Уходящие из города - Галаган Эмилия
– Отвянь! – Она шарахнула его тряпкой по лицу.
– А-ай! – неожиданно тонко заскулил он. – А-ай, ты чего?! В глаз же!
Олеся отвернулась и принялась тереть парту. Ее не удивило, что Олег, повозившись немного, сказал:
– Я домой пойду. Глаз болит. – И быстро ушел, подхватив свой рюкзак.
Она даже не обернулась. Просто, разобравшись с одной партой, перешла к другой. Она понимала, что не справится одна, что надо было сказать Олегу: вот так сваливать – свинство с его стороны, надо было пообещать нажаловаться на него русичке или даже завучихе… Но Олеська не стала этого делать: само присутствие Олега вызывало у нее отвращение, почти такое же, какое возникало, когда она видела пьяную мать. Недавно мать снимала сапоги в коридоре, сшибла головой полочку для ключей и так же, как Олег, когда ему досталось тряпкой, скулила, потирая макушку. Скулила, как собака. Олеська терла и терла парту, сцепив зубы и кипя яростью.
Ненавижу мать.
Ненавижу Олега.
Ненавижу надписи на партах.
Не-на-ви-жу.
Она и сама не заметила, что плачет. Плачет и не может остановиться. Слезы бесят ее еще больше, потому что из-за них она толком не видит, что делает, но они текут и текут по лицу, и она не знает, как это безобразие прекратить.
– Скворцова? – Олеся услышала голос русички. – Ты как, справляешься?
Олеся повернулась в ее сторону, ориентируясь на голос, и закивала.
– А плачешь почему?
– Н-не знаю. Накатило.
– Не слишком усердствуй, – проявила Борисовна несвойственное ей милосердие. – Все равно опять изрисуют.
Олеська кивнула, вытерла слезы и продолжила работу. Это был первый и единственный раз в ее жизни, когда кто-то посторонний видел, как она плачет. Она не врала: накатило, эмоции оказались сильнее воли, плотина не выдержала напора воды.
Назавтра Олег растрепал всему классу, что Олеська ударила его тряпкой по лицу. Она-то думала, ему будет стыдно признать, что какая-то девчонка его унизила, но нет – он со смешком рассказывал всем и каждому, что Скворцова взбесилась, когда он к ней подкатил, и ка-а-ак врежет ему тряпкой. Когда на математике его вызвали к доске, он сказал:
– Ктория Санна, у меня глаз болит, не могу! Меня Скворцова зрения лишила!..
Ктория Санна подняла брови-ниточки, покачала головой… и сказала:
– Ладно. Куйнашев!
Глаз у Олега и правда был красный, но, скорее всего, от того, что он без конца тер его кулаком. И лыбился во все тридцать два. Стыдно или неловко ему не было.
Спустя несколько недель на уроке литературы Борисовна сказала:
– Что такое поэзия?.. Когда не пытаются выжать выгоду из боли. Когда плачут потому, что плачется. Как говорят, накатило. Не потому что «птичку жалко», или «русский народ страдает», или «отпустите меня пораньше». А просто потому, что накатило. Так плачут честные и сильные люди, в основном в одиночестве. Это и есть поэзия… А не скулеж, что тебе не дали косточку.
Она даже не смотрела на Олесю, когда говорила, и никогда после этого ничем не выделяла ее среди остальных учеников. По русскому у Олеси всегда оставалась тройка.
После окончания школы и службы в армии Олег стал работать охранником в ТЦ. С началом ковидобесия он вконец оборзел и с огромным удовольствием вышвыривал из ТЦ посетителей без масок. В школьные годы он мечтал стать президентом; что ж, он оказался одним из тех немногих счастливцев, чья мечта сбылась, даже с перебором.
Теперь он упивается властью, решая, кого пустить, а кого нет. Быдло-апостол Петр 2020.
Нет ума, считай калека
Влад рано понял, что умом не блещет, и страшно разозлился по этому поводу – на всех. То есть на самом деле он решил, что идиоты как раз все остальные.
В то лето, когда исчез отец, мать отправила их со Славкой к своим дальним родственникам. Теперь мальчишки шатались не по стройке, а по деревне – как будто одно другого лучше. Славка, конечно же, набрал с собой книжек, которые читал, валяясь в саду под яблоней, а Влад пытался наладить коммуникацию с местными.
