Уходящие из города - Галаган Эмилия
– Не тянет на ответ первой ученицы.
Это еще не все – в холле установили стенд с фотографиями первых учеников, и буквально через пару дней кто-то подрисовал Лоле то, что неизбежно подрисовывают всем фотографиям. Первому ученику из 11 «Б» добавили еще и надпись «сосу» поперек лба.
Однажды Лола услышала, как Олеська сказала своей неразлучной подружке Лу:
– В школе на первых местах те, кто потом будет улицы подметать… вот ты поступишь на эту… как ее…
– Прикладную математику…
– А толстая Лолка будет торговать всяким хламом в магазине своих родителей!
Лу тихонько хихикнула. Если бы у Лолы было ее фото, она подошла бы к стенду и приклеила его туда. И отдала бы ей идиотскую книжку про лучших людей нашего города (хотя у Лу, победительницы олимпиады по краеведению, такая книжка, конечно, тоже была). Так взяла бы и отдала – прям по голове ее, умной-кудрявой.
Первым всегда оказываешься случайно, но мстят тебе за это так, будто ты специально унизил всех остальных. Ну или не мстят, а тупо отрываются на тебе просто так, от нефиг делать.
Но ко всему привыкаешь, даже к тому, что ты мисс Бурпл: через неделю Лола уже спокойно ходила мимо своей изуродованной фотографии. Приближались экзамены, тут уж не до таких мелочей, как пририсованный ко рту член. История с первым местом закончилась бы и забылась, если б однажды после уроков Лола не заскочила в школьную библиотеку.
Дины Ивановны, библиотекарши, на месте не оказалось – зато там обнаружилась Надька, ее дочка и Лолина одноклассница.
Лола мало общалась с Надькой, все учебные годы та тихо сидела за задней партой, плелась в числе троечников, не проваливаясь в двойки только потому, что умела прогулять ту самую контрольную, которая поставила бы крест на ее тройке в четверти. С класса эдак седьмого Надька красила волосы, все время в разные цвета, то в рыжий, то в черный, то в платиновый блонд, но всякий раз ее яркая стрижка жила недолго, буквально за месяц превращаясь в тоскливое недоразумение цвета половой тряпки. Что-то похожее было и с косметикой: Надька активно ей пользовалась, но от этого ее лицо не становилось заметнее, даже жирно нарисованные черные брови не добавляли ему выразительности. На Надьке лежало непробиваемое проклятие незаметности: станцуй она голая на столе в кабинете директора, об этом все равно говорили бы меньше, чем о том, что в столовском пюре недавно нашли таракана.
Надька сидела, закрыв лицо руками. На пальцах – много дешевых железных колец, которые продавались в киосках и на рынке. Лола слышала, что от них пальцы чернеют.
– Надь… Дина Ивановна… мама твоя, где?
Надя плакала. Лола присела рядом, не зная, стоит ли начинать разговор.
– Это из-за… матешки?
Недавно у них была четвертная контрольная. Надька замотала головой и задергала плечами. Ах да, она же эту контрольную по своему обыкновению прогуляла.
– С мамой поссорились?
Снова нет.
– Ну я тогда это… завтра зайду…
И тут Надя отняла руки от лица, перепачканного, как у девушки из древней песни, в слезах и губной помаде.
– Ло-олка, мне так страшно!
– Надь, что случилось?
– Я опухоль у себя нащупала, Лол! Мама говорит: к врачу надо идти! А я боюсь! Все экзамены будут сдавать, а я… в больнице лежать! На эту… на химию ходить?
Лола смотрела на Надькино размазанное лицо; слов не находилось.
– А если уже поздно? Если – все, неоперабельно? Как, помнишь, у этой, у училки младших классов… фотка ее в коридоре стояла, с гвоздичками…
Лола помнила. Это был единственный за историю школы случай, когда фотке ничего не пририсовали. Учительница была совсем молоденькая, как их Майя Петровна. Бедные осиротевшие младшеклашки.
– Лол, а если я буду первая? Вот Полина у нас первая… ну, красавица, «Мисс весна». Ты первая ученица по всем предметам, Куйнашев всегда первым кросс пробегает, а я… я буду первая, кто умрет? Первая, кто умрет в 9 «А»?
