Лучшие люди города - Кожевина Катерина

– У нас же администрация района и ОВД под одной крышей сидят. Каждый день с ним видимся, с Борисычем. Передать от вас привет?

Лейтенант хмыкнул и улыбнулся.

Он открыл отделение ключом, на котором болтался металлический брелок – открывашка с надписью «Крым». Все отделение состояло из крошечного коридора с единственным стулом, уборной и кабинета. Пластиковые часы с двуглавым орлом показывали полшестого утра.

– Ты посиди здесь, а мы в приемной поговорим, я скоро. – Ванёк с участковым оставили ее в полумраке наедине со своим стыдом и запахом мокрой штукатурки.

Лучшие часы своего детства Лена провела в милиции. В девяностые отец работал следователем в УВД, и Лена обожала бывать в отделении. Особенно Лене нравилось стрелять – из пулемета, ракетницы и дробовика. Ей вообще гораздо больше нравилось убивать, чем строить дома или спасать диснеевских принцесс. Пара часов за служебным компьютером отца были главной наградой за отличные оценки и примерное поведение. Дома в хрущевке с шестиметровой кухней и двумя смежными комнатами не было не то что компьютера или приставки, но и нормального телевизора – толстопузый «Кварц» постоянно перегревался и отключался на самом интересном месте, когда Сейлор Мун призывала лунную призму.

Помимо компьютерных игр, Лену притягивал изолятор. Каждый раз она гадала, какой персонаж окажется за решеткой – алкоголик с кирпичным лицом, молодой хулиган с бритой головой или заплаканная проститутка. Это было даже интереснее, чем открывать желтые капсулы из киндер-сюрприза. Отец, конечно, не позволял Лене задерживаться перед камерой и за руку тащил в кабинет.

Когда ей было четыре или пять, Лена увидела в изоляторе очень красивую тетю. На тете были лаковые сапоги выше колена и блестящая красная куртка, жирные черные ресницы напоминали паучьи лапки, а белые волосы торчали, как перья мокрой птицы. Лена спросила:

– Папа, а кто это там сидит?

Отец как-то вдруг растерялся, но потом ответил:

– Это путана, Леночка.

– А кто такая путана?

– Кукла для богатых людей, забудь о ней.

Но Лена не забыла. Перед сном она по слогам произносила чудно́е слово, которое как будто открывало ей дверцу в мир непроходимых лесов, болотных чудищ, ворожей и русалок. Через месяц Лена подошла к матери и спросила:

– Мама, а можно Дед Мороз подарит мне на Новый год путану? Только не такую большую, как у папы на работе. Пусть будет маленькая.

После этого случая походы в отделение на время прекратились, а в новогоднее утро Лена нашла под елкой дешевый китайский аналог конструктора Lego.

Отец погиб, когда Лене было пятнадцать. Вечер 5 июня 2004 года мало чем отличался от 4-го или 3-го. В телевизоре мелькал сериал, масло шикало на мать, когда та скидывала на сковороду лепешки котлет. Лена стояла под душем, изображая античную статую. В 20 часов 14 минут лампочка затрещала, съежилась в последний раз и погасла. Ванну, как клетку для птиц, накрыло темным пологом. Лена вскрикнула от неожиданности, стала биться в запертую дверь, пытаясь на ощупь найти задвижку, потом выбралась в коридор, оставляя после себя подтеки мыльной воды. С кухни донеслось: «Ну, что ты там кричала? Лампа погасла? Ерунда какая. Отец вернется – поменяет».

Отец все не приходил. Мать злилась, звонила и звонила, набирала номер и слушала гудки, как будто не могла переносить тишину, не могла просто ждать, когда что-то произойдет само собой. В отделении сказали, что Горохов давно ушел, вроде бы домой, но никто не знает. В два ночи мать набрала отцовскому другу, начальнику соседнего РОВД. Он не стал медлить и поперек всех правил поднял на уши целый отдел – «менты так просто не засыпают у любовниц». Лена залезла на подоконник и уперлась лбом в стекло, мать вытащила из ванной старый таз и сжимала его в руках, как спасательный круг. Лена ждала, что скоро все закончится, отец войдет в подъезд и вприпрыжку, по-ребячески доберется до пятого этажа, откроет дверь и скажет: «Ну, что вы, дурехи, разволновались? Вот он я». Но вместо отца она увидела, как к подъезду подходят два милиционера. Они остановились у палисадника, сначала закурили, потом тот, что пониже, хлопнул другого по плечу, и оба шагнули под козырек. Звонок в дверь расколол застывшее пространство квартиры. Мать уронила таз. В этот момент Лена все поняла. За минуту до того, как в прихожей двадцатилетние прыщавые парни, не глядя на мать, скажут: «Извините, это наша работа. Примите наши соболезнования».

