Тирания мух - Мадруга Элайне Вилар

Она ждала любого знака — выражения на лице, улыбки, которая указала бы на правду, на то, что там, внутри этого безмолвного рта, прячется тень ее тети или глас Божий. Все, что происходило, имело какой-то смысл или нет? Мама уже ничего не понимала, она вдруг превратилась в старуху. Мама всегда со страхом ожидала появления бабочек и теперь, когда они исчезли, не оставив ни следа, ни напоминания о Божьем зове, чувствовала пустоту, голод и пустоту, одиночество проигравшего, которое охватывает на последнем отрезке пути, когда все остальные уже пришли к финишу.

— Калия, давай, сделай это, прошу тебя, — прошептала она голодной девочке, немой девочке, грызущей мелки. — Почему ты так со мной поступаешь? Почему заставляешь себя ждать? Помоги мне. Разве я недостойна этого? Недостойна того, чтобы ты меня освободила? Цце твои бабочки?

Мама не хотела умирать. Нет, все-таки мама хотела умереть.

А кроме того, она искала какой-то смысл.

Паста из мелков исчезла во рту Калии. Девочка больше не подняла взгляд, и мама спустилась в подвал.

— Привет, Касандра. Рада опять тебя здесь видеть.

— А я никуда и не уходила. Я живу в другой комнате, рядом.

— Касандра, я в переносном смысле. Ты всегда воспринимаешь все слишком буквально.

— Окей, да, слишком буквально, бла-бла.

— О чем ты хочешь поговорить сегодня?

— О тебе.

— Обо мне?

— Или о бабочках Калии. Об этих бабочках, которые не взлетели.

— Это ошибка в расчетах.

— Или ошибка судьбы. Я всегда знала, что ты больная. Ты кормила нас этими сказками, бабочки, все такое, а я знала, что у тебя кукуха поехала.

— Тебе никогда не приходило в голову, почему у тебя пассивно-агрессивное поведение? Это свойство психопатов.

— Хорошо, мама, как скажешь… бла-бла.

— Думаю, ты здесь не для того, чтобы говорить мне: «Хорошо, мама, как скажешь…»

— Ты вообще понимаешь, что все, что у тебя есть, — это красивые туфли? Я вообще в этом не разбираюсь, но, как по мне, ты потеряла много времени. Ты была вполне ничего. Я говорю «была», потому сейчас от твоей красоты ничего не осталось. Ты похожа на крысу, которая произвела на свет крысенышей. Или на муху. У тебя мушиное лицо, мама, вот что ты такое.

— Касандра, хочешь поговорить сегодня о твоих сексуальных отклонениях?

— Нет, спасибо, мы с моими сексуальными отклонениями прекрасно себя чувствуем. Хотя иногда я задаюсь вопросом, нет, правда, я спрашиваю себя, когда у тебя последний раз был оргазм, мама. Наверное, тысячелетия назад. Или даже никогда. Ты поэтому столько думаешь про чужие сексуальные отклонения? Чтобы не думать о том, чего лишена? Должно быть, хорошая терапия. Заметно, что тебе уже лучше.

— Как ты называешь свой мост?

— Я, конечно, ничего не знаю о жизни, но с этим мушиным лицом тебе не остается ничего другого. Ты жалкое существо. Мама, ты насекомое. Всегда было интересно, способны ли насекомые испытывать оргазм.

— У тебя в голове одни оргазмы, Касандра? Значит, так ты определяешь для себя счастье? Почему?

— В любом случае так я определяю для себя свободу. Тебе не понять, ты все равно будешь гнуть свое. Не нужно ждать многого от насекомого.

— Ты слышала о том, что проявление ненависти по отношению к своим родителям очень определенно говорит о ненависти, которую ты испытываешь к самой себе, Касандра?

— Если ты не сумасшедшая и то, что рассказывала о своей тете и бабочках, правда, тогда ясно, почему твоя семья выбрала оставить тебя в живых. С тобой очень сложно… если точнее, суперсложно, окей?

— Почему ты так думаешь, Касандра?

— Бабочки выбрали не тебя. Папа… ну, для него стол, заваленный печатями, представляет больший интерес, чем ты. Калия лучше будет жевать мелки, чем ответит на твой взгляд, а я считаю тебя мухой.

— А Калеб?..

— Калеб? Он хочет тебя убить. Я, конечно, ничего не понимаю в жизни, но, думаю, не так-то это просто. Калеб — это коктейль из гормонов, он болтает много ерунды и, возможно, никогда тебе ничего не сделает. Но очень хочет… Такие дела, мама, очень жаль.

