Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра
— Что олицетворяет дорога?
— Любая дорога?
Адам наградил меня своей любимой ироничной улыбкой.
— Знаю, знаю. Что олицетворяет та дорога? — Я уставился на фотографию детей Адама. Они выглядели счастливыми. Я подумал о Сантьяго.
— Опять смотришь на снимок моих сыновей?
— Да. — Я пытался сосредоточиться на разговоре, иногда мне это непросто дается. — Дорога? Не знаю, Адам. Правда, не знаю. Ну, это же дорога. Она куда-то ведет, но я не знаю — куда.
— На твоих других рисунках, тех, что ты рисовал в школе, присутствовали когда-нибудь люди?
— Нет.
— Что ты рисовал?
— Городские пейзажи. Так их называл мистер Дрейк. Здания, аллеи, улицы.
— Пустые улицы?
— Да. Иногда рисовал машины.
— С водителями?
— Нет.
— И никаких людей на твоих городских пейзажах?
— Получается, что так.
— Угадай, кем полны города?
— Ну да, да, они полны людей.
— Но в мире Зака людей нет.
— Ну не знаю, может, я не люблю людей.
— Не думаю, что это так. Я предполагаю, что ты очень любишь людей. Ты любишь Рафаэля. Любишь Шарки. Тебе нравится мистер Гарсия, нравится Эмит — думаю, что нравится.
— Да, он нравится мне.
— Тебе нравился Марк. Нравится Лиззи, Шейла, Келли и… — есть хоть кто-нибудь в группе, кто не нравится тебе?
— Нет. Мне нравится вся наша группа.
— Не нравится хоть какой-нибудь психотерапевт?
— Есть такой один. Он болван.
— Это было честно. Значит, из всех наших психотерапевтов тебе не нравится только один?
— Выходит, что так.
— Ты любишь людей, Зак. Так что, не в этом твоя проблема.
— Тогда в чем она?
— Давай разберемся в этом.
— Ты знаешь, в чем моя проблема?
— Нет.
— Но у тебя есть теория?
— У меня полно теорий, Зак. И они ни черта не значат. — И он перевел разговор в нужное ему русло. Угу, как будто я этого не заметил. — Откуда такой рисунок?
— Оттуда, что именно так меня и нашли. На обочине дороги.
— Помнишь, какой?
— Да. Ведущей в Карслбад. Старое шоссе на севере Эль-Пасо. Там меня и нашли.
— Ты помнишь что-нибудь еще?
— Меня трясло.
— От холода?
— Я умирал.
— Умирал?
— Да. Алкогольное отравление. Очень сильное. Знаешь, от него можно умереть.
— Да, я знаю. Ты помнишь, кто тебя нашел?
— Коп. После этого все как в тумане. Я был в больнице. Она мне часто снится. — Я оторвал взгляд от пола и посмотрел на Адама. — Я чуть не умер.
Глава 12
Я ненавижу их за любовь ко мне
Ночью я просыпался через каждый час — у меня такое бывает. Обводил взглядом комнату. Смотрел на часы. 12:45. 12:46. 12:47. Снова засыпал и снова просыпался. 1:48. 1:49. 1:50.
Рафаэль читал. Он читает, когда ему не спится. Где-то около трех утра встал с постели Эмит. «Выпустите меня, — шептал он. — Выпустите меня». Он явно собирался направиться к двери. На улице лил дождь и гремел гром — идти туда в одних трусах было не очень хорошей идеей. Рафаэля подобный лунатизм совершенно не беспокоил. Он встал, отвел Эмита обратно в постель и уложил. Но Эмит не захотел лежать. Сев в постели, он тихо проговорил:
— Я не делал этого. Выпустите меня.
— Хорошо, — ответил ему Рафаэль. — Мы выпустим тебя, как только взойдет солнце.
— Сейчас. Выпустите меня сейчас. — Похоже, он снова собрался встать, поэтому Рафаэль вернулся к нему и потряс, пробуждая.
Эмит растерянно уставился на него.
— Ты говорил во сне. Опять хотел подняться, поэтому я решил, что лучше тебя разбудить.
Эмит кивнул.
— Я же ничего… не сделал?
— Нет.
— Хорошо. Иногда я делаю такое, чего потом стыжусь.
— Например?
— Писаю в углах комнаты или что-то подобное, за что потом стыдно.
— Ты просил: «Выпустите меня». Откуда? Не помнишь?
— Не помню. — Эмит впился глазами в Рафаэля. — Тебе не спится?
— Да, сегодня не спится.
— Ненавижу это сраное место, — проворчал Эмит. — Меня тут закормили таблетками. Поэтому я и хожу во сне.
— Может быть. А может быть и нет. Может быть, ты и без таблеток будешь ходить во сне.
— А тебе нахуй откуда знать?
Рафаэль улыбнулся одной из своих «прочищающих горло» улыбок.
