Робер Сабатье - Шведские спички
Они опять внимательно огляделись кругом, словно пенсионеры, вышедшие на прогулку. Все уже дышало иным ритмом — вечерним. В горшке на подоконнике у мадам Альбертины ярко цвели настурции. Прошла девушка в платье с зелеными разводами, лицо ее было таким юным и чистым. В одной из квартир дома номер 75, старательно подражая голосу Жозефины Беккер, какой-то мужчина напевал: «У меня две любви». Из окна мадам Шаминьон капала вода — она поливала цветы. Люди уже возвращались с работы.
Какая-то тень омрачила глаза Оливье, и он пристально посмотрел на друга, словно желая поделиться с ним внезапным опасением. И Лулу Вшивая Башка, должно быть поняв, в чем дело, взъерошил рукой свои волосы цвета воронова крыла и дружески шлепнул приятеля по плечу:
— Не грусти, Олив! Может, ты еще и останешься здесь…
Оливье в ответ только вздохнул, и они двинулись вверх по улице, охваченные задумчивостью, словно философы перед лицом мировых проблем.
Глава шестая
Работы в типографии становилось все меньше, и Жана на неделю уволили. В первый же день своего вынужденного отдыха он долго валялся в кровати, читая старый выпуск детектива «Ник Картер», изданного еще во времена его детства. На второй день Жан, напротив, поднялся чуть свет, старательно вымылся и велел Оливье заняться тем же. Пока ребенок намыливал себе шею, Жан надел костюм, в котором был на свадьбе — полосатые брюки и пиджак, обшитый по бортам атласной тесьмой, — а голову покрыл котелком. Нарядившись, он сообщил Оливье, что они попытают счастья на киносъемках. Мальчик оделся в костюмчик с гольфами, с которого Элоди по тактическим соображениям спорола траурную повязку, и, наскоро позавтракав, Жан и Оливье направились в киностудию на улицу Франкер, неподалеку от них.
Хотя было всего семь часов утра, тут вилась уже очередь длиной метров в двадцать, и она очень быстро вытягивалась. Металлические ворота, через которые обычно пропускали массовку, были еще заперты, и ничто не предвещало нужды в статистах. Однако некоторые из ожидающих со значительным видом утверждали, будто большую часть соискателей, хотя бы на день, но пригласят поработать — им кто-то сообщил об этом. А пока тщательно выбритые мужчины, иные в спортивных кепках, слегка отталкивали друг друга плечами, чтоб сохранить свое место в очереди, и свирепо разглядывали новых пришельцев, видя в них возможных последователей Жоржа Мильтона, Короля мошенников. Здесь были, видимо, и безработные актеры — их узнавали по тщедушному облику, желтизне кожи, тщательно прилизанным волосам, а также по их пренебрежительному отношению ко всем прочим и по явному желанию казаться загадочными; были и такие, как Жан, которых только что откуда-то уволили; были и прoфессиональные безработные; и среди всех — только одна женщина с коротко остриженными волосами, она с рассеянным видом курила сигарету.
Так как котелок Жана вызвал несколько насмешливых замечаний, вроде «Гляньте-ка на этого шляпу-растяпу!», он решил его снять и держал в руках, прижав к животу и ожидая, пока о нем позабудут. Его смущение и робость сказывались в привычном жесте — он застенчиво тер нос указательным пальцем. Оливье, наоборот, чувствовал себя весьма непринужденно. Для него «кино» уже началось.
Долговязый тип с усами под Чарли Чаплина спросил, какой фильм будут снимать, и рыжий паренек ему ответил: «А нам плевать, не все ли равно?» Но тут один парижский гамен торжествующе выпалил своим характерным столичным говорком: «Будут снимать «Миллион» Рене Клера с Рене Лефевром и Аннабеллой в главных ролях». Имя актрисы вызвало в публике восторженный свист, и беседа пошла о кинозвездах, которых, «наверно, удастся увидеть»: Мег Лемонье, Лилиан Харвей, Сюзи Вернон, Бетти Стокфельд или Джину Манес.
