Анатолий Афанасьев - Командировка
Таланта, в том смысле, о котором идет речь, когда приглашают на научную работу, у меня не было, а что касается единомыслия — о, тут вообще темный лес.
Единомышленник не значит человек мыслящий с нами одинаково, а скорее мыслящий в устраивающем нас направлении. Какое у меня могло быть тогда направление? А у Перегудова направление мыслей было отточенным, как бритва. Он хотел перешагнуть все возможные горизонты в той области, где работал. Он хотел создать приборы выше уровня мировых стандартов. Его направление вполне укладывалось в форму протокола.
Помню, как вскоре после прихода в НИИ я принес ему верстку своей статьи в одном научном журнале.
Статейка так себе, но я был ею доволен, для меня это было какое-никакое, а достижение. Статья доказывала мою усидчивость и знание предмета. Перегудов с кислым видом за три минуты пробежал глазами листки.
— Мокрая тряпка! — сказал он. — Если воду выжать, останется сухая тряпка. Несолидно как-то.
— Что же теперь делать? — спросил я без всякой обиды.
— Что делать? — он посмотрел на меня с удивлением, а потом взял и порвал статью на мелкие клочки и стал с любопытством ждать, как я отреагирую.
Я никак не отреагировал, потому что оригинал-то был в редакции.
— Пускать мыльные пузыри — это детское занятие, — изрек он, — но если часто это делать, можно привыкнуть. Такие бывают красивые пузыри, разноцветные. Не привыкайте, голубчик.
Я поблагодарил за предостережение и откланялся.
Статью опубликовали, и она прошла, как сонмы других подобных статей, незаметно и скромно, принеся кое-какие дивиденды лишь автору. Естественно, что после этого случая я поднял в библиотеке статьи самого Владлена Осиповича. Никаких особых откровений в них не обнаружил. Пожалуй, из общей массы они выделялись высокомерно-нападательным стилем, неуместным, на мои взгляд, в научных публикациях.
Вот оно! Перегудов в собственных исследованиях был безукоризненно точен, безумно кропотлив и неуязвим в доказательствах, но самобытности, дерзких взлетов мысли в его работах не было и помину. Зато от своих сотрудников, помощников и учеников он требовал именно масштаба и блеска озарения, говорил о научных открытиях так, как будто это были детали на конвейере.
«Ошибайтесь, ребятки, — учил он, — но ошибайтесь красиво и грамотно!» Перегудов сумел создать в институте атмосферу, в которой трудно было дышать посредственности. Тех, кто не выдерживал бешеного напряжения, он безжалостно изгонял. Директор, Петр Ипполитович Никитский, и тот не пытался вмешиваться в дела своего зама по науке. Один Перегудов держал в руках все нити институтских разработок, и в его власти было одну ниточку дернуть посильнее, а другую вовсе оборвать. Пока институт по всем выходным данным держался ровно, пока плановая отчетность выглядела как расписание занятий в дневнике отличника — диктат Перегудова устраивал директора.
И вот прибор не пошел. Ответственнейшее задание.
Изобретение, которое с надеждой ждут больные люди…
У Владлена Осиповича редкостная память, причем не выборочная, всеохватывающая. Лица, события, разговоры и прочее откладываются в его мозгу на какуюто бесконечную перфоленту. Он помнит все мало-мальски заметные статьи, которые штудировал еще в молодости, со всеми их выводами и формулами. Он неисчерпаемый источник самых разнообразных сведений, и его данные не стоит труда перепроверять.
Если бы подсчитать все время, которое сэкономила его чудовищная память нашему коллективу, да если бы перевести это время в рубли — получилась бы кругленькая сумма. «Помнишь, Витя, как ты пришел к нам в дом первый раз в этом своем жутком сером галстуке в горошек? Ты его больше не носишь?» «Нет». — «А рубашку в голубую полоску?» — «Истлела, Владлен Осипович».
Я увлекся Перегудовым, как явлением природы.
Я хотел его понять. Было что-то такое в прозрачности его взгляда, что мешало к нему приблизиться. Движения осторожные, вкрадчивые, почти рысьи. Полное совпадение мимики лица, и звучных модуляций голоса. Впечатление такое, что он каждое мгновение готовится к небольшому прыжку, но не прыгает. Напрягает мышцы, но не расслабляется.
В институте большинство относилось к Перегудову с почтением и опаской. Даже молодежь, по природе своей оппозиционно настроенная к авторитетам, на него не тявкала, шуточки, отпускаемые в его адрес, были беззлобны и с оттенком желания понравиться.
Года три назад на один из отделов, особо им опекаемых, обрушилась беда. Молоденький парнишка, только из техникума, дежурил ночью в лаборатории.