Отец не дошел до подъезда всего 100 метров, остался лежать у мусорных ящиков с торца дома. Нож продырявил новую кожаную куртку и печень. В кармане у него нашли горстку любимых Лениных конфет – «Вдохновение». Мать не плакала. Она тихо задавала вопросы, пока Лена задыхалась в своей комнате. Ее выворачивало от рыданий и страха, но слез почти не было. Мир перевернулся за мгновение, стал невыносимым, маленьким, тошнотворным. Когда чужие люди ушли, мать достала из ящика новую лампочку, взяла стул и направилась в ванную. Затем вернулась, обхватила Лену, пытаясь унять ее истерику, и они вместе, сцепившись как детали одного пазла, пролежали до утра на диване. Им уже никогда не стать ближе, чем сейчас.

На следующее утро Лена кое-как выкарабкалась из забытья, матери рядом не было. На секунду ей показалось, что ничего не произошло. Не более чем плохой сон на плотный желудок. Но потом резко пришло осознание, что все это правда. Лена почувствовала, что внутри вырос широкий штырь, как на картине «Сломанная колонна» Фриды Кало. Он мешал двигаться, дышать, не давал подняться с кровати и дойти до туалета. Все, что происходило дальше, Лена помнила плохо.

В доме все время околачивались малознакомые родственники, отцовские сослуживцы. С Леной никто не разговаривал. Ей кивали, протягивали шоколад, женщины стыдливо отворачивались, если у них начинали течь слезы. Кто-то сказал, что надо же, отец умер в один день с Рональдом Рейганом – какое интересное совпадение.

Похороны назначили на пятые сутки, когда завершилась судмедэкспертиза. Отца должны были привезти из морга в квартиру – мать хотела, чтобы он напоследок побыл дома. Лестничные площадки в хрущевках планировали так, чтобы можно было пронести гроб, но отцовский, пока его поднимали, все время ударялся о стены. Лена сидела в комнате, ощущая сквозняк от входной двери и слушая выкрики неловких «грузчиков»: «Выше, выше, еще чуть-чуть, так, хорошо прошел, теперь левее». Посреди комнаты уже стояли два заготовленных табурета.

Лена больше всего боялась этого момента, боялась увидеть мертвого отца. Она скользнула взглядом по дереву, обтянутому красной тканью, и не узнала человека в отцовском костюме. С острыми скулами, подведенными глазами, плотно сжатыми губами. Единственное, что было ей знакомо, – это нос, такой же, как и у нее. Она с ужасом заметила, что ноздри запечатаны каким-то веществом, похожим на воск. «Садись, Леночка, рядом», – незнакомая женщина уступила ей свой стул и пододвинула ближе к гробу. Другая, облитая приторными духами, приобнимая за плечи, вторила первой: «Садись, садись, девочка, поговори с папой». Лена скинула руку, резко встала и бросилась в туалет. Ее чуть не вырвало.

Мать раньше говорила Лене, что ни во что не верит, ни в какой загробный мир. Но тут она завесила все зеркала простынями, заказала отпевание. Поминальный стол запретила сервировать вилками – и вареную картошку, и голубцы пришлось ковырять ложкой.

В кладбищенской церквушке было сыро и удушливо, в середине службы у батюшки где-то в складках рясы загнусавил сотовый телефон. Он остановился, достал его и что-то сказал, прижав ладонь ракушкой ко рту. Лена смотрела на все через мутную пелену, следила за кадилом, как за маятником на сеансе гипноза, дрожь поднималась от коленей до подбородка. Двоюродная тетка вывела ее на воздух. Потом, когда процессия уже двинулась в сторону заготовленной могилы, бабка-соседка подошла к матери и сказала: «Девчонке-то вон как поплохело от ладана. Видать, это бесы выходят. Вы бы сводили ее к отцу Егорию».