В ожидании прошел час, не такой уж тягостный для Оливье, которого живо интересовал разговор между этими «артистами». А потом из кафе «Ле Балто» появился толстяк с плоским, как у боксера, носом; он открыл ворота киностудии и через четверть часа вернулся с сигарой во рту, держа в руках блокнот и карандаш. Толстяк оглядел одного за другим с головы до ног и сообщил, что выберет человек пятнадцать, «начиная с начала очереди». Все тут же начали охорашиваться, улыбаться, чтобы выглядеть посимпатичней. Толстяк, пожевывая сигару, тыкал пальцем и невнятно произносил: «Ты, ты… нет, не ты… ты», а отвергнутые зло бурчали: «Ну и скотство же!» — ругались вовсю, проклиная и свой удел и того, кто им отказал.
Жан робко заметил, что он друг некоего Крошки Луи, но был приглашен скорей из-за своего костюма и шляпы, а кроме того, по мнению типа, отбиравшего статистов, у него был «вид совершенного олуха». Что же касается Оливье, то толстяк заявил, что «мелкота им не потребуется».
Но Жан сиял. Если бы его заняли на съемке до конца недели, он бы заработал больше, чем в типографии. Он даже забыл о присутствии Оливье, пока мальчик не спросил у него:
— Ну как, я могу уйти?
Жан хлопнул его по затылку и выразил свою радость, нахлобучив на мальчика котелок.
А Оливье так хотелось поглядеть на Аннабеллу! Ничего не поделаешь, не вышло! Он вернулся на улицу Лаба, решив не переодеваться в короткие штанишки. Сказал Элоди:
— Жану-то подфартило, но я тоже хотел бы подзаработать парочку кругляшей…
Молодая женщина тотчас сделала ему замечание — следует говорить: «немного денег».
Мальчик выскочил на улицу почти одновременно с Бугра, который вышел с расчесанной бородой, с трубкой в зубах, в своем синем рабочем фартуке с завязками сзади и карманом на животе. Он весело окликнул Оливье:
— Пойдем-ка со мной, пошуруем вместе.
— Конечно, хозяин.
— Хозяин, хозяин, — проворчал старик. — Не смей говорить этакие слова!
Пока они шли вниз по улице, Бугра рассказал Оливье, что владелец табачной лавки и кафе «Ориенталь» предложил ему разлить по бутылкам бочку вина «Сент-Эмильон». Бугра это казалось просто потехой и он повторял:
— Нет, ты отдаешь себе отчет? Такому пьянице, как Бугра, поручают разливать вино по бутылкам.
Придя в «Ориенталь», Бугра сказал овернцу в черном жилете, что, если им добавят какую-нибудь «мелочишку», мальчик ему тоже поможет в работе. Им выдали лохань с теплой водой, в которой плавали пробки, приспособление для закупоривания, красные металлические колпачки и этикетки с названием вина. Грузоподъемник спустил их обоих в погреб, освещенный переносной электрической лампой.
Какое чудеснейшее утро! Оливье подставлял каждую бутылку под кран бочки, поворачивал его и следил за тем, как льется, пенясь, вино, пока папаша Бугра, зажав предыдущую бутылку между коленями, закупоривал ее, комментируя на ходу качества пробки. Если бутылка была переполнена и это мешало воткнуть пробку, Бугра быстренько отпивал из горлышка, вздыхал и вытирал рот рукой. Проделав так с несколькими бутылками, он заметил:
— Смотри! Ты чересчур полно их наливаешь!
Тогда Оливье стал следить, чтоб вино доходило только до середины горлышка. Но через несколько минут старика опять одолела жажда, он подмигнул мальчику и попросил:
— А ну-ка, подлей в бутылки немного лишку…
Кто-то из официантов забежал к ним и предложил сигарет, но Бугра отказался, сказав, что он верен своей трубке. Оливье все же дали сигарету «High Life», и он ее охотно взял, быстренько глянув на Бугра, который закупоривал бутылки, но тот и бровью не повел. Тогда Оливье осмелел, чиркнул шведской спичкой, вытянул губы трубочкой, зажмурился и затянулся, надув щеки, а затем бросил наземь спичку, которая, попав в лужицу, угасла с легким шипением. Оливье снова начал работать, но сигарета вызвала у него кашель, он быстро затоптал ее, стараясь, чтоб Бугра ничего не заметил, иначе бы он наверняка над ним посмеялся.