Дэвид Николс - Мы
71. Первые разы
В начале любых отношений многое происходит в первый раз – первый взгляд, первые слова, первый смех, первый поцелуй, первая обнаженность и т. д., но по мере того, как дни переходят в годы, эти общие вехи появляются все реже, становясь все безобиднее, и в конце концов ты остаешься лишь с первым визитом в Национальный фонд имущества или чем-то подобным.
В тот вечер мы впервые серьезно поругались, знаменательная веха в любых отношениях, но тем не менее печальная, потому что все до того момента было… ну да, блаженством. Я ясно выразился, как мне кажется. Сплошным блаженством.
Конни, как обычно, напилась – мы оба напились – и теперь танцевала, явно не собираясь останавливаться. Она всегда исключительно хорошо танцевала – я упоминал об этом? Сдержанно, даже равнодушно. И лицо у нее становилось особенное во время танца, напряженно-внимательное, взгляд словно устремлен в себя. Губы разомкнуты, веки опущены. Если честно, было во всем этом что-то чувственное. На одной из свадеб родная сестра сказала мне, что я танцую так, словно борюсь с приступом диареи, весь зажатый, встревоженный, поэтому с тех пор я предпочитаю не отсвечивать на танцполе. Вот и сейчас вместо этого я подпирал стену и мысленно составлял список всех слов, которые мне бы хотелось высказать Анджело. Он был все еще там, разумеется, танцевал с бутылкой шампанского в руке и сидящей верхом на его спине Су-Линь.
Настало время возвращаться домой. Я пересек зал и подошел к Конни.
– Пожалуй, я двину домой! – прокричал я в грохоте музыки.
Она покачнулась и схватила меня за локоть.
– Ладно, – сказала она. Макияж смазан, ко лбу прилипли волосы, платье в темных пятнах.
– Ты со мной?
– Нет, – ответила она, прижавшись щекой к моей щеке. – Поезжай один.
Мне бы следовало уйти в ту же секунду и дождаться ее дома. Вместо этого…
– А знаешь, ты могла бы хоть раз попытаться меня уговорить.
Она удивилась:
– Ладно. Оставайся. Пожалуйста.
– Не хочу я оставаться. Мне тут не с кем общаться. Скучно. Хочу уйти.
Она дернула плечом:
– Так иди. Не вижу, в чем проблема.
Я покачал головой и пошел прочь. Она за мной:
– Дуглас, если ты не скажешь, в чем дело, мне придется угадывать.
– Иногда мне кажется, что тебе веселее, если меня нет рядом.
– Как ты можешь такое говорить! Это неправда.
– Тогда почему мы никогда никуда не ходим с твоими друзьями?
– Мы здесь, разве нет?
– Но не вместе. Ты привела меня сюда, а затем ушла.
– Это ты хочешь уйти!
– Но ты не очень-то стараешься уговорить меня остаться.
– Дуглас, ты отдельная личность. Уходи, если хочешь, мы не срослись боками.
– Боже упаси нас от такой близости!
Она попыталась рассмеяться:
– Прости, я не понимаю: ты злишься оттого, что мне весело? Или потому, что здесь Анджело? Не уходи, объяснись.
К этому времени мы оказались на бетонной лестнице и понеслись вниз по пролетам мимо затаившихся парочек – кто-то из них целовался, кто-то курил, а кто-то занимался неизвестно чем.
– Почему ты никогда не знакомишь меня со своими друзьями?
– Знакомлю! Разве нет?
– Только в самом крайнем случае. А когда мы куда-нибудь идем, то всегда вдвоем, ты и я.
– Ладно, признаю, но я это делаю, потому что тебе все равно не понравилось бы. Ты не хочешь ходить по клубам, гулять всю ночь, тебя слишком заботит, что завтра на работу, вот я тебя и не приглашаю.
– Ты считаешь, что я испортил бы все веселье.
– Я считаю, что тебе не было бы весело, а значит, и мне.
– А мне кажется, тут другая причина.
– В таком случае продолжай.
– Я думаю, ты меня иногда стыдишься.
– Дуглас, это смешно. Я тебя люблю, так с какой стати мне тебя стыдиться? Разве я не возвращаюсь к тебе каждую ночь?
– Когда рядом нет никого другого.
– Но разве так не лучше? Когда мы только вдвоем? Разве тебе это не нравится? Потому что мне нравится! Я этим дорожу, будь оно все проклято, и думала, что ты тоже дорожишь.
– Так и есть! Так и есть.
Мы вышли на улицу, по сути бросовую землю, со зданиями различной степени сноса. С фабричной крыши над нами доносились смех и музыка. С края свесились лица и смотрели на нас. Возможно, среди них был и Анджело, смотрел, как мы ругаемся среди этих блоков из шлакобетона и дорожных плит, и наш спор терял свою важность и начинал казаться глупым.
