Бенджамин Саэнс - Я пел прошлой ночью для монстра
— Давай взглянем на него, — предложил он.
Я вытащил рисунок и положил его в середину круга.
Воцарилось долгое молчание. Группа изучала его, хотя в нем не было ничего такого, что можно было бы изучать.
— Красивый, — сказала Лиззи. — Я не знала, что ты художник.
— Я не художник.
— Художник, — возразила Шейла. — Самый настоящий художник.
Я посмотрел на рисунок, пытаясь увидеть то, что видят остальные.
— Хочешь рассказать нам о нем?
Я пожал плечами, подняв на Адама глаза.
— Всё в нем, — ответил я.
— Что, «всё»?
— Вся моя жизнь.
Я прекрасно понимал, что Адам говорит мне своими глазами. Я знал, что внутри меня есть слова, но их так тяжело было вытащить наружу.
— Это я, лежащий на обочине дороги. Рядом со мной мертвая собака. Я как эта мертвая собака. А дорога просто куда-то ведет. Все дороги куда-то ведут, они бесконечны, я же никуда не иду. Я мертв, как эта собака.
— Почему собака?
— Я люблю собак. У меня была одна. Я рассказывал о ней? Не помню.
Все отрицательно покачали головами.
— Мою собаку звали Лилли. Она спала со мной. Я говорил с ней и, казалось, что она меня понимает. Она умерла, когда мне было около пяти. Я нашел ее во дворе. Она не дышала. Мой отец был пьян. «Собаки умирают», — сказал он мне и пошел пить дальше. Я закопал собаку на заднем дворе.
— Сам? — У Адама было странное выражение лица. Он выглядел печальным. Словно сказанное мной расстроило его.
Я кивнул.
Он кивнул в ответ.
— Может быть, я думал о Лилли. Не знаю. По правде говоря, я ни о чем не думал. Я просто рисовал. Мне приснился сон, и я не мог снова заснуть, поэтому встал и нарисовал этот… этот…
— Автопортрет, — закончил за меня Рафаэль.
— Да, наверное, ты прав.
— Почему пустыня? — Адам всегда задает много вопросов, касающихся наших картин. Он это любит.
— Это место, в котором я живу. Я живу в пустыне. Всегда в ней жил.
— Тебе нравится пустыня?
— В ней тихо. И она не бесплодна. Все думают, что в пустыне ничего нет. Думают, что это лишенное воды, мертвое место, но это не так. На самом деле она как лес. Нет, в ней нет деревьев, но в ней много чего растет. Она изумительная. Правда. Пустыня потрясающая. Если вы проведете в ней какое-то время, то узнаете, какая она замечательная. Однажды я ходил в пустыню с отцом, он знал названия всех растущих там растений. Это был самый лучший день в моей жизни.
— Значит, — сказал Адам, — ты — мертвый — с мертвой собакой лежишь в сердце пустыни, где растет множество растений. Здесь есть смерть и есть жизнь.
— Наверное.
— Как думаешь, сможешь связать этот рисунок со своей историей?
— Думаю, да. — Мне на ум пришли разные вещи. — Может быть, я всегда чувствовал себя так в своей семье. Как будто я уже мертв. Как будто я — всего лишь тело на обочине дороги. Вот кем я был. Вот что я чувствовал.
— Но ты не мертв, Зак. — Голос Рафаэля был тихим, но твердым.
Я уставился в пол.
— Мне кажется, что мертв. Почти все время.
— Я вижу тебя, Зак. — Любимое выражение Адама.
— Я тоже тебя вижу, — ответил я, насмешливо взглянув на него.
Он улыбнулся, покачав головой.
— Когда ты в последний раз ощущал себя живым? По-настоящему живым?
Как только Адам задал этот вопрос, я уже знал ответ на него. Только я ему не ответил. Я не хотел говорить этого в группе. Не хотел говорить никому. Мои губы дрожали, и я не мог унять их дрожь. Соленые капли побежали по моим щекам, и взгляд затуманился. Я с силой сжал кулаки, собираясь. Сначала перестали дрожать губы, потом остановились слезы. Я сделал глубокий вдох и разжал кулаки. Снова опустил взгляд в пол. Слова сами срывались с моих губ, я ощущал их — слова, которые не хотел произносить:
— В последний раз… в последний раз я чувствовал себя по-настоящему живым, когда мне пел Рафаэль.
— Что он пел тебе?
Я знал, что Адам смотрит на Рафаэля, хотя сам глядел в пол.
— На самом деле я даже не сознавал, что он поет мне. Мне снился кошмар, он подошел, сел на мою постель и пел мне, пока я не успокоился.
— Но если ты спал, то как мог знать, что Рафаэль тебе пел?
— Он сам мне сказал. — Взглянув на Рафаэля, я попытался улыбнуться, но улыбка не вышла. Я ненавижу говорить о своих чувствах. Ненавижу. Мне больно. Я сделал еще один вдох. — Он сказал мне об этом, а потом спел песню, песню, которую пел мне ночью. Он пел эту песню своему сыну. — Я замолчал. Я больше не мог говорить. Слишком сильно дрожали губы. Я просто не мог говорить.
