Мариуш Вильк - Путем дикого гуся
Тревожное состояние природы заставило меня открыть «Дорогу» Кормака Маккарти[144], хоть я не любитель романов-катастроф. «Дорога» рассказывает о постапокалиптическом мире, по которому бредут маленький мальчик и его отец. Неизвестно, что стало причиной катаклизма — то ли атомная война, то ли столкновение с астероидом… Впрочем, это и не важно. Земля покрыта слоем пепла, солнце не греет, исчезли птицы и животные, немногочисленные уцелевшие люди страдают от голода и не брезгуют человечиной. Я хотел было отложить книгу… но вдруг меня поразила мысль Маккарти: хорошего отца отделяет от смерти только его ребенок. Это меня потрясло.
Появление на свет Мартуши заставило меня чаще размышлять о собственном пути. С рождением дочери я осознал близость конца. Это было своего рода пробуждение — точно удар посоха, каким мастер дзен вырывает ученика из летаргичекого сна благостной медитации. Кто-то возмутится: мол, какого черта я в возрасте пятидесяти пяти лет рассуждаю о скорой кончине? Да, разумеется… но ведь перед Мартушей — путь всей жизни, а я смогу пройти с ней лишь небольшую его часть, и то если ноги позволят. Вот почему меня так взволновала эта мысль Маккарти.
Я вернулся к началу книги и еще раз тщательно перелистал, подчеркивая фразы вроде: «Он знал только, что ребенок — это смысл его жизни» или: «…был для него всем миром», и когда дошел до эпизода, где отец сидит рядом со спящим сыном и гладит его по светлым спутанным волосам, сравнивая детскую головку с золотым бокалом, достойным самого Господа, уже не сомневался. Книга повествовует о поздней отцовской любви.
Это, впрочем, подтвердил и сам Кормак Маккарти в интервью Опре Уинфри, когда рассказывал о своем опыте зрелого отцовства. Откуда и родилась «Дорога».
12 августа
Ветер ерошит тополя за окном, проецируя на стену — словно на экран — подвижную сетку листьев, в которой мерцает, рассыпаясь блестками по полу, солнце. Отблески на повале повторяют игру озерной ряби, и даже подвешенная к балке стропил люлька колышется в ритме волн. Весь дом подчинен нежной трепещущей сети света.
Мартуше годик. Хотя на самом деле — больше, ведь для меня, как и для саамов, человеческая жизнь начинается не с момента выхода из материнского лона, а с момента зачатия. Помню, как мы разглядывали ее во время УЗИ. Мартуша плавала в околоплодных водах, словно в космическом Океане из «Соляриса» Тарковского.
Еще до рождения дочки перед нами возникла дилемма: где жить с маленьким ребенком — в Петрозаводске или здесь, в полувымершей Конде Бережной. Знакомые советовали перебраться в город: там и врач под рукой, и горячая вода имеется, а здесь — известное дело… дороги зимой не чистят, так что, не дай бог, что случится — никакой «скорой» не дождешься. И потом: как, интересно, мы управимся без водопровода, в старом доме, который даже до комнатной температуры натопить невозможно? Как собираемся стирать, как купать малышку?
О врачах решил не думать: если исходить из этого соображения, я бы, конечно, не рискнул. А что касается так называемых удобств — горячей воды и теплого туалета — так это комфорт для родителей, и нечего все валить на младенца. Зато плюсов в деревенской жизни куда больше, чем в городской. Во-первых, покой и тишина, никакой тебе автомобильной сигнализации, разрывающей городскую ночь жутким воем; никаких соседей за стенкой. Во-вторых, вокруг природа, не нужно искать парк или набережную, чтобы глотнуть свежего воздуха, — поставь коляску так, чтобы видеть Мартушу в окно, а шум волн и шепот тополей сами ее убаюкают. В-третьих, здесь девочка с первых дней жизни будет окружена красотой, а ведь именно среда прежде всего определяет интеллектуальное развитие ребенка (язык, школа и прочее — значительно позже): важно, на что он смотрит, что нюхает, чего касается и что тянет в ротик — дерево, глина и трава это или дюральалюминий, полиэтилен и бетон. Здесь сознание Мартуши формируют просторный дом, янтарные блестки света на полу, живой огонь в печи, ритмы природы, пение птиц и запахи со двора, а в городе на нее обрушились бы тарабарщина (вездесущей) рекламы, неоновый свет вывесок и смесь вони дезодорантов и бензина. В-четвер-тых, воспитание вкуса: тут Мартуша привыкла есть все свежее — с огорода, из озера, из леса — неудивительно, что она обожает мамин ржаной хлеб и лук, который сама рвет на грядке, а в городе наворачивала бы какое-нибудь «детское питание» из баночки. Преимущества жизни с ребенком в Конде можно перечислять долго, но, полагаю, разумного читателя я сумел убедить.
