Робер Сабатье - Шведские спички
В полдень тот же официант принес им два больших бутерброда с кусками свинины и пошутил:
— А винца я не взял с собой!
Они с аппетитом ели хрустящий хлеб с жареным мясом, как вдруг Бугра крепко шлепнул Оливье по плечу и сказал:
— Увидишь, сынок, жизнь не так уж плоха…
Наконец-то они опорожнили эту бездонную бочку, которую папаша Бугра с трудом наклонил, чтоб слить остатки вина. Последние бутылки были уже замутнены осадком, и хозяин кафе сказал Бугра, что он их ему дарит: если профильтровать вино через промокательную бумагу, то у Бугра будет не меньше трех бутылок хорошего вина. После обеда старик и ребенок надевали на бутылки металлические колпачки, снаружи красные, внутри серебристые, потом клеили ярлычки и устанавливали бутылки в металлические ящики с гнездами.
Когда Оливье и Бугра вышли из погреба, старика немного пошатывало. Он нес три полных бутылки и одну початую, которую прижимал к груди. Хозяин его угостил еще стаканчиком белого вина, иронически заметив, что это «для смены ощущений», протянул несколько кредиток и в придачу дал пачку серого табака крупной резки, а мальчику сунул в руку две-три монетки. В кафе уже заходили первые вечерние посетители, чтоб для аппетита хлебнуть чего-нибудь перед ужином. Официанты, побросав свои сигареты в большие пепельницы с рекламами, принялись сновать между столиками, предупредив ребенка: «А ну, запятая, шагай отсюда, а то тебя вычеркнут!»
Они поднимались вверх по улице Лаба, и каждый нес в руках по две бутылки. Придя к Бугра, они с помощью воронки и лоскутов старого белья профильтровали вино и попробовали его. Бугра сделал Оливье подарок — дал ему одну бутылку, наказав одному не пить, а так как старику хотелось поспать (лицо у него было багровое), он подтолкнул мальчика к двери и крепко пожал ему руку.
У Оливье немного кружилась голова. Он шел домой по теневой стороне и прикидывал, хватит ли полученных денег на покупку швейцарского ножа. Он еще подумал о двойной порции малинового мороженого. Жан, наверное, уже вернулся из киностудии. Сколько же он расскажет интересного о самом фильме, о Рене Клере, в каскетке и со свистком в руках снимающем сцену, и о симпатичном Рене Лефевре, и об Аннабелле, такой красивой, такой красивой! Но у Оливье тоже найдется о чем сообщить, он им скажет:
— Мы с Бугра погнули-таки спину!
Вдруг мальчика осенило. Он спустился на улицу Рамей, все еще держа в руках свою бутылку, и купил там букетик маргариток для Элоди. Расплачиваясь, он попросил у цветочницы дать ему несколько раздвоенных ивовых побегов, из которых делают цветочные корзинки. Для изготовления луков они больше подходят, причем далеко не так опасны, как старые спицы от зонтиков. Теперь ему нужна еще хорошая веревка.
Нагруженный всем этим добром, Оливье вошел в квартиру, где уже чудесно пахло тушеной капустой с мясом. Жан был дома, в домашних брюках и майке, он довольно потирал руки, видимо, настроение было хорошее. Элоди из кухни крикнула, что Оливье настоящий бездельник, что весь день она его в глаза не видела, что его гольфы ужасно запачканы, но когда мальчик преподнес ей цветы, она расцеловала его и была очень растрогана. Оливье громко пристукнул своей бутылью о стол и заявил:
— Это «Сент-Эмильон», который я разливал по бутылкам в кафе «Ориенталь»! Да, уж мы с Бугра погнули-таки спину!
После ужина, уже за десертом — это был рис с шоколадным соусом, — Элоди заверила мальчика:
— Будь мы побогаче, ты бы непременно остался у нас…
— Но если тебя возьмет дядя, у него тебе тоже будет неплохо, ты знаешь, и даже… — добавил Жан, но так и не закончил своей фразы.
