Михаэль Эбмайер - Холодные ключи
*k, а не *АТ. Теперь она называла себя Катей. Хотела ли она, чтобы он тоже звал её Катей? Катя Сабанова. Он снова увидел её мать, как она произнесла её имя, за чаем в Чувашке. Серьёзным голосом, предостерегающе, требовательно, как глубокую истину, которую не следует забывать, родительскую истину. И, может быть, она хотела, чтобы он, Матиас, теперь тоже придерживался родительской истины. Возможно, это хороший, важный знак, что она обращалась к нему не от имени творческого псевдонима, как это, с другой стороны, ни жаль. Кать много, даже и в Штутгарте[71], Белый Шёлк — так звали её одну. С другой стороны, Белый Шёлк и Матиас — это тоже не сочетается. Тогда ему нужно другое имя, Серый Волк. Или Бурый Медведь–плясун. Или Идущий На Четырёх Мозолях.
Однако, как он ни обрадовался её быстрому ответу, настроение у него упало. Она в горах Алтая, на музыкальном фестивале. Раз, два в году она встречается с тувинцем. И теперь именно сейчас! Алтай, Алтай. Незабываемая панорама, не открывшаяся им в тот день с Кургана из–за тумана. Свободен ли путь?
— Ак Торгу или Катя, как поживает моя дочурка?
— Скучает по папе, певцу и конному атлету из дальних краёв.
— А что её мама?
— Ах, её мама познакомилась с чужестранцем. Со слабачком–немцем, которого взяли на аржан, а он там мочился на священные деревья — а ночью истоптал дом её родителей грязными резиновыми сапогами.
— Это правда?
— Выдумывать такое я бы не стала, о борец.
— Чёрт подери! Если всё действительно так скверно, то не вижу другого выхода, как увезти вас с дочерью в тувинские степи и там заботиться о вас.
Прекратить, прекратить, прекратить! Day 25, ещё одна неделя. И ведь она сразу ему ответила.
Окно с пёстрой креповой розеткой. Он взялся за ручку двери. Зачем он сюда припёрся? Только теперь, когда было слишком поздно, он понял, что и сам этого не знал. Он стоял на том же месте, что и тогда с грамотой и конфетами, только на этот раз с пустыми руками. Сначала он прятался за клиентами — женщиной с округлой спиной и строгим птичьим лицом и усатым мужчиной. Что ему здесь надо? Заказать что–нибудь? Например, нормальные ботинки? Он не хотел признаться себе, что на самом деле искал Артёма, раз в последнее время не встречал его на утренней прогулке.
Наталья, одна на посту, с волосами, собранными в свободный пучок, заметила его. Побледнев, она пробормотала приветствие, а может, и молитву, ограждающую от духов, терзающих на рабочем месте.
— Сюрприз! Я всё ещё здесь. С ума сойти, правда? — начал он, слегка склоняясь над изогнутым столом. А когда собрался поднять голову, то запутался взглядом в её декольте. — Да, сумасшедшая история, — добавил он.
Усач сбежал, женщина уселась на диван под плакат «Фенглер» и принялась разглядывать коллекцию «Summer Feelings»[72].
— Сумасшедшая? О. Что случилось?
— Ах, Наталья. Долгая история. Я так рад, так рад, что я здесь. Пожалуйста, не удивляйся.
— Всё хорошо?
— О да! О да, очень хорошо. Просто решил заглянуть, как вы тут. В вашем офисе.
Его взгляд не отрывался от двух мягких белых полушарий, прижавшихся друг к другу в вырезе тесной, усеянной стразами майке в обрамлении чёрных лацканов пиджака.
— Хорошо. В офисе всё хорошо, — ответила Наталья, покраснев и поджав плечи. Блейель заметил это движение и, наконец, поднял взгляд, но сдержать замечание «Ты ошеломительная, Наталья, ошеломительная» не смог. Она неуверенно улыбнулась.
— Summer Feelings, — продолжил ошеломлённый и кивнул на даму, листающую каталог, — эта коллекция уже распродана. С середины июля. Я на всякий случай говорю, чтобы не было разочарований. Сейчас в программе Autumn Dreams. То бишь осенние мечты.
— Фенглер, — тихо произнесла Наталья.
— Фенглер, — кивнул Блейель. Они замолчали, и он снова уставился на её грудь. Вон отсюда, сказал он сам себе. Но не мог пошевелиться. Так что он спросил, как поживает её семья, снова услышал тихое «гут», вдруг сдвинулся с места, проковылял ещё ближе к письменному столу, вытянул руки — ему вдруг захотелось её обнять. Она испуганно пискнула и стукнулась спинкой стула о стену.
— Криво висит, — он указал на грамоту от старикана, висящую сверху. — До свиданья, Наталья, до свиданья! Передай, пожалуйста, привет остальным… Галине… и Любе. — Он в последний раз поклонился и, мучаясь, выбежал наружу.
