Владимир Бацалёв - Первые гадости
— А откуда мы знаем, — ответил вахтер. — Что скажут сверху, то и делаем.
— Дочка моя тут, на стройке, — сказал отец Светозар. — Забрать ее хочу.
— Это, брат, комсомольская стройка, а не пионерский лагерь, — сказал вахтер. — Отойди от ворот, не мешай выпуску готовой продукции.
Старец не стал пусто пререкаться, а зашел за угол, приставил три ящика и перевалил через забор, оставив принцессу караулить ящики и кричать: «Шухер!» — в случае чего. Там его окружили девушки в телогрейках и под дружный хохот подергали отца Светозара за что ни попадя:
— Какой заросший дяденька!..
— Пощекочи меня бородкой!..
— А дурында твоя еще жива?..
Старец еле отбился, на нюх побежал в литейный цех и чуть не помер со страха, увидев собственную жену. Но это была не жена, но тоже страшная, но хоть не настолько.
— Дочка, как ты постарела, — выдавил из себя Четвертованный.
— Отзынь, папаша, обварю, — ответила Сени, помешивая расплавленный алюминий черпаком.
Но скоро она признала отца, упала на его грудь и разлила алюминий от счастья на чьи-то ноги. А успокоившись, отправила опечаленного Светозара Митрофановича поскорей с завода и просила ждать ее у общежития.
— У меня норма, — убеждала она. — Если не выполню, Иван Матреныч в воскресенье работать заставит, а потом на лекцию пошлет, а потом одеяло отнимет и дров для печки не даст.
— Сейчас же лето! — удивился печальный отец.
— Вот летом и надо запасать, — ответила ученая Сени.
Светозар Митрофанович и Воронья принцесса поплелись к общежитию, чтобы дождаться Сени и выяснить, у каких начальников надо отбивать комсомолку, но расположились не в холле, которого не было, а сбоку — на помойке, на спинках и сиденьях, оставшихся от стульев. И откуда ни возьмись появился Простофил, поджег вонючую тряпку в мусорном баке и сел в стороне дышать вонючим дымом.
Недавно Простофил, лежа на чердаке общежития, решил, что пьющий каждый день никогда не сопьется подобно царю Митридату, которого нельзя было отравить, и стакнулся с бабушкой, гнавшей самогон бидонами. С самого начала потребления он ослеп, дальше от самогона он оглох, потом от самогона он онемел и тут только задумался, как однообразна жизнь слепо-глухо-немого, прогнал бабушку знаками и через неделю прозрел, прослух и проговор. И сразу же думать пришлось не о том, как скучна жизнь, а как ее разнообразить стимуляторами: чем бы таким уколоться, что бы выпить? В тупом отчаянье бродил Простофил по хозяйственным магазинам и аптекам и не находил новых достижений в области пятновыведения и фармакологии, пока случайно не обалдел от дыма горевшей помойки. И вот он разжился спичками, стал ходить по городу и поджигать мусорные баки, презрев недовольство ворон и голубей, а куросмысловцы, существовавшие в чаду, его игр с огнем не замечали.
Только Светозар Митрофанович, не подготовленный к такому виду наслаждений, взгромоздился на мусорный бак и, не имея воды под рукой, написал на вонючую тлеющую тряпку, а Простофил полез с кулаками на кайфоломщика, причем оба не узнали друг друга, хотя в Москве здоровались — так жизнь поменяла им физиономии! На помощь старцу примчалась Воронья принцесса, они повалили Простофила, отмолотили и покусали. Недовольный и расстроенный отполз Простофил в сторонку и, лежа под деревом, задумался над местью.
А в это время на Куросмысловскую станцию сошли с поезда, стоявшего полминуты, Победа, Дулемба и мать Простофила. В деревянной будке, напоминавшей потревоженный ураганом скирд, с вывеской «ВОКЗАЛ», Победа и мать Простофила спросили адрес общежития ГРЭС и пошли узнать: одна — где часть Аркадия, одна — где Простофил, но в одну сторону. Победа надеялась застукать на месте Аркадия с Сени или с любой «вешалкой», но еще больше надеялась не застукать.
У помойки они завершили половину поисков, потому что встретили Простофила, который лежал под деревом и тихонько переругивался со старцем Митрофанычем. Пока одни обнимались, а другие умилялись на обнимавшихся, Победа обшарила общежитие, заглянула во все комнаты, даже запертые и заколоченные — где — в замочную скважину, где — в щель — и Аркадия не нашла. Это ее почти подбодрило, если бы не отсутствие комсомолок, с которыми и отсутствие Аркадия выглядело естественным. Она думала сесть в засаду и дождаться каких-нибудь событий, но вспомнила, что у входа остался Дулемба, которого Аркадий при встрече бы опознал. Поэтому Победа вышла на улицу, и как раз подъехал автобус с решетками и одноглазый Иван Матренович выгрузил свою бригаду на ночлег. Сени глазами показала отцу, кто ее начальник и истязатель, и старец, кряхтя поднявшись с помойки, подошел к бригадиру и легонько стукнул его животным электричеством вольт на двести, чтобы тот сразу стал сговорчивей.
