Тоска по окраинам - Сопикова Анастасия Сергеевна

Моя усмехнулась. Нет-нет, дяденька скорее был похож на старую елочную игрушку. Скрипач на крыше. Ей часто нравилось представлять себя где-нибудь не здесь, где-нибудь в детском месте. Сначала – с этими подмерзшими лужами, ливнями, сыростью – ей казалось, что она упала на дно черного, глубокого колодца. Примерно так кажется, когда едешь в электричке, – за окном черно, и пролетают только огоньки, отражаются от зеркальной поверхности стекол, и в лужах застывших, во льду.

Это было неприятное чувство. Тоскливое, жалкое. Так что, как только выпал первый снег, первый настоящий и чистый снег, она принялась думать, будто мы внутри новогодней елки. Так же темно, так же странно, только огни – это свет гирлянд, обернутых вокруг дерева. А ты ходишь внутри, у самого ствола, ходишь по веткам в ожидании праздника.

Она даже стала слушать такие песни – звенящие, новогодние. Знаю одну, называется «Napoleon Complex». «Who pulls the strings, who makes the deals?» [12] Тррр-ррр-ррр! И так, в очень медленном темпе, но на деле очень быстро, буквально в течение прошлой недели, она скатилась в сплошное ожидание Нового года, Рождества, гирлянд. Она скатилась, если совсем уж честно, в ожидание дома. Стала слушать песни про «Снег над Ленинградом» и «I’ll be home for Christmas». Стала представлять, как будет нарезать оливье с матерью и смотреть эти фильмы тридцатилетней давности. «Весь покрытый зеленью, абсолютно весь!» Она не будет ничего делать, она не будет мерзнуть, она не будет голодать, она не будет думать про французские глаголы, про выкладку в зале распродаж, про гадости Шныря… Ей будет тепло, ее будут любить.

Хочу домой. Хочу домой. Хочу домой.

Вот что она думала, на самом-то деле.

А вчера наступило 1 декабря – и во всём городе в одну ночь зажгли площадные елки, и гирлянды над дорогами, и бог весть что еще. Я даже подмигнул мешку Деда Мороза на главной площади, но он меня не заметил.

И вчера же случилась маленькая неприятность. Точнее, сразу две неприятности. Нет, три.

– Настя, – встретила нас на пороге красная голова Ольги. – Что ты, блять, наделала? Мы вчера с Танькой серьезно думали тебя прибить на месте.

– А что я наделала? – она вздрогнула даже.

– Вот! – Ольга трагически выставила свой сплющенный палец в сторону «дорогого зала». – Смотри! Какого хрена ты сняла все суперы с собрания БВЛ? Ты куда дела их, продала?

– Выкинула, – моя пожала плечами. – Они же рваные были все. А теперь по цветам всё стоит, красиво…

– Настя! – застонала Ольга. – Убить тебя мало и правда за такое. Никогда больше тут не убирайся, поняла? И ничего не выкидывай без спроса! Рано тебя в этот зал допустили, мозжечок не успели развить…

И в наказание нас и вправду отправили во второй зал – разбирать стенд с унылыми актерскими биографиями, нафаршированными бесконечным количеством мертвых баек про Брежнева. Но это было бы полбеды – рано или поздно Ольга бы смилостивилась и вернула бы нас за компьютер, к новой стопке старых книг. Всё это было бы не так страшно – если бы в обед нас не выслали вон. На почту.

– Держи, – сказала Ольга. – Вот тут три конверта, подписано всё. Заплатишь за отправку и за наклеивание марок. А вот это, – она вытащила из-под прилавка жестяную банку, – подаришь почтальонше.

– Какой? – Моя покрутила банку в руках. Растворимый кофе, самый дешевый.

– Настя, твою мать, любой! Скажешь, что от книжной лавки пришла, они знают. Знают и возьмут. Мотай на ус, как заводить контакты.

И Ольга, довольная, села пересчитывать страницы очередного ветхого тома.

Думаю, что у моей промелькнула идиотская шальная мысль не отдавать почтальонше несчастную банку вовсе, а продать ее кому-нибудь… Или увезти в общежитие, поставить на неприятного цвета полку и любоваться как новым принципом. Хочешь жить – умей вертеться.