Там было человек десять пацанят и девчонок, такая микробанда, все загорелые, крепкие и лазающие по деревьям, как макаки. Хромой Влад был им нужен, как зайцу стоп-сигнал. Обычно все общение в коллективе сводилось к тому, что планировали обнести бывший колхозный (колгоспный) сад, травили матерные анекдоты или думали, как поймать и побить Эвку. Влад с пятого на десятое понимал, что они там базарят: их было много, они то и дело ржали, а еще говорили не по-русски. (Когда Влад вырос, его коробило от утверждения, что все славянские языки похожи; всякий раз, услышав, что русские, белорусы и украинцы без проблем поймут друг друга, он принимался с пеной у рта доказывать, что это не так – ни черта не поймут, как ни старайся.)
Эвку почему-то не любили, говорили, что она «лышайна» и «гыдка». Эвка каталась по улице на здоровенном взрослом велике, хотя была для него слишком мелкой, поэтому ездила «пид рамою», то есть стоя. Обычно она носила обрезанные из старых джинсов шорты и драную настолько, что было видно тело, майку. Когда Влад услышал, что у Эвки лишай, то подумал, что она лысая, но волосы у нее были – только короткие. Если б Влад не знал, что она девочка, он бы мог подумать, что это мальчишка. Хотя, конечно, если присмотреться, было видно, что у нее девчачье лицо, немножечко похожее на Полинино (может, из-за веснушек, а может, Влад просто скучал по Полине). Эвка всегда смотрела прямо, а дети орали, сидя на лавке, а кое-кто – на заборе или на дереве, которое росло за забором:
– Лышайна!
Эвка делала вид, что не слышала, но не могла не слышать. Не то чтоб Владу было ее жалко – он вообще ее не знал, но происходящее казалось ему глупым и противным. И однажды, когда все затихли, Влад произнес кое-что, казавшееся ему красивым и мудрым. Наверное, он услышал эти слова в кино или от кого-то из взрослых. А может, от Славки, который много читал.
– Зачем вы ее обижаете? Она же… вона же чоловик!
Все загоготали. Сидевшие на дереве даже, кажется, чуть вниз не попадали. Они ржали, а Влад готов был провалиться сквозь землю со своими умными словами.
– Чоловик! Чоловики – цэ мы, хлопци! А дивчата – жинкы!
Влад чувствовал себя хуже, чем «лышайный» – он чувствовал себя тупым. Бесконечно и беспросветно тупым. Это был позор похуже того, что Славка научился понимать по часам в пять лет, а Влад – только в семь. Похуже того, как надеть колготки задом наперед после тихого часа в саду. Хуже позора не уметь залезть на дерево из-за ноги.
Больше дружить с деревенскими детьми Владу не хотелось. Оставалось только придумывать, что у него есть крутое оружие, из которого Влад шмаляет по ним, и они повисают на ветках дерева или на заборе, как постиранное белье на веревке. И кровь с них капает на землю.
Нет предела совершенству – еще худший позор ждал Влада в школе, когда он оказался самым тупым учеником в классе (конечно, был еще и Олег, но тот наглядно демонстрировал тезис, что при силе не нужно ума).
Однажды математичка Ктория Санна увидела с внутренней стороны обложки Владовой тетрадки для контрольных работ «портрет Олега». Предыстория такова: Олег, как обычно, задирал Влада, и тот его нарисовал. Ну как нарисовал – изобразил человечка и подписал «Олег», а напротив – робота, который в него стреляет. Потом нарисовал в Олеге дыру, из которой вываливаются внутренности – хотел повесить кишки Олега на елку, как гирлянду.
Полина увидела это и засмеялась. Сказала, что Влад крутой, у него прямо комикс получился. Ктории Санне комикс Влада не понравился – и она вызвала в школу маму. Только мама, конечно, не пришла, а передала с Владом записку, что ей очень некогда: она едет за товаром.
Ктория Санна ругалась, что Влад мало того что совсем не понимает математику, так еще и рисует на уроках расчлененных Олегов. Как будто увлечение живописью как-то помешало Леонардо создавать великие изобретения! Вот и Владу комиксы про Олега не мешали – он что с ними, что без них был безнадежно туп в математике, да и, честно говоря, не только в ней.