Он был не в себе. Звонок Ильки, новость Ак Торгу, теперь натальина грудь. Новая жизнь круто взялась за Матиаса Блейеля. Шаги, пороги. Всё очень важно, и хоть бы всё сложилось так, как надо. Главное, не запутаться. В такой момент, на этой стадии. Несомненно, воскресенье лучше всего провести в розовой клетке, и не только из–за сбитых ног. Поучить русские слова. Успокоиться. Он зашёл в магазин и запасся водой и соком, чипсами, серым хлебом, взял два пакетика сухофруктов, шоколада, жареного цыпленка. Бутылку водки со знакомой этикеткой. Пять озёр, прочёл он по–русски.
Наступила среда, и он не знал наверняка — то ли фрау Виндиш на самом деле звонила и сообщала о смерти Ганса Вальтера Фенглера, то ли это был обрывок лихорадочного сна. Что теперь делать? Ждать, решил он. Пока не писать вторую открытку. Будут ещё знаки, или сны, и всё прояснится. Всё по порядку. Он учил слова. Письмо. Терпение. Смерть. Сейчас насущнее был другой вопрос — ему казалось, что служащие гостиницы «Анилин» стали недоверчиво на него коситься. Утром у него возникло чёткое ощущение, что женщина за конторкой подкарауливает именно его; он разогнался и сбежал мимо по ступенькам и прочь, словно куда–то опаздывал. Ему показалось, что она хочет что–то сказать, что она встала и подбоченилась. Но он уже выбежал на улицу. Уши его были заткнуты наушниками, он сменил батарейки в плейере.
Издалека он увидел тёмный силуэт Артёма у чугунной балюстрады, он опирался на локти и смотрел на реку. Блейель замедлил шаг, подождал, чтобы улеглось дыхание, ни на секунду не выпуская Артёма из виду. Утро ветреное, но ветер несвежий, как из выхлопной трубы. Выбросы из труб за мостом неприятно царапали в глотке.
— Здраствуйтье.
— Матвей. Ну надо же. Как ты долго без меня продержался.
— Как дела?
— О, что, в Германии сегодня праздник?
— В смысле?
— «Как дела?» Ты меня ещё ни разу не спрашивал.
— Чего? Да я спра…
— Нет, Матвей, это впервые. Тебя никогда не интересовало, как обстоят мои дела.
— Неправда!
— Сам подумай. Всё ведь крутится только вокруг тебя. Вокруг тебя и твоей — как это называется?
Блейель закусил губу.
— Извини, не понимаю, о чём ты. Не хотел тебе мешать.
— Ничего такого я и не утверждал.
— Артём…
— Говори уже, что случилось?
Молодой человек не сменил позы, только слегка повернул голову в сторону пришельца. Теперь он снова смотрел на реку. Виноват город, подумал Блейель, город для этого этапа не годится. Не именно Кемерово, а город как таковой. Я должен сейчас быть в тайге. Чтобы духи спокойно могли распробовать добычу. Пока я здесь, им доступны только мои сны, это слишком мало. Сны, за которые они дерутся, и этот душный ветер.
— Мне нужно другое жильё. Но это не значит, что ты должен помочь мне искать. Скажи в общих чертах, как мне поступить.
— В общих чертах, понятно. А зачем тебе другое жильё?
— В гостинице дороговато. Потом, там как–то странно стали на меня смотреть.
— Там стали странно на тебя смотреть? — Артём почесал бородёнку и прищёлкнул языком. — Знаешь, что бы я сделал на твоём месте? В паспорт бы заглянул.
— Зачем?
— А ты попробуй.
Блейель не реагировал.
— Это так, предложение. Что с тобой такое, тебе тяжело дышать?
— Да, погода как–то давит.
— О. Сочувствую. Но полагаю, что ты заблуждаешься.
— То есть?
Он сам так близко подошёл к балюстраде, что Артёму не пришлось поворачивать к нему голову.
— Твоя прогулка в открытом космосе затянулась. Кислород закончился, и ты давно дышишь собственными испарениями.
— А-а. Понятно. Товарищ Леонов и я. Очень лестно. — Блейель положил руки на перила и ритмично покачивался вперёд–назад. — Будем надеяться, что я тоже доживу до стелы со своим бюстом.
— Ещё при жизни, обрати внимание.
— Артём. Хорошо.
— Что хорошо?
— Ты укоряешь меня, потому что считаешь, что недостаточно за мной присматривал. Отпустил поводок и так далее. Знаю. Но это лишнее. Даже если ты и не веришь, но я настолько же вменяем, насколько и разумен…
— Прекрати, Матвей.
Блейель перестал покачиваться. — Что такое?
— Ты сказал, что не хочешь мне мешать, поэтому я говорю «прекрати», когда ты мне мешаешь. Что тут непонятного.
— Извини–ка, но…
— И попрошу не перебивать.
