Владимир Бацалёв - Первые гадости
— Ну, как можно не пить, не курить, не трахаться часто? Ну, как можно отказывать себе в мелких удовольствиях? — говорил Простофил, разводя руки от непонимания… — Ты же не сумасшедший! И не комсомольский вожак, за которым следят во сто глаз из парткома!
Но Аркадий помнил наизусть завет Веры Павловны и не давал целовать себя без любви работницам ГРЭС. Он садился на забор, доставал карманный словарик и повторял чуждые двум бездельникам звуки.
Девяток яиц, тоже имевший тягу к знаниям, но умозрительную, бесхарактерную и несистемную, сочувствовал Аркадию и махал на него рукой.
Зато Простофил заходился от крика:
— Ну, что он от этого своего знания получит?! Красный диплом?! А мы продадим забор и получим красные сберкнижки!
Часть забора они действительно продали, ссылаясь на бедность, но никто этой аферы не заметил, кроме Аркадия и покупателя.
Наконец открылось, для чего закладывались полевые штабы и строился забор: военное начальство, не довольствуясь продовольственным снабжением части и области, открыло тут свиновыпас, а полевые штабы, легко переоборудованные в погреба, ушли в собственность офицеров и, соответственно, получили кодовые названия: «Полевой штаб лейтенанта такого-то», «Полевой штаб майора такого-то»… («Такого-то» — для конспирации.) И только капитан Чекрыжников— холостой и малоежка — смастерил из полевого штаба гараж.
Объект сразу засекретили от местных жителей и выставили взвод охраны вокруг забора, а свинопасами внутри объекта назначили Аркадия и еще одного паренька — абсолютно дикого.
Девяток яиц на правах «деда» пробовал заступиться за Аркадия, но пришла весна и Девяток яиц демобилизовался.
Аркадий воспринял перемену в службе как издевательство.
— Не знаю, — сказал он дикому пареньку, — есть ли еще где-нибудь страна, в которой человека унижали бы за то, что он много знает.
Но это была напрасная обида, ибо никому из командиров не приходилось еще задумываться: «Много знает рядовой Чудин или права от лева не отличает?» — да и Аркадий скоро понял прелесть нового занятия: командную отстраненность и командную благодарность за каждый прибавленный центнер.
Однажды он взял неучтенного поросенка и пошел к замполиту, чтобы вступить в партию и коммунистом добиваться согласия Чугунова на брак.
— Вы «Свинарку и пастух» смотрели? — спросил Аркадий.
— А как же! — ответил замполит.
— Поскольку я и свинарка и пастух, то хотел бы в партию, — сказал Аркадий. — Мне по профессии положено.
— Мы поглядим, — сказал замполит, — зубри «Устав».
Но, поразмыслив на досуге, он решил, что работнику по сути «теневой» экономики в партию никак нельзя. И не желая прослыть трепачом и не желая лишиться неучтенных поросят, замполит обещал Аркадию прием под конец службы, прекрасно зная, что обманет, не покраснеет и не устыдится…
Дикий паренек, работавший с Аркадием одним кнутом, рос до армии в настолько пустой местности, что даже газеты ни разу не видел и читать-писать, конечно, не умел. И от безграмотности, без книг и телевизора дикий паренек до всего додумывался сам эмпирическим путем.
Аркадий решил поставить на нем эксперимент, подтолкнуть к изобретению письма и посмотреть, что сочинит дикий паренек.
— Как это ты все запоминаешь? — спрашивал он.
— Головой, носом, языком и руками, — отвечал дикий паренек. — Дотронусь до печки и помню, что обжегся.
— А как телефоны запоминаешь?
— А это что такое? — удивился дикий паренек.
— Расскажи мне свою жизнь, — просил Аркадий.
Дикий паренек вмещал ее всю в три предложения.
— А можешь нарисовать свою жизнь так, чтобы я понял без слов?
— Могу, только проще рассказать.
Ничего не получилось у Аркадия. Дикий паренек еще не созрел до письма и упорно не хотел устойчивые словесные понятия выражать согласованными знаками.
Изредка их навещал на «полигоне» Простофил, оставшийся в части без земляков, чтобы подобрать отмычку к какому-нибудь полевому штабу и стянуть оттуда пару бутылок наливки или настойки.
К тому времени у Простофила уже и последний ветер улетел из головы через глотку, жадно потреблявшую все подряд. Образовавшийся вакуум позволял надеяться, что Простофил станет более порядочным, пустым, но не опустившимся. Только Простофил щелкал эти надежды, как фундук, и мазал на хлеб очередной тюбик крема для бритья, в инструкции к которому было сказано, будто он «устраняет зуд в бороде и усах». Но кайф уже не забирал до восторга, от водки Простофила тошнило, конопля шла за семечки, и даже полный шприц компота из столовой асфальтобетонного завода не приносил удовольствия. Да и столовую закрыли на ремонт из-за отсутствия продуктов. Какую-то жидкую эпиляторную дрянь Простофил принял за настойку эфира и нанюхался до такой степени, что обжег бронхи и кашлял три дня, пока медбрат не прописал ему бег трусцой, как отхаркивающее.