— Лунатизм может быть симптомом ПТСР[10].
— Ты, блять, психотерапевт, что ли?
Рафаэль взял свою книгу.
— Нет. Я просто много читаю. Хочешь попробовать?
— Пошел ты. — Эмит ненадолго притих, потом спросил: — Ты это серьезно? Лунатизм? Он может быть из-за этого… ну, из-за психологической травмы?
— Парень, живший здесь до тебя — Шарки, все время ходил во сне. Вот я и прочел об этом книгу.
— Эта книга все еще у тебя?
— Да.
— Дашь ее мне?
— Конечно.
— Научишь меня рисовать?
— Зачем? Рисуй, как умеешь.
— Я вообще не умею.
— Тогда рисуй, как получится, для терапии сойдет. В художественную школу можешь поступить позже.
— Умник, да?
— Уху.
Не знаю, почему я не присоединился к их разговору. Просто люблю слушать. Думаю, в душе я хотел запомнить голос Рафаэля, чтобы носить его в себе, когда он уйдет.
— Могу я задать тебе вопрос, Эмит?
— Да.
— Ты много сменил таких мест, как это?
— Это что, заметно?
— Заметно.
— Три или четыре.
— Так три или четыре?
— Четыре. Мне все это не помогает.
— Тогда почему ты здесь?
— У меня…
— Неприятности с законом, — закончил за него Рафаэль.
— Угу.
— Что употребляешь?
— Кокаин, героин, пойло. Выбирай.
— Когда начал?
— О, не знаю даже. В четырнадцать, наверное. Один парень обозвал меня негром, несколько дней спустя кто-то разрисовал наш гараж этим милым словечком.
— И ты решил напиться.
— Мне было больно.
— Не сомневаюсь.
— Но ты не можешь представить, как.
— Не могу. — Рафаэль сделал глубокий вдох — он словно затянулся, куря сигарету. — Значит, ты напился.
— А что, я должен был вместо этого его напоить?
— Тебе приходит на ум лишь этот вариант?
Эмит рассмеялся, знаете, таким нахальным смехом, говорящим: «пошел ты».
— Любишь другим мозги вправлять?
— Да нет. Просто иногда люблю задавать много вопросов.
— Удивительно, что тебе не надирали задницу.
— А с чего ты взял, что этого не делали? — Рафаэль засмеялся сам над собой. Снова. — С какими людьми ты общался, что они могли побить за то, что им задают вопросы?
— С нормальными людьми.
— Ты общался с нормальными?
— Нет, наверное все-таки нет.
— Иногда, когда люди задают вопросы, это означает, что ты им небезразличен.
— Ты один из таких людей?
— Да. Я один из таких.
Эмит ничего на это не ответил.
— Знаешь, Эмит, ты можешь сделать так, что это место поможет тебе. Как давно ты ничего не употреблял?
— Восемнадцать дней.
— Восемнадцать дней — это много. Восемнадцать дней — это замечательно. Говорят, если продержишься один день, то сможешь продержаться всю жизнь.
— И кто это говорит?
— Я говорю.
— Спорю, что ты пил вино.
— Ты прав.
— Спорю, что ты пил хорошее вино.
— Очень хорошее вино.
— Спорю, что ты пил один.
— Только так и больше никак. Так меня никто не отвлекал. — Рафаэль рассмеялся смехом, означавшим грусть. — Я не пил целый день.
— И теперь не будешь пить всю жизнь, да?
— Я знаю, что ты зол на весь мир. И знаю, что ты имеешь на это право.
— Я живу в гребаном мире расистов.
— Это так.
— Ты тоже живешь в этом мире, приятель. И что ты, блять, делаешь при этом?
— Говорю с тобой.
Это вызвало у Эмита смех. Приятный смех. Хороший смех. Мне он показался именно таким, не знаю почему. Сам того не сознавая, я засмеялся вместе с ним.
— Ты там тоже проснулся, приятель?
— Да, — ответил я.
— Ты тихоня.
— Что-то типа того.
— Тебе нравится здесь, Зак?
Я дал вопросу Эмита несколько секунд повисеть в воздухе.
— Здесь хорошо.
— И что здесь нахуй хорошего?
— Кормят хорошо.
Рафаэль с Эмитом засмеялись. От души. И я вместе с ними.
Не знаю, как долго мы смеялись, но, кажется, довольно долго. А затем снова наступили тишина и безмолвие. От лампы Рафаэля шел теплый свет, и в нем вся комната казалась нарисованной. Она казалась странной картиной, рассказывающей свою историю — и чтобы понять, о чем эта история, к этой картине нужно было внимательно приглядеться.
2Люблю выходные. Тут у нас как в школе — утром занятие с группой, потом еще два занятия, обед, и парочка занятий дневных.
Мы полны злости, поэтому у нас есть занятия по избавлению от злости.
Мы зависимы, поэтому у нас есть занятия по избавлению от зависимости.