– Ты хочешь, чтобы я пришла позже? – спросила она.
– Нет. Не сегодня.
– Может, мне уйти с тобой прямо сейчас?
– Нет, веселись. Прости, если помешал.
– Дуглас…
Я пошел прочь. Было темно. Лето закончилось, подступала осень. Последний хороший день года, а я впервые за время нашего знакомства чувствовал прежнюю невыразимую печаль, что сопровождала мою жизнь без нее.
– Дуглас! – (Я обернулся.) – Ты идешь не в ту сторону. Поезда в том направлении.
Она подсказала верно, но я был слишком горд, чтобы вернуться и пройти мимо нее. Только бродя среди строительного мусора, после того как мне пришлось преодолеть несколько заборов, спасаясь от овчарок, и прижиматься к разделительному барьеру на автостраде, когда мимо проносились грузовики, только окончательно потерявшись, я вдруг понял, что наша первая ссора завуалировала нечто другое первое.
Она сказала, что любит меня.
Впервые кто-то произнес эти слова без всяких условных придаточных. Неужели мне показалось? Кажется, нет. Она точно произнесла эти слова. Я мог бы щелкнуть каблуками от радости, впервые проделав такое на Блэкуолл-Таннел-Эппроуч, но я сам испортил важный момент, погрязнув в жалости к самому себе и раздражении, настолько одурманенный ревностью и алкоголем, что даже не обратил внимания на эти слова. Я остановился и огляделся, пытаясь понять, где нахожусь, после чего побрел обратно той же дорогой, какой пришел.
Для такого большого здания фабрика оказалась довольно незаметной, и через полчаса хождений по пустырям я начал думать, что опоздаю, что прием закончится. Как раз когда я собрался сдаться и найти ближайшую станцию метро, я увидел в ночном небе три вспышки, за которыми прогремели выстрелы. Над фабрикой взрывался салют, похожий на сигнальные ракеты. Я повернулся и побежал в ту сторону.
Теперь они играли медленные песни; на танцполе звучала «Three Times a Lady», если я правильно помню. Конни сидела одна в глубине зала, опершись локтями о колени. Я подошел к ней и увидел, как улыбка на ее лице быстро сменилась хмурым выражением, но прежде, чем она успела заговорить, я сказал:
– Прости. Я идиот.
– Так и есть, иногда.
– Я прошу прощения. Постараюсь впредь им не быть.
– Старайся лучше. – Конни встала, и мы обнялись. – Как ты мог так думать, Дуглас?
– Не знаю, просто я… разнервничался. Ты ведь никуда не собираешься?
– Нет, я ничего не планировала.
Мы поцеловались, и немного погодя я произнес:
– Я тоже, между прочим.
– Что – тоже?
– Я тоже тебя люблю.
– Что ж, я рада, что этот вопрос улажен.
В следующий январь, спустя одиннадцать месяцев после нашего знакомства, я сидел за рулем арендованного фургона, направляясь из Уайтчепела в Балхем, рядом со мной сидела Конни, и я лихорадочно проверял зеркало заднего вида, словно опасаясь преследователей, а сам надеялся, что она всегда будет рядом.
72. Эротический реализм
Ночь в нашем люксе для новобрачных прошла без событий. По возвращении с ужина в одном из кафе Йордана я наполнил джакузи в надежде, что Конни ко мне присоединится.
– Испробуем эту малышку! – воскликнул я и залез в ванну.
По ощущению мне показалось, что я угодил в пропеллеры парома, курсировавшего между Портсмутом и Шербуром, а шум мешал Конни, которая забралась в постель, чтобы почитать.
– Не хочешь присоединиться? – кокетливо проорал я.
– Нет, веселись сам, – ответила она.
– Перехожу в режим турбо! – Раздался рев реактивных двигателей. – ОЧЕНЬ РАССЛАБЛЯЕТ!
– Дуглас, да выключи ты это! Я пытаюсь читать! – огрызнулась Конни и уткнулась в книгу.
Несмотря на приятный день, мы все еще не отошли от сцены в поезде, и я уже в который раз отметил, что в последнее время у наших ссор увеличился период полураспада. Как в случаях с простудами и похмельем, требовалась целая вечность, чтобы стряхнуть все и прийти к примирению, которое, если наставало, больше не отличалось прежней решительностью. Я вылез из адской машины, мы сбросили горы бархатных и шелковых подушек и закрыли глаза. На следующий день предстоял визит в Рейксмузеум, где мне понадобится вся моя сообразительность.