Надька опять закрыла лицо руками и заскулила. Тут открылась дверь – вошла Дина Ивановна. В отличие от очень высокой Нади, ее мать была маленького роста, тоже довольно ярко красилась и носила странные серьги, в этот раз – в виде ярко-красных пластиковых спиралей, внутри которых на цепочке болтались красные шары.
Лола подумала, что, наверное, каждый рожден хоть в чем-то быть первым. И действительно, как ни крути, кто-то из ее одноклассников будет первым, кто умрет. Так же, как в жизни каждого из нас был первый умерший знакомый: утопший в реке алкаш, выпавшая из окна при развешивании белья соседка, та учительница начальных классов… Почему бы тому, кто никогда ни в чем не был первым, не стать первым в смерти?
Потом Лола узнала, что склонная к ипохондрии Дина Ивановна убедила дочь, что та ужасно больна; в ходе обследования выяснилось, что Надька здорова как лошадь. Ее кошмар (а может, и своего рода тайное желание) не сбылся.
А первым, кто умер из их класса, оказался Сашка Трошкин, который в первое лето после школьного выпуска въехал в бетонный забор на мопеде, подаренном родителями в честь поступления в вуз. (Полину умершей Лола не могла посчитать, нет, нет, Полина просто ушла, улетела, не обещав вернуться.)
Надька так и не стала первой ни в чем, и больше с ней никаких историй не происходило.
Накатило
Как-то раз в седьмом классе Олесе не повезло: выпало дежурить вместе с Олегом. Лу заболела, иначе, конечно, с Олесей дежурила бы именно она, и тогда они вдвоем возились бы до полуночи, отдраивая все до блеска: Олеся была аккуратисткой, а Лу просто не умела сказать: «И так сойдет!» – и уйти домой, хлопнув дверью класса. Но Лу отсутствовала, и поэтому Олесе в напарники выдали Олега. Борисовна, русичка-истеричка, приказала им тщательно отмыть парты, расписанные так, что их можно было читать, как учебник. В основном на партах была написана всякая мерзость, которую Олеська старалась не замечать: после нее становилось противно и хотелось ударить кого-то по лицу (непонятно кого, но ударить очень хотелось; на худой конец саму себя по щекам отхлестать).
Дежурным всучили по банке «Пемолюкса», ворох тряпок и ведро воды. И время – работайте, дети, солнце уже село (на дворе зима, учились во вторую смену), но это неважно, все равно работайте.
И Олеська работала, а Олег, конечно же, нет.
– О-о-о, смотри, Скворцова, это че – трусцы? – Он развернул одну из кипы тряпок. – Ха-ха-ха, смотри, реально! Это чьего-то бати, что ль?
Олег махал у Олеси перед носом обрывком (половиной) семейных трусов и хохотал так, будто это смешно.
– Иди работай, – сказала она как можно строже. – Мой ряд у стены, твой – у окна, центральный – пополам.
– Деловая, – бросил Олег и пошел вразвалочку к «своему» ряду. На Олеге были темно-синие спортивные штаны, он на все уроки так ходил, и ему даже перестали писать в дневник замечания, так как это не приносило результатов. Поверх штанов натянут серый шерстяной свитер. На вкус Олеси – максимальное уродство, какое только может быть на свете, такую одежду не спасло бы даже прекрасное лицо с тонкими чертами и слегка вьющиеся волосы, как у Сергея Герасимова. Но никакого прекрасного лица у Олега не было: круглая бритая налысо голова, челочка, а глаза как будто криво пришиты.
Он не дошел до «своего» ряда парт, посмотрел на ту, что стояла ближе всего к нему, и громко прочел:
И заржал, конечно.
– Чего смешного? – Олеська с усилием оттирала с парты какую-то мерзость вроде той, что он прочел. – Иди работай!
– Ну ты ску-учная! – Олег опять подошел к ней. – Неинтересная ты! – последние слова явно были ложью, так как он попытался ее облапать; а с чего лапать тех, кто неинтересен?
Олеська ухмыльнулась, отметив про себя это логическое противоречие, и оттолкнула Олега изо всех сил. На секунду ее ладони увязли в противно-мягком шерстяном свитере. Под этой мягкостью Олег был твердый как камень и не сдвинулся с места. (На что она рассчитывала? Он гораздо сильнее ее.)