— Это было прекрасно. Ты не считаешь так, Зак?
— Но я не хочу чувствовать себя живым, неужели вы не понимаете?! Неужели не понимаете?! Сколько раз мне вам это повторять? — Я так громко кричал, что мой голос срывался. — Я не хочу чувствовать себя живым!
Не контролируя себя, я вскочил на ноги и выбежал из комнаты. Все кружилось перед глазами. Когда же мир вокруг меня перестал кружиться, я обнаружил, что сижу перед деревом Рафаэля, деревом по имени Зак.
4Я так устал.
Боже, как же я устал.
Все казалось серым, пустым и далеким. Я знал, что если не отдохну, то просто умру, поэтому лег на землю и уснул. Во сне я проснулся, на улице стояло лето, и мои глаза были зелеными как листва деревьев. Я был очень счастлив, но в то же время чувствовал себя ужасно уставшим, поэтому снова лег спать. Проснувшись, я обвел взглядом летний мир. Ни единого облачка на синеве небес, воздух чист и свеж, и обрушившееся на меня счастье почти невыносимо. И я снова уснул. И снова проснулся. Я засыпал и просыпался, засыпал и просыпался, но всё это был лишь один длинный сон.
Разбудил меня Рафаэль.
— Проснись, Зак, — тряс он меня.
Я медленно поднялся. Огляделся. Я еще не пришел в себя и не совсем понимал, где нахожусь.
— Ты в порядке, Зак?
— Наверное.
— Холодает. Идем в кабинку.
— Как ты узнал, где меня найти?
Рафаэль посмотрел на меня так, будто я задал дурацкий вопрос.
— Я думал, мы не должны никого спасать. Таковы же правила.
— Я не спасаю тебя.
— Тогда что ты делаешь?
— Утаскиваю с холода.
— Разве это не спасение? Спасение тут непозволительно.
Рафаэль поднял взгляд на грозовые тучи.
— Кажется, будет ливень. — Он посмотрел на меня. — А ты даже от дождя уберечься не можешь.
— Мне нужно покурить.
— Господи, надень хотя бы куртку сначала. Ты безумец, Зак. Безумец.
5Эмит протянул мне сигарету и дал зажигалку.
— Спасибо, — поблагодарил я.
— Ты как?
— В норме.
— Спасибо за историю.
— Уху. Мы тут этим и занимается — историями. Ты следующий.
— Меня это охереть как радует.
Я засмеялся.
— Нелегко тебе пришлось.
— Поэтому я и здесь. Поэтому мы все здесь.
— Нда. Знаешь, я ненавижу твоего брата.
— Ты даже не знаешь его.
— Он бил тебя, парень. Я ненавижу его за это.
В это мгновение разразился дождь. Мы с Эмитом молча смотрели на разбушевавшийся ветер и льющую с небес воду. Может быть, мы стали зависимы от бурь. Может быть, это и так. Я докурил свою сигарету, Эмит предложил мне другую. Я ее взял.
— Чувствую себя под стать этой дерьмовой погоде.
— Я тоже, — согласился я.
— Дождь пробуждает мир.
— Откуда вдруг такая мысль?
— От сестры. Она всегда мне так говорит.
— Она хорошая, твоя сестра?
— Она замечательная.
— Это здорово, что у тебя есть сестра.
— Она еще не махнула на меня рукой. Еще нет.
— Может, никогда и не махнет.
Эмит ничего не ответил. Он словно ушел в себя. Думал о чем-то, может быть, о сестре, может быть, о чем-то еще. Я видел, что кто-то идет к нам, в курительную яму, под дождем. Видел зонт, и когда фигура приблизилась, разглядел, что это Лиззи. Дойдя до нас, она, не закрыв зонта, полезла в карман за сигаретами.
— Помочь? — Я взял у нее зонт и поднял над ее головой.
Она вытащила и зажгла сигарету.
— Ты засранец, — сказала она. — Оставил нас в группе одних. Мы даже не успели тебе ничего сказать. Теперь ты наш должник.
Пожав плечами, я уставился в землю.
— Ну, я жду.
— Прости, — извинился я. — Я просто… я не знаю, что произошло.
— Ты прекрасно знаешь, что произошло. Ты испугался. И сбежал. Плавали — знаем. — Она рассмеялась. — Не делай так больше, ладно? — Она одарила меня улыбкой. Ее улыбка была по-настоящему прекрасной.
— Не буду.
— Я вижу тебя.
— Уху. Я тоже тебя вижу.
— Правда?
— Правда.
И мы с ней вдруг сказали в унисон:
— Я вижу тебя. Правда, вижу.
Мы смеялись и смеялись. Но что в этом был смешного? Я вижу тебя, Зак. Я тебя вижу.
Воспоминания— Что олицетворяет дорога?
— Любая дорога?
Адам наградил меня своей любимой ироничной улыбкой.
