Михаэль Эбмайер - Холодные ключи
Но теперь он не мог даже просто послушать её диск, даже на покупку батареек мозгов не хватало.
А что, если всё изменилось, если после выходных скобка закрылась, вставка закончилась? Вставка, во время которой новый Матиас Блейель, проклюнувшийся из штутгартского логистика, откомандированного к чёрту на кулички, насладился моментом огромного счастья. Моментом, на котором навсегда зависла его жизнь. Моментом, после которого ему, в свою очередь, оставалось только повеситься? Что, если в Мысках или где там ещё, прямо сейчас, малышка Кинэ сидела на коленях матери, а в дверях, ослепительно улыбаясь, с букетом степных цветов стоял тувинец, с напомаженной косичкой, добродушно покачивающейся на лысом черепе, и торсом, словно изваянным из мрамора античным скульптором нетрадиционной ориентации? Торс, обертон. Ночи таёжной любви. Что навоображал себе рохля с небритыми подмышками?
Но нет, духи, нет, не может быть, чтобы для Матиаса Блейеля на этом всё закончилось! Два поцелуя, два самых важных в мире поцелуя — но Матиас Блейель давно не подросток. Матиасу Блейелю для счастья нужно намного больше, чем два поцелуя, нужно противоядие от позорного воспоминания о сортире на краю глуши и волосатике с берёзовыми розгами, проехавшемуся ему по руке не сказать какой частью тела!
Потом его трижды вспугивали звуки. Свист из ванной, из трубопровода. Посвистывание из коридора, за которым последовало восклицание, покашливание, брякнул ключ в замке. Звякнули оконные стекла, когда по улице проехал грузовик. Всё это время Блейель просидел по–турецки на кровати.
После шести, наконец–то, долгожданный стрёкот.
I come kemerovo. day 25. see you? *AT[65]
И всё перевернулось. Встало с ног на голову. И всё стало хорошо. Жизнь продолжалась, следующая отметка — day 25.[66] Он нажал «ответить» и осмелился сочинить в рифму: Tell me when, tell me where — i'll be there! Love, m.[67]
И на улицу, на воздух. Сначала шашлык в парке чудес. А потом — пиво на набережной, в полном одиночестве. Пока солнце садилось за индустриальную романтику. Куртка не нужна. Вечер обещал быть тёплым.
— Герр Фенглер, какая удача, что вы сами взяли трубку! Простите за ранний звонок. У вас только полдевятого утра, не так ли?
— Кто это?
— Блейель — Матиас Блейель.
— А-а, герр Блейель. Как ваши дела?
— Хорошо. Отлично. Только что отправил вам посылку. Мёд из таёжных цветов и шорский тотем.
— Вы благополучно воротились домой?
— Нет, я — я ещё… мне нужно…
— Откуда вы звоните?
— О, — он не вполне справился с хихиканьем, — нас по–прежнему разделяют почти семь тысяч километров.
— Как? Плохо вас слышу.
— Я из Кемерово.
— Из Кемерово? Что случилось?
— Нет, ничего не случилось. Всё прекрасно. Я только…всё ещё… и возможно, что задержусь ещё, довольно надолго.
— Когда вы вернетесь?
— Не знаю.
— Герр Блейель…
— Герр Фенглер, я… вполне возможно, что я…
— Что? Вас плохо слышно.
— Да, приём плохой. Я стою у реки. Но что я хотел сказать: вполне возможно, что я вообще больше не вернусь в Германию.
— Нет самолётов? Вы попали в беду?
— Нет, нет, вы не так поняли.
— Мы вас обязательно выручим!
— Нет, нет. Нет, нет, мне здесь правда очень хорошо.
— Вы захворали?
Блейель растрогался. Старикан, его выражения, всё эти мелочи. Вы захворали.
— Герр Блейель?
— Я совершенно здоров!
— Что с вами происходит? Почему вы не возвращаетесь?
— Это… это сложно объяснить по телефону. Я напишу вам. И пришлю фотографии.
— Да что вы там делаете, в Кемерово?
Он больше не мог и рассмеялся.
— Учу русский. Русский и шорский.
Пауза. Блейель представил себе, как старикан посасывает сигару. Хотя, полдевятого утра, наверное, рановато.
— Мы не сможем дать вам такой долгий отпуск.
— И не нужно.
Фенглер вздохнул.
— Что вы имеете в виду? Вы же сказали…
— Я… мне очень жаль, но — вероятно, мне придётся уволиться. Ужасно это говорить, но, ха–ха, понимаете, со мной случилось нечто непредвиденное, можно сказать, произошёл несчастный случай, но на самом деле…
Он прервался, оказывается, он забыл дышать.
— Герр Блейель, вы так говорите, словно у вас лихорадка.
— Лихорадка? Ха–ха! Нет, нет, я просто великолепно себя чувствую. Представьте себе, я влюбился.
Снова пауза. Из телефона Блейеля послышалось нечто вроде отдалённого фейерверка. Прощальный салют, подумал он.