Она коротко кивнула Ольге, и мы вышли под мелкую морось. Банка болталась во мне, конверты она несла под мышкой. Ольга направила нас в конкретное отделение; ехать туда нужно было на трамвае. Всучила даже сотню рублей на дорогу, хотя у нас теперь есть проездной. Сердобольная. «Настя, я истеричка, у меня биполярное расстройство, я злая как собака. Но я же всегда откупаюсь!» – разводила руками Ольга, рассказывая про очередного парнишку-работника, который не выдержал.

Мы долго бродили между рядами рынка, кругом всё клетчатое – клетчатые сумки, навесы, коврики, – пытаясь найти развязку. Остановок было целых три: один трамвай отъезжал от торгового центра в сторону дома, второй – с остановки напротив, в противоположную, а вот третий как раз прятался между палатками рынка, стоял на последнем сиротливом отрезке свернутых колбаской путей. Телефон здесь не ловил – и она по дурацкой своей привычке, ничего не проверив, села именно в тот третий трамвай. За ней втиснулись пара толстых теток на бутылочных ногах, обе с клетчатыми сумками, из которых торчала зелень. Зачем им укроп в декабре? Трамвай дал звонок и тронулся.

Мы ехали по каким-то заброшенным местам, между унылых, будто покрытых скукой и грязью домов, рассматривали через облепленные дождем стёкла пустые рекламные щиты, ржавые от вечной сырости, древние буквы вывесок, с которых слезла от времени краска, полоски серых луж, тусклые фонари в тумане. Мне кажется, она сделалась уже бесчувственной от всего этого – от бесконечной запущенной холодности, бесконечной сосущей тоски. По крайней мере, не реагировала никак – дремала, привалившись к стеклу.

…проснулась, когда мы ехали под каким-то гигантским, страшным, для великанов построенным виадуком. Кругом простирались одни заправки и лысые газоны, лужайки и лужи. Моя подскочила, постучала по практически умершему телефону – и выскочила на ближайшей остановке, прямо под грохочущим мостом.

Мы шли обратно, мы долго шли. Она упрямо искала хоть какой-нибудь ориентир, допрашивала прохожих – пока ей не дозвонилась Ольга.

– Где ты есть? – озабоченно спросила она. – Обед тебе брать?

Моя испуганно остановилась, озираясь по сторонам.

– Я не знаю, – сказала она. – Я на улице Долгоозерной. Я не знаю, трамвай был не тот или что…

– Какой трамвай?

Я почувствовал пробуждающуюся в Ольгиной морде красноту.

– Какой нахрен трамвай, Настя? Тебе нужна была маршрутка!.. Ты слышала, – сказала Ольга куда-то в сторону, – она на Долгоозерной!

– Я сейчас всё исправлю, – залепетала моя. – Я сейчас поеду в другую сторону.

И повесила трубку.

Но и на маршрутке в обратную сторону она снова приехала не туда – и сбрасывала бесконечные Ольгины звонки, и тынялась безнадежно по улицам. Вышли мы и вправду к какому-то длинному, бесконечному озеру, за которым тянулся парк; ходила мимо чужих новостроек, укрывалась под грохочущими развязками дорог. Надо было бы вызвать такси, но денег на него не было. От Ольги приходили сообщения – грозные и встревоженные.

Через час, ковыляя от боли в ступнях, она пришла на улицу Школьную. Прошла еще один парк, и мирную аллею, заполненную колясками, – и очутилась в крохотном, пройдешь не заметишь, отделении почты. И отстояла там свою очередь, и даже всучила операционистке банку дешевого кофе, уже взбитого во мне в единую массу глины. И вышла – куда-то к комиссионному магазину, даже засмотрелась в витрину с платьями, уценка в пять раз, – и даже без приключений приехала назад, в ангар.

– Вернулась? – спросила Ольга. – Танька, она вернулась! Раздевайся.

Из-за шторки появилась одетая в пуховик Татьяна. Моя устало упала на стул и выдохнула.

– Какого хрена ты рассаживаешься? – Ольга начала распаляться. – Какого хрена ты не отвечаешь на звонки? Где телефон?

Моя виновато пожала плечами.

– Разрядился…

Врала.

– Я поехала туда, но навигатор мне показал почему-то…

– Навига-а-атор! – передразнила Ольга. – Навигатор! Я кому полчаса объясняла, как ехать? Я кому названивала? Я уже Таньку хотела посылать за тобой – мы думали, ты пропала! Кто, твою мать, так делает?