Робер Сабатье - Шведские спички
Оливье не ответил, вернулся, неся в руках свой замечательный кораблик, и стал сушить ноги на солнышке. Он еще поиграл с корабельным винтом, обулся и ушел с довольной улыбкой.
Мальчик бродил по аллеям, восхищенно смотрел на покрытые нежной травой лужайки, огороженные штакетником, любовался искусственными утесами, цементными изгородями, выкрашенными под дерево, зеленым мхом у подножия статуй, потом остановился около одного старика, который прямо с губ кормил голубей хлебом, шел дальше и по пути нажимал на плоские кнопки фонтанчиков, пускавших струйки воды для питья, следил за женщиной, продававшей лиловые билетики тем, кто хотел посидеть на металлических стульях, поддал ногой чей-то заблудившийся мяч, поймал на ходу серсо, в которое играла девочка…
Наконец он вышел из сквера, громко стукнув решетчатой дверцей, и двинулся к рынку Сен-Пьер, где домохозяйки перебирали купоны материи, продававшейся здесь со скидкой. На улице Андре-дель-Сарте Оливье остановился около лавки угольщика, где какой-то мужчина в синей крестьянской блузе и черной шапке играл на аккордеоне народный танец бурре для своих земляков, которые принялись петь «Иойет». На улице Клиньянкур, рядом с «Пале де Нувоте», два расклейщика афиш устанавливали перед дощатым забором свою стремянку. Он разглядывал рулоны афиш, длинные цилиндрические ведра с клеем, в который обмакивались щетки. По мере того как афиши, блестящие от клея, распластывались на досках, мальчик жадно читал, узнавая, что «Голубая Птица» сэра Малькольма Кэмпбелла оснащена шинами фирмы Данлоп, чтоСильвикрин способствует росту волос, чтоартист Пьер Френей играет в театре роль Гуттаперчевого Валентина, аЛюсьен Мюратор участвует в кинофильме «Неизвестный певец».
Оливье уже давно увлекался чтением стен не менее, чем книжками с картинками. Всюду изображались детишки, особенно часто вот этот, малыш с трагичной судьбой, с мыла «Кадум» (говорили, что ребенок, чье личико было сфотографировано для этой рекламы, вскоре умер, и его мать рыдала, видя свое дитя на всех стенах), в рекламах встречался и другой толстощекий крепыш с пачки питательной смеси фирмы Майзена, той самой смеси, что растит чудесных детей, и еще один ребятенок с банки детской кашки фирмы Бледин, называвшей себя второй матерью. Тут на стенах было так много примелькавшихся персонажей: негр фирмы «Бананиа» и его возглас: «Ай, вкусно!», прямо как с колониальной выставки, Пьерро с поучительно поднятым пальцем, указующим на забавно сокращенную надпись: Le K.K.O. L.S.K. est S.Ki[7], маленький ковбой на сигаретах Балто, посол с моноклем на коробке сигар «Дипломат», два мальчика — белый и красный — с подносами в руках на ярлычках аперитива «Сен-Рафаэль Квинкина», огнедышащий человечек фирмы Терможен, две девицы с лампочками — «маленькие Виссо дают большой свет!». Что же касается девчушки с шоколада фирмы Менье, то ей уже остригли длинные косы, выбросили корзиночку и стилизовали более современно — теперь она просто тень, которая пишет на стене.
На улице Лаба торговец красками мсье Помпон в белом халате и соломенной шляпе уже стоял перед дверью магазина с ярко размалеванными деревянными панно, образующими нагромождения геометрических фигур в стиле самого дикого кубизма. Когда Оливье был маленьким, этот торговец подарил ему альбом образцов обоев, на изнанке которых мальчик выводил свои первые палочки и царапал первые рисунки: кошки с поднятым палкой хвостом, курочки, лапы которых напоминали цветочные лепестки, утки обтекаемой формы.