— Ай-ай! — сказал Иван Матренович, передернувшись.
— Дочку заберу, — объявил старец, — оформи ей бумаги.
Победа не стала ждать любых событий, а подошла к Простофилу, которого мать умоляла немедленно ехать в Москву, узнала, в какой стороне военная часть, и сразу пошла, забыв даже Дулембу, окруженного вспоминающими бурную юность комсомолками. «Ты похож на Н'коно!» «Он похож на М'бепу!» «Он вылитый чертик!» — только и услышала она.
Уже смеркалось, и к проходной Победа подошла впотьмах. Часовой ляпнул ей первое попавшееся на ум, будто Аркадий в составе отряда особого назначения совершает марш-бросок в неизвестном направлении и на засекреченный срок: «Может через неделю вернуться, а может через год». Победа ему не поверила, но переспрашивать то же самое у других посчитала за глупость: она бы и им не поверила. Тут часовой заманил ее в будку с совершенно очевидными намереньями, и Победа, хлопнув дверью, убежала к своему черному телохранителю.
«Завтра поговорю с другим часовым, подарю блок сигарет, — решила она на бегу, — и если не добьюсь толка — уеду к чертовой бабушке и в дальнейшей жизни положусь на случай».
У дверей общежития она застала ту же московскую команду с куросмысловцем Иваном Матреновичем, дрожавшим не столько от холода, не столько под электрическими разрядами, не столько за своих подчиненных, сколько в присутствии негра, которого Серп видел живьем впервые. Он уже смирился и предлагал отвести Сени и старца к начальству, там решить вопрос о досрочном освобождении бессрочно посланной комсомолки, и сразу отговаривался, что лучше идти с утра. В ответ отец Светозар смотрел на почерневшие тучи, задрав голову, на фонари, которые пытались загореться, но что-то им мешало, и соглашался перетерпеть ночь.
Мать Простофила сказала Победе, что утром уедет с сыном в Москву.
— Почему не сейчас? — спросила Победа.
Простофил объяснил, что ночью тут поезда ходить боятся, хотя врал, как всегда, из корыстных побуждений, а его мать предложила ночевать в гостинице. Но Иван Матренович Серп поднял ее на смех, справившись с дрожью и показав пальцем на какие-то стены без крыши и облезлую вывеску «Колхозный приют имени Мавзолея В. И. Ленина», и тогда мать Простофила, сам Простофил, Победа и Дулемба решили ночевать в комнате Сени на полу, а отец Светозар и Воронья принцесса — на помойке.
Когда в комнате Сени все заснули в максимально удобных позах, накрывшись чем попало, Простофил вспомнил, что поглощал бабушкин самогон и покупал спички в долг «химикам» с асфальтобетонного завода. «Если я сопьюсь не заплатив, — подумал он, — то ребята убьют меня с чистой совестью хоть на краю света».
Среди ночи он встал, взял сумку мамы, сумку Победы и сумку Дулембы, взял обувь и кое-какую одежду, снятую на ночь с тела, но не использованную подушкой, и отнес, как расплату, в общежитие асфальтобетонного завода, где ночь в ту пору и не ночевала, где шла гульба не на шутку, а всерьез, где Простофила попотчевали самогонкой, от которой он опять ослеп под забором…
На каникулы Кустым Кабаев уехал пасти отцовских баранов, и Василий Панкратьевич перестал на время определять с ним умозрительно судьбу дочери в домашнем туалете. Взамен Чугунов положил на сливной бачок книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» специально, чтобы озадачить гостей: уж если хозяин, сидя на унитазе, пробавляется Радищевым, то что же он читает с карандашом в комнате, сидя на стуле?
Но вот и Трофим уехал за границу в интернациональном отряде, только не класть шпалы, а собирать урожай, и Чугунов однажды, отдыхая от работы, заметил пропажу дочери из квартиры. Жена, домработница и Светлана Климова ответили ему беспутно. Первый секретарь вызвал сына эпохи домой, надеясь добиться путного от него, а Червивин пришел, встал в дверях и заплакал, как мальчик, у которого «бо-бо».
Екнуло отцовское сердце Василия Панкратьевича, а партийное совершенно напрасно смолчало, потому что не по Победе пришел лить слезы сын эпохи, а по самому себе. Оказалось, что на столе первого секретаря лежит жалоба Чищенного на Червивина и в жалобе по пунктам расписано, как издевался комсомольский вожак над бегемотом, почему зоосадистам не место в партии, и срок, в который Чищенный надеялся получить официальный ответ райкома.