Не стану притворяться, что было легко. Особенно зимой пришлось несладко, хоть мы и готовились к ней заранее — отремонтировали полы, чтобы с земли не тянуло, заделали щели, чтобы тепло не уходило через потолок. Но кто же мог предвидеть, что наступит очередная зима столетия (вторая в этом веке!), что нас скует морозом и по уши засыплет снегом — я целыми днями махал лопатой.
Несмотря на трудности, это была самая чудесная зима в моей жизни, потому что все случалось в ней как будто впервые (хоть для меня и во второй раз — первый снег и первые свечки на елке, первое Рождество и первый Новый год). Но если в детстве я переживал это один, бездумно, то теперь, наблюдая за Мартушей, мог повторить свой первый раз — вместе с ней. Ведь на самом деле благодаря дочери я отправился в самое большое путешествие — к праначалам.
Я говорю не о возвращении к собственному зачатию через кровное родство (это будет позже, когда мы начнем читать вместе сказки), сейчас речь идет скорее о «завязи» человека вообще.
Помню, например, что, садясь вечером с Мартушей у печки (пока Наташа грела воду для купания), наблюдал, как малышка в восторге таращит глаза при виде живого пламени и сразу успокаивается, как бы до этого ни капризничала. Я размышлял о великой тайне первобытного человека, таящейся в глубине нашего естества, но неуловимой для современного сознания, постоянно рассеиваемого бесконечностью жизненных впечатлений. Помню счастье Мартуши, когда ей удалось встать на ножки. Поистине радость homo erectus. Но, вообще говоря, первую зиму мы прожили на печке. А поскольку на печке ноутбуки тают, писал я немного… Эта зима останется в моей памяти как период великого молчания, который можно сравнить с доистоической эпохой человека — эпохой мифа.
Сначала был ритм. Из ритма родился танец. Танец в ритме бубнов — архаическая форма самовыражения. Причем не только у человека… Джейн Гудолл[145] наблюдала в Национальном парке Гомбе-Стрим в Танзании, как в сезон дождей шимпанзе обламывают ветки и в экстазе мчатся куда глаза глядят, стуча сучьями по земле и деревьям. Английская натуралистка назвала это явление танцем дождя.
Каждый вечер я танцую с Мартушей на руках. Мартуша воспринимает ритм через наши тела (наш пульс выравнивается, словно в сообщающихся сосудах) и одновременно воспроизводит художественную экспрессию прачеловека… Помню наш первый Новый год — как мы танцевали под Коэна. Глядя на пустоту за окном, я вспоминал слова Томаса Мертона[146]: «Мир и время кружат в пустоте, танцуя танец Господень».
23 августа
Жизнь с Мартушкой над Онего имеет еще одно измерение — кто знает, не самое ли важное, — временное, а точнее, безвременное. Мы живем здесь вне времени… Моя хорошая знакомая Рома Ц. из Гданьска, заезжая к нам во время командировок на Кижи, каждый раз тяжело опускается на тахту и глубоко вздыхает:
— У вас в Конде я выпадаю из времени!
Рому время подгоняет, она вечно спешит, поэтому мне вполне понятен ее вздох. У нас гнет времени неощутим, потому что время кружит, словно дикие гуси над головой — осенью улетают, весной прилетают, — а не мчится бездумно и бесцельно по прямой. Нас тут не торопят никакие часы — их просто не существует, распорядок диктуется природой, — временем цветения, созревания и сбора урожая, дни недели мы не считаем, каждый день — праздник, каждый день — воскресенье, будит нас солнце (зимой спим дольше), и часок-другой туда-сюда ничего не решает. Словом, мы располагаем временем.
Парадокс времени заключается в том, что чем больше мы спешим, тем меньше его остается. Еще Сенека заметил, что человек не слишком мало имеет времени, но слишком много его тратит. Если же ограничить жизнь самым элементарным, вдруг окажется, что времени хватает на все… Соседи удивляются, что я поливаю огород вручную, хотя прежний хозяин дома поставил на берегу озера насос, так что можно было бы протянуть шланг — это гораздо быстрее. Вроде логично, однако это аргумент не для меня. Однообразное движение железной рукоятки — вверх-вниз — само по себе трата времени, занятие бесплодное. А так, ежедневно прохаживаясь с ведрами вдоль грядок, я топаю по земле босиком, двигаюсь, ступни массирую, уж не говоря о том, что к каждому растению присматриваюсь персонально, ведь капусту надо поливать иначе, чем, скажем, салат: первую — широкой струей, второй — едва орошая листья… кому-то полагается одно ведро на грядку, кому-то полтора, а кому-то — и вовсе полведра на брата. Та же история — с кошением травы. Можно маяться с шумной и вонючей газонокосилкой, а можно — радоваться движению обычной косы, наслаждаясь тишиной и ароматом трав. Таких примеров я могу привести множество.