Тогда Простофил решил свалить из армии на вольные наркоманские хлеба, нарочно порезал вены на руке и, визжа от испуга, побежал в санчасть, чтобы спасти свою жизнь и комиссоваться. И его комиссовали через три месяца под честное слово, что суицида он не повторит. Но Простофил не поехал домой, как обещал, а поселился на чердаке женского общежития, чтобы не делать никакой работы и только обирать бывших проституток.
А к Куросмыслову уже подтягивались старец Митрофаныч с Вороньей принцессой, а мать Простофила решила ехать в Куросмыслов на поиски комиссованного и сгинувшего сына, и Победа уже купила два билета: один — себе, другой — Карлу Дулембе, который вызвался ее сопровождать, не найдя забвения от любви у вьетнамских девушек из общежития, на двери которых висел прейскурант: «Маленькая лубов — 3 руб. Большая лубов — 5 ру.».
Видели мы уже и не раз людей, которых считают сумасшедшими, а они лишь ведут природный образ жизни. Кто скажет, что житель помойки ненормален? Тогда и вороны и крысы окажутся сумасшедшими. Почему человека, который ведет себя как кот, сразу наряжают в дурака? Что тут ненормального? Разве оба они не животные по физиологическому счету? Или каждый зверь обязан вести себя по-своему? Но мы-то, мы, люди, мы еще хотим и, как поросята, хрюкать! Нам это очень по душе. Где ж тут признак слабого ума? Нет тут стремления познать больше? Иначе писатель, с ногами забирающийся в чужую жизнь, — не псих ли? Женщина, бросившая семью ради трибуны, — здорова ли? Мужчина с вязаньем — в уме ли? Что же, всякий дополнительный маниакальный интерес — разжижение мозгов?
Ни в коем случае! И страсть Семена Четвертованного к животному электричеству — шаг трезвый и сознательный. Доказательство тому простое — старец Митрофаныч уже и сам подумывал о чем-нибудь новом, более масштабном, эксцентричном, способном в короткое время собирать толпы, тем более в пути тело его покрылось какой-то непонятной сыпью. Два дня он не чесался и не скребся, однако сыпь держалась и зудела: видимо, она имела другое происхождение. И старец умом доходил — какое: Вороньей принцессе было неизвестно, что в мире существуют другие места ночлега, кроме помоек и свалок, а Четвертованный по жизненному опыту знал, что такие места есть. Но раскрыться перед любимой ученицей, показать баню и постель, предать сочиненную им методу, бросить взятый гуж, — Семен Митрофанович не мог, поэтому терпел и с удвоенной энергией чесал зараженные участки тела. Тем более и Воронья принцесса сказала ему однажды:
— Ты мне, дяденька, свет озарил!
— Отныне зови меня отцом Светозаром, — ответил Четвертованный и, чтобы навсегда порвать с прошлым именем, выбросил паспорт и другие документы. И тут они стали неразлучны, как элементы уравнения, потому что в одиночку старец Митрофаныч походил на коммунизм, оставленный Советской властью, а Воронья принцесса— на коммунизм, оставленный без электрификации всей страны.
Но вот, наконец, прошли они табличку «Куросмыслов», увидели какие-то хибары и бетонные коробки, увидели реку Переплюйку-разливную и пошли вдоль, чтобы натолкнуться на стройку ГРЭС. Добрый одноглазик с дегенеративным профилем, в одиночку строивший то ли мост, то ли туннель и посмотревший на двуглазых, как на инопланетян: с восторгом и страхом, — объявил им, что ГРЭС совсем не у реки, а в чистом поле. Двинулись к забору в чистом поле, радостно отмечая про себя обилие помоек и трансформаторных будок вокруг, и чуть не упали в обморок, когда из ворот ГРЭС выехал трактор с пушкой вместо крыши.
— Что вы тут делаете? — миролюбиво спросил отец Светозар вахтера — ГРЭС возводите или тракторы собираете?
— А откуда мы знаем, — ответил вахтер. — Что скажут сверху, то и делаем.
— Дочка моя тут, на стройке, — сказал отец Светозар. — Забрать ее хочу.
— Это, брат, комсомольская стройка, а не пионерский лагерь, — сказал вахтер. — Отойди от ворот, не мешай выпуску готовой продукции.