— Вы влюбились.
— Да. Да. Я всё вам обстоятельно напишу.
— Что же нам теперь делать, герр Блейель? Вы говорите, что не знаете, когда вернётесь из Кемерово. Я волнуюсь.
— Ради бога, простите. Не хочу подводить фирму. Но не могу по–другому.
— Мне кажется, вам нужна помощь.
— Пожалуйста, умоляю вас, не волнуйтесь. Правда, не нужно. Мне очень, очень неловко, что ставлю фирму в такое положение…
— Да прекратите вы уже про фирму!
Добрый патриарх. Но Блейель продолжил.
— А герр Хюнинг…?
— Насколько мне известно, герр Хюнинг прекрасно справляется.
— Что ж, тогда… то есть — я вам напишу, хорошо?
— Вы действительно совершенно не можете сказать, когда вернётесь?
— Я не могу вернуться.
— Не можете?
— Нет.
— Да что с вами творится?
— Ну, я же вам только что сказал…
— Вы хотите всё тут бросить.
Вдруг так явственно. Без вопросительного знака. Блейель поглядел на мост, над рекой друг за дружкой гнались две вороны.
— Да, герр Фенглер. Вы правы. Я всё бросил.
Как бы ему хотелось, чтобы это были последние слова разговора, заключительные фанфары, но не вышло. Фенглер ещё поговорил о предписаниях, двенадцати годах на фирме, критических моментах в жизни, о том, что иногда нужно отдохнуть, даже об отпуске на неопределённое время и снова, что Блейелю нужна помощь, и про врача упомянул. Блейель повторял только «спасибо, спасибо», пока разговор не закончился.
Day 25. До него ещё девять дней — целая вечность в одиночестве, серьёзное испытание терпения, брошенный ему вызов. Так много нужно решить. Уладить. Вытерпеть. Надо найти другое жильё. Гостиница обходилась, трудно поверить, в девяносто евро за ночь, и он не мог более ожидать, что Фенглер покроет эти расходы. Он бы сам не согласился, и за первые дни он тоже расплатится сам. Он отступник, изменник.
При этой мысли ему сделалось жарко от благодарности к старикану, чья прихоть привела его сюда; он едва не пустил слезу. Но расслабляться нельзя, нужен расчёт.
К посылке с мёдом и тотемом он приложил открытку, передаст ли она хоть малую часть его чувств? Глубокоуважаемый герр Фенглер, погоди, разве он не доктор Фенглер? Хотя нет, с чего он это взял. Сердечный Вам привет из Сибири и два сувенира из поездки, которая превзошла все мои ожидания и направила мою жизнь в новое русло. Надеюсь, мёд передаст Вам вкус тайги. Резной сувенир — шорский оберег для дома и семьи. Шорцы — коренная сибирская народность (тюркская народность). Фотографии следуют. Коренная народность, тюркская народность — он что, так написал? И не заметил повтора? Шлю Вам сердечный привет из Кемерово, о боже, с сердечным приветом он тоже повторился, и от всего сердца благодарю Вас за всё, искренне Ваш — нет, нет, это совершенно не то, что он хотел сказать, слова показались ему чопорными и фальшивыми, надо будет собраться и написать новую, хорошую открытку. С фотографиями.
Матиас Блейель имел некоторые сбережения. Но девяносто евро в день, долго так продолжаться не может. Что делать? Артём. Эта мысль нисколько его не растрогала. Артём Неизбежный, Артём Непреодолимый. Нет, придётся пожить ещё за дорогие деньги, до тех пор, пока он не пересилит себя и не обратится к Артёму. Сбережения. Счёт, с которого он расплачивался за разную текучку, там особо поживиться нечем. Есть ещё сберкнижка. И, разумеется, частная страховка. Возможности есть. Но всё это так далеко, в другой жизни, отсюда ни до чего не дотянуться. Хотя, может быть, удастся подоить сберкнижку по телефону, через фрау Майнингер в его филиале, его консультанта, которая его знала — или, по крайней мере, притворялась, что знает. В любом случае надо ей позвонить, чтобы сторнировать квартплату и прочие платежи. Её номера он не знал, придётся искать, или через справочную, или через горячую линию на обратной стороне его банковской карточки.
И так многому надо ещё научиться. По дороге с почты он набрёл на книжный магазин и обзавёлся словарём. Теперь он зубрил русские существительные. Он надеялся, что для начала и этого хватит, ведь у него ещё был «Русский язык шаг за шагом». Грамматика показалась невыразимо сложной. Он прочитал о разнице между совершенными и несовершенными глаголами и узнал, что существуют шесть падежей и целая система склонений, которая подразделялась не только на мужской, женский и средний род, но и категории одушевлённый, неодушевлённый, мягкое и твердое окончание. В одиночку с этим не справиться. Даже важнейшие существительные были достаточно сложными и приходилось их расшифровывать. Гостиница, комната, деньги, дýхи, песня, волчица. Дочь. Ботинки.