Он заметил, что Оливье слушал его, низко опустив голову. Жан откашлялся и пошел к Элоди на кухню. Мальчику хотелось заплакать, сказать им, что он только и мечтает остаться с ними, что он будет послушным, станет делать все, что надо… Потом Жан вернулся, принялся обрывать лепестки маргаритки, и они все трое долго забавлялись этой игрой. Чтоб не прикончить весь букетик, Жан взял колоду карт и сказал:
— Научу вас обоих играть в манилью.
И Оливье был в восторге от его уменья тасовать карты. Нет, Жан решительно все умел делать.
*Общественная прачечная на улице Башле была обозначена своеобразным, сделанным с некоторой фантазией трехцветным флагом с закругленными краями, выкованным из металла и уже успевшим облупиться и заржаветь, а слово Плотомойня было выписано на пожелтевшем фоне несколько слинявшей черной краской. Таким образом, стирка белья выглядела здесь неким исполнением республиканского и национального долга.
Оливье нравилось сюда ходить и, притворившись, будто он совсем маленький, подолгу разглядывать женщин в оживленной атмосфере прачечной — как они замачивают белье в деревянных ушатах, наклоняются над мостками, намыливают, трут руками белье и, энергично гримасничая, колотят его вальком, затем, вскинув локти, выжимают, проворно двигаясь в клубах пара. Мальчик был в восторге от скользкого мыла, от сложенного в стопки белья, от синьки, которая при полоскании растекалась из полотняного мешочка, голубая, точно осколочек летнего неба, и чем-то родственная той, другой «синьке», которой игроки в бильярд натирают кончики киев из ясеневого дерева.
Хотя прачечная имела собственный желоб для стока воды, нередко можно было видеть, как желтые, пенящиеся воды захлестывают тротуар и сливаются в ручей, в котором дети пускают бумажные кораблики, плывущие прямо к канализационному люку, где они идут ко дну.
Оливье помогал Элоди нести корзину с бельем. В прачечной молодая женщина словно бы вновь попадала в атмосферу другой, памятной ей плотомойни, настоящей, на свежем воздухе: той, что была в ее родном краю, на берегу реки Трюйер. Только здесь, в городе, вода была не такой прозрачной, не отражала неба. Тут уж нельзя было увидеть, как трепещет от ветерка прибрежная травка, как выпрыгнет вдруг лягушка или быстро мелькнет рыба. И уж конечно, никакой тебе тачки, ни отдыха на травке, ни деревенских пересудов, ни веселого хохота.
Пока она стирала, Оливье сидел на краю тротуара и рассматривал мостовую, мощенную белым щебнем. В тот день он смастерил из деревянной дощечки кораблик. Между мачтами натянул толстую резинку, которая должна была обеспечить его ход. Оливье еще украсил кораблик флажками из тряпочек, приколотив их гвоздиками, и приклеил несколько ракушек от устриц вместо спасательных шлюпок.
— Элоди, я могу уйти?
Вскоре мальчик уже был у бассейна в сквере Сен-Пьер, где дети под присмотром мамаш подгоняли палочками свои красивые парусные кораблики или пытались вернуть их назад, создавая для этого волны.
Сначала самодельный ялик Оливье вызвал у детей лишь пренебрежительные взгляды, а потом, когда он пересек большую часть бассейна, к нему возник интерес и даже зависть. Но, к несчастью, ялик перевернулся — казалось, он уже погиб. Тогда Оливье храбро сбросил свои сандалии и зашлепал за ним по воде. Какая-то женщина крикнула ему вслед:
— Противный мальчишка! Если бы тебя видела твоя мать… Вот позову сейчас сторожа.
Оливье не ответил, вернулся, неся в руках свой замечательный кораблик, и стал сушить ноги на солнышке. Он еще поиграл с корабельным винтом, обулся и ушел с довольной улыбкой.
Мальчик бродил по аллеям, восхищенно смотрел на покрытые нежной травой лужайки, огороженные штакетником, любовался искусственными утесами, цементными изгородями, выкрашенными под дерево, зеленым мхом у подножия статуй, потом остановился около одного старика, который прямо с губ кормил голубей хлебом, шел дальше и по пути нажимал на плоские кнопки фонтанчиков, пускавших струйки воды для питья, следил за женщиной, продававшей лиловые билетики тем, кто хотел посидеть на металлических стульях, поддал ногой чей-то заблудившийся мяч, поймал на ходу серсо, в которое играла девочка…