По инструкции он никак не должен был дежурить один, он и не был один, но его напарник ушел поспать в соседнюю комнату, где не гудела установка. Ночные дежурные всегда так делали, спали по очереди. Запирали входные на этаж двери и дрыхли. Ничего особенного. Все об этом знали. Этой ночью в лаборатории, видимо, полетели пробки. Парнишка, не разбудив напарника, в темноте, светя себе фонариком, полез их чинить, вставлять «жучка» (там и раньше стояли «жучки»), его тряхнуло током, он упал с табуретки на установку, угодил под напряжение и сгорел. В комнате начался пожар. Напарник погибшего, наладчик Сергей Гуцалов, спал так крепко, что вышел из комнаты, когда все уже было кончено; его разбудил топот ног и громкие голоса Он вышел, увидел суматоху, людей в касках, шланги, текущую потоком известку, озабоченно спросил у пожарников:
— В чем дело, ребята? Наводнение?
За этот вопрос один из пожарников, оч}мевшнй от всего увиденного, намерился перетянуть его шлангом по хребту, да не попал Я видел Гуцалова на другой день. По коридору бродил тмученный, с обвисшими щеками и пустым взглядом человек Там, где упал юноша, на паркетном полу осталось желтоватое пятно ломаной конфигурации. Со временем пятно стерлось, но пока оно было, никто не наступал на то место ногой.
Была комиссия, был разбор. Перегудов, посеревший, точно его самого коснулись ожоги, развил бурную деятельность. Таким озабоченным его раньше не видели. Я зашел к нему на третий день подписать какие-то бумаги. Подписал он не читая, чего никогда не бывало. На лице — свинцовая печать.
— Не переживайте так, — посочувствовал я. — Не вернешь человека. Чего уж…
Он поднял глаза:
— Человека? Ты знаешь, какие могут быть последствия? Суд, понимаешь?
— Но вы же не виноваты…
— Виктор Андреевич, дорогой мой, я много старше тебя и видел больше. Сколько раз на моей памяти за героизм выдавали обыкновенное разгильдяйство, а самоотверженностью прикрывали неумение работать.
— При чем тут это?
— А при том, что легче всего произносить красивые слова на крови. И нет большей подлости, чем наживать на этом капиталец. Ты обрати внимание, кто сейчас раздувает страсти вокруг этого дела. Самые бесполезные люди. Редкий для них случай зарекомендовать себя морально, ничем не рискуя… А мальчика жалко, искренне жалко…
Он это добавил, но я-то видел, что он страшно обозлен. Я ушел от Перегудова раздавленный, потому что знал, больше не смогу им восхищаться. В нервической недосказанности его фраз была та правда, которую я не хотел понимать. Более того, я не хотел иметь дело с теми, которые слишком хорошо понимали эту правду.
С того дня началось мое охлаждение к Перегудову…
Проснулся я от стука. С ровными паузами, сначала несильно, но с каждым разом все громче кто-то колотил в дверь. Я взглянул на часы — около семи утра.
Комната, как в тумане, и ощущение такое, что стены вибрируют и, того гляди, обвалятся. А стук продолжается — упорный, требовательный. Может, пришли уже за мной звать на страшный суд.
Кое-как сполз с кровати, дошлепал до двери, защелку еле-еле отомкнул. Ох ты, какие дорогие гости ко мне! Горничная в фартучке и с ней тот тип, который запретил ключ от номера уносить.
— Чему обязан? — спросил я, деликатно поправляя трусы. Женщина топталась, опустив глаза, а тип явно норовил заглянуть через мое плечо в номер. Ах, вот в чем дело.
— Разрешите нам войти! — сказал тип, вытягиваясь на носках. Очень забавно он слегка подталкивал горничную в спину.
Женщина от очередного толчка чуть не перевалилась через порог.
— У вас посторонние в номере, — заявил тип.
— Нету никого.
— Это мы сейчас посмотрим. Антонина Васильевна, входите, прошу вас…
Но женщина не могла войти, потому что я загораживал дверь.
— Требую понятых и ордер на обыск, — объявил я.
— Чего?
Горничная соскользнула в сторону, и ретивый администратор остался со мной как бы один на один.
— Ордер у вас есть? — повторил я.
— Мы имеем полное право проверить. При исполнении служебных обязанностей.
— Где это сказано, что вы имеете право?
— В инструкции.
— Покажите.
Мужчина оказался в затруднительном положении и взглянул на потолок, словно оттуда ожидал явления инструкции. Горничная потихоньку пятилась и уже была на довольно большом от нас расстоянии. Я бы еще продолжал игру, да уж слишком скверно себя чувствовал.