Оливье, заложив руки за спину, восторженно обозревал чудеса, выставленные в витрине и особенно в той ее части, где лежали ножницы и карманные ножи. Пределом его мечтаний был швейцарский коричнево-красный ножик с шестью лезвиями, украшенный крестом — гербом Гельвеции — и снабженный кольцом для цепочки. Этот ножик казался ему таким же великолепным, как ювелирная драгоценность. Оливье им долго, долго любовался, затем перевел взгляд на торчащий живот мсье Помпона, а когда глаза мальчика встретились с глазами торговца, он чуть было не спросил цену этого ножа. Но испугавшись, что цена окажется сокрушительной, Оливье ограничился фразой: «Здравствуйте, мсье Помпон!» — на что хозяин лавки ответил весьма любезным приветствием.
Улица Лаба, когда не было солнца, выглядела мрачной и темной. Около булочной Оливье был вынужден отскочить в сторону, чтоб избежать столкновения с несущейся во весь опор вниз по склону тележкой Лопеса, хулигана из хулиганов с улицы Башле. Оливье посмотрел на Лопеса, который, стоя на коленях в своей самодельной тележке на подшипниках, с большой ловкостью обогнул угол улицы Ламбер.
Мальчик вспомнил, что и у него был некогда свой подшипник, но это ему показалось таким далеким. Оливье задумался о том, куда же делся этот подшипник, и стал ворошить свою намять. Наконец перед его глазами возник ящик, до отказа набитый всякой мелочью, которую Виржини называла «твои безделицы». Да, подшипник был там, он так блестел среди всех этих пробок, веревочек, деревянных дудок, рядом с плюшевым мишкой, каучуковыми прокладками от пивных бутылок, картонным пакетиком из магазина «О Мюге», военным крестом его отца, отверткой, большой толстой резинкой. Но куда подевался сам ящик?
Оливье еще долго вспоминал, пока все внезапно не прояснилось: в их галантерейном магазине этот ящик был под прилавком последним слева. Как страстно захотелось ребенку тут же открыть ящик и вытащить свой подшипник, и это вновь причинило ему боль. Почему же закрыта лавочка, заперты деревянные ставни, зачем нужны эти печати на дверях, отчего это ужасное запустение?
Рамели поздоровался с ним, но Оливье его не заметил. Он вошел через подъезд дома во внутренний дворик, заставленный зелеными растениями в горшках кирпичного цвета, и, подойдя к окну лавочки, попытался приоткрыть ставни. Потом стал смотреть в щель между створками и различил белую массу материнской кровати с откинутым стеганым одеялом, будто кто-то готовился сейчас лечь спать. Так как мальчик настойчиво думал о подшипнике, образ матери не сразу возник перед ним. Он смотрел на этот вымерший мир, как на экспозицию музея, останавливая свой взгляд то на одном, то на другом предмете: вот большой будильник со звонком, черными римскими цифрами и остановившейся стрелкой, вот обои с выцветшими фиалками, а вот и шкаф с овальным зеркалом. В нем висела мамина одежда, ее платья, дождевик, две шапочки: одна вроде капора с синей лентой, другая как колпачок из сафьяна, с маленькой сеточкой, чтоб поддерживать локоны.
Когда Виржини одевалась перед выходом в город, Оливье говорил ей: «Мамочка, какая же ты красивая!», и она отвечала: «Как этот молодой человек любезен!» Они часто выходили вместе и то отправлялись в кино «Гете-Рошешуар» посмотреть американские фильмы, уносившие их в иной мир — «Тарзан», «Человек-невидимка», «Бен-Гур», — а также увидеть комиков Лорела и Харди, Чаплина, Бастера Китона, Гарольда Ллойда, заставлявших их корчиться от смеха, то шли к поставщикам галантерейных товаров на бульвар Себастополь, улицы Каир, Женер, Сантье. Они садились в метро в направлении Шато Руж, сходили на «Реомюр-Себастополь», и Оливье уже знал наизусть все остановки этого маршрута, повторяя их как припев: «Барбес-Рошешуар», «Гар-дю-Нор», «Гар-дел'Эст», «Шато-до». На обратном пути он помогал маме нести пакеты с лентами, тканями, катушками. Иногда они удлиняли свою прогулку, делая крюк через рынок на Цветочной набережной, и навещали торговцев семенами и продавцов птиц на набережной Лувр, перед тем как отправиться в овернскую пивную «Озарм-де-ля-Виль», что напротив универмага «Базар-дель-отель-де-Виль», и поесть там вафель, запивая их стаканчиком разноцветного коктейля.
