лена растянула паузу, намекая, что обиделась.

– Мать, ну не дуйся. Выключи голову. Хоть на время.

– Легко сказать.

– Ну я же слышу, как у тебя эндорфины скачут. Отпусти их на волю.

Эжен сделал все, что Лена от него ждала. Он блестяще справился с ролью человека, который стреляет из стартового пистолета. Оставалось только сделать глубокий вдох и рвануть поперек всех расчерченных дорожек.

Утром Антон мог затащить ее в кровать, когда Лена уже нарядилась на работу, поправляла укладку и красила губы. И усмехаться потом, какая она растрепанная – «чудище мое». Лена стала опаздывать в офис. Все дела померкли на фоне его внезапного вторжения. Но и они, как ни странно, двигались хорошо. Каждое утро четыре автобуса привозили из района новых строителей. Подтянулись и сами жители Крюкова. Они как будто стали ревновать, что работа в их городе уходит соседям. На грифельной доске появились примерно сто пятьдесят звезд, за полтора месяца на Сахалине Лена закрыла четверть плана и приблизила себя к свободе.

Ирина и Марина быстро смекнули, что в Лениной жизни произошли перемены, стали перешептываться за ее спиной. Догадаться было легко. Когда они уходили на обед, Антон всегда заглядывал в кабинет. Один раз они вернулись, а дверь была заперта, но не на ключ – он-то у них был. Антон закрыл дверь изнутри на швабру. Ломиться не стали, а покорно ждали минуту или две. Он вышел из кабинета как ни в чем не бывало, пожелал коллегам хорошего дня. Лена же потом не знала, куда себя деть от неловкости. Решила ничего не объяснять, было бы еще глупее. Теперь у них на четверых был общий секрет, который очень скоро перестал быть секретом для всего города.

Это ломало рабочую субординацию.

– А не выпить ли нам в пятницу? У меня дома скоро настойка подойдет на бруснике, мягонькая – «бабий бунт», – Ирина первая проявила инициативу.

– Елена Фёдоровна, соглашайтесь. Надо обмыть удачный старт. А какие к нам теперь мужчины ходят!

Лена ответила уклончиво, но про себя решила, что точно никуда не пойдет и «бабий бунт» пить не будет. Сейчас она хотела видеть только Антона и проводить с ним все свободное время. Это была необъяснимая потребность постоянно быть рядом, прикасаться, слушать голос, хоть этот голос и нес всякую чушь.

– Милая, нам нужно срочно полететь в Исландию.

– Зачем?

– Искать гагачьи гнезда, конечно.

– Что-о-о?

– Разве ты не знаешь? У гаги самый ценный пух. А сегодня я нагуглил, что одно одеяло из такого пуха стоит 15 тыщ баксов.

Как ему вообще пришло в голову гуглить гагачьи одеяла, Лена спрашивать не стала. Они возвращались из кафе, прокладывая дорогу чуть не на ощупь. Ноябрьский воздух разбух от влаги. Над землей висел туман, через который едва проступали очертания изломанных деревьев и домов. Как будто смотришь на мир сквозь толстое дно стакана. Внутри проросла оглушительная нежность.