— Ты просто чудовище, дочка.

— Да-да, знаю, бла-бла, чудовище, бла-бла, бабочка, бла-бла, туфли, бла-бла, неудача, мушиное лицо. Пожалуйста, придумай что-то новое. Хоть раз в жизни соверши разумный поступок. Есть довольно чистые способы. Или, может, не очень чистые, ну, не знаю, но есть много вариантов. Не у всех этих способов есть крылья. И Калия тебе для этого не нужна. Ты можешь сделать что-то самостоятельно. Можешь сделать что-то сама. Исчезнуть, понимаешь? Если так посмотреть, бабочки нужны только для антуража.

Подвал представлял собой влажное помещение, где слились воедино испарения клаустрофобии и заточения. Мама почувствовала, что не в состоянии спуститься больше ни на одну ступеньку: проклятые ноги, проклятые пальцы, проклятые красные туфли с черной подошвой, самые красивые, проклятое платье в цветочек — во все это начинал впитываться запах подвала, кисло-сладкий запах разложения. Ни шага, ни единого, еще есть время раскаяться, беги подальше от подвала, подальше от пазла Калеба, разве ты не понимаешь, что не являешься ее частью? Что скажут мухи, роящиеся вокруг? Что еще они могут сделать, кроме как пригласить тебя, заставить войти? Они жужжат крылышками и летают вокруг: ты не одна мама, успокойся, это мы, мухи, твоя семья, и мы здесь, чтобы сказать тебе: все хорошо, спускайся в подвал и даже не думай снимать туфли, нужно быть настоящей женщиной, чтобы стоять до конца, не сдаваясь, ты муха или нет, признайся, мама. И мама спускается, окруженная армией прозрачных крылышек, тучами мух, и лишь теперь она замечает их присутствие.

Откуда они появились? Раньше в доме тоже были насекомые, мухи, но не в таком количестве и не настолько умные, и звуки они издавали не такие красивые, исполняя своими крылышками целую симфонию, колыбельную песню.

Мухи садятся на платье в цветочек, на красные туфли, на мамину кожу, жужжат вокруг ее волос, она становится местом обитания, территорией, домом для этих летающих тиранов. Мама спускается. Вот и пазл — алтарь гниения, от которого питаются мухи. Женщина доходит до последнего пристанища мертвых животных, где трофеи Калеба преданы вечному покою или вечной деятельности — кто скажет, что смерти чуждо движение? Мухи жужжат, говоря: мы не бабочки, но живем весело, наши крылья не мучают понапрасну, у всего есть своя цель, и эта цель — ты. Мама останавливается перед алтарем и чихает. В подвале много пыли — концентрация разложения. Этот подвал мог бы быть историей страны или ее семьи, но теперь такие мысли, хоть и верные, не имеют значения.

Мухи жужжат, и мама слушается их, ищет и находит скакалку, позабытую среди множества других бесполезных вещей, между свертков, связок, чемоданов, расставленных по углам. Скакалка, поднятая с пола, превращается в узел. У мамы не очень получается, но мухи ее подбадривают: давай, простой узел, сожми покрепче один конец веревки и накинь его на деревянную подпорку, подставь стул. Мама оживляется, застывает — это еще не предсмертный озноб, а другой вид страха — страх не исполнить последнюю цель в жизни, не перейти порог и не упасть в нору кролика, вернее, в расщелину с мухами. Быть неудачницей нелегко, это причиняет страдания. Что, если узел недостаточно крепок, если скакалка слишком длинная, если будет больно? Мухи успокаивающе жужжат в ответ на все эти вопросы, и мама понимает, что нужно иметь стальные яичники, чтобы покончить жизнь самоубийством; нужно иметь стальные яичники, чтобы подняться на стул в туфлях на каблуках, со сдавленными пальцами, с мозолями; нужно иметь стальные яичники, чтобы подпрыгнуть так, чтобы туфли не соскользнули с ног и не упали прямо перед памятником, перед алтарем мух. Нужно иметь стальные яичники, чтобы раскачиваться из стороны в сторону, как курица, ко-ко-ко, задушенная, ко-ко-ко, курица с головой в огненном круге, ко-ко-ко, не в силах сделать вдох, ко, курица уже не дышит, но в последнее огненное мгновение мама чувствует, как оргазм беспамятства поднимается по телу и растекается по мозгу. Он бесконечен — это оргазм не жизни, но смерти. Тело покачивается, покачивается, ко.