Дэвид Николс - Мы
Мы пересекли мост у Херенстраат.
– Наш отель находится в Грахтенгорделе, который начинается здесь. Грахтенгордель буквально означает «пояс каналов»! – Я слегка задохнулся, но был настроен поддерживать обучающий элемент нашей поездки. – На карте он выглядит чудесно, этакая серия концентрических кругов, похожих на кольца спиленного дерева. Или подковы, одна в другой…
Но Алби не слушал; он был рассеян и только смотрел по сторонам.
– Бог мой, Алби, да тут настоящий рай для хипстеров, – сказала Конни.
Мы посмеялись над этим, хотя я бы затруднился дать определение хипстеру, если только оно не относилось к симпатичным велосипедисткам в огромных очках и винтажных платьях. Почему молодежь в других городах всегда кажется такой привлекательной? Неужели голландцы прогуливаются по улицам Гилфорда или Бейзингстока, а сами думают: боже мой, только посмотрите на этих людей? Возможно, нет, но Алби определенно оживился в Амстердаме. Париж, как я подозреваю, несмотря на всю свою элегантность и грацию, оказался для Алби немного тяжеловат. Но здесь – здесь был город, с которым он мог сладить. Вопрос, какой возникал при любой поездке в Амстердам, заключался в том, сколько времени пройдет, прежде чем секс и наркотики заявят о себе?
Как оказалось, меньше восьми минут.
68. Сексодром
Отель, рекламировавший себя как «бутик» и казавшийся вполне приятным на фотографиях веб-сайта, своим декором напоминал дорогущий бордель. Администратор, привлекательный и любезный трансвестит, приветствовал нас новостью, что мне и Конни предоставлены апартаменты для новобрачных – «ироничный люкс», подумал я, – и направил нас по коридорам, разнообразно отделанным черным шелком, атласом и пластмассой, мимо крупномасштабных эстампов с изображением госпожи в корсете верхом на возбужденной пантере, языка в стиле поп-арт, играющего парой вишен с непонятной целью и озабоченной японской дамы, обремененной веревками с различными узлами.
– У нее будет онемение, – сказала Конни.
– Ты что, пап, заказал нам номера в секс-отеле? – спросил Алби.
Их обоих скрутило в конвульсиях от смеха, пока я возился с ключом к нашему номеру, который, как я заметил, назывался «Венера в мехах», а номер Алби, расположенный рядом, – «Дельта Венеры».
– Это не секс-отель, это бутик! – настаивал я.
– Дуглас, – сказала Конни, постучав по эстампу связанной японской дамы, – этот узел называется полуштык или беседочный?
Я не ответил, хотя узел был беседочный.
Номер для новобрачных был отделан в бордово-коричневых тонах. В нем пахло лилиями и каким-то цитрусовым дезинфицирующим средством, почти все место занимала огромная кровать с четырьмя столбиками, но без балдахина, что вызвало у меня любопытство, какой цели служили столбики, во всяком случае не конструктивной. Черные простыни, ярко-розовые валики, фиолетовые и алые подушки, наваленные нелепым гималайским хребтом, – в обычных квартирах они теперь кажутся обязательными, но в данном случае, видимо, создавали эффект игровой площадки для мягкого порно. В совершенном диссонансе со всем этим бархатом и красным деревом к кровати примыкала огромная желтоватая штуковина на постаменте, похожая на специальную ванну, что встречается в домах престарелых.
– А это что такое? – удивилась Конни, не переставая хихикать.
– Наше собственное джакузи! – Я нажал одну из потертых кнопок на панели управления, и ванна осветилась снизу розовыми и зелеными лампочками. Еще одна кнопка – и агрегат начал трястись и скрипеть не хуже вертолета. – Совсем как в наш медовый месяц, – заметил я, стараясь перекричать шум.
Конни дошла почти до истерики, как и Алби, заглянувший в смежную дверь, чтобы посмеяться над нашей комнатой.
– Да, ты умеешь выбрать отель, пап.
Обидно слышать такое. Я ведь хлопотал, заказывал номера, предполагая, что отель явится для них приятным сюрпризом, но теперь мне ничего не оставалось, как сохранять чувство юмора.
– А как твой номер, Эгг, могу ли я поинтересоваться?
– В нем спать все равно что в вагине.
– Алби! Прошу тебя…
– Над моей кроватью висит огромная картина целующихся лесбиянок. Они меня заводят.
– А у нас вот этот шедевр. – Конни указала на огромное полотно некой дамы с торчащими во все стороны волосами, которая засовывала себе в рот флуоресцентную лампу. – Я, конечно, не разбираюсь в искусстве, но знаю, что мне нравится.
– Ее ударит током, если она будет лизать лампочку, – заметил я.
– Ну не возмутительно ли?! – воскликнула Конни. – Как все убого! Так и хочется взять влажную тряпку и все здесь протереть.
– Глядите, – сказал я, – чайные принадлежности.
– Жуть! Интересно, что здесь подают на завтрак? – поинтересовался Алби.
– Устриц, – ответила Конни, – и большие подносы с кокаином.
– А мне нравится. Это же бутик! – бросил я и постарался присоединиться к общему смеху.
Когда все успокоились, мы прошли в приятное кафе на Ноордермаркт и посидели на площади в тени красивой церкви. Ели тосты с поджаренным сыром, пили вкуснейшее пиво из маленьких стаканчиков и пытались говорить с голландским акцентом, не похожим ни на один акцент в мире.
– Он немного певучий, с небольшой примесью кокни, – объяснила Конни. – А «с» все произносят с пришепетыванием. – Шлушайте, добро пожаловать в наш шекш-отель. Если что-нибудь понадобится – наручники, курш пенициллина…
– Так никто не разговаривает, – сказал я, хотя звучало весьма недурно.
– Ноншенш. Получилошь идеально.
– Ты говоришь совсем как Шон Коннери.
– Потому что, Эгг, именно так это и звучит – германский кокни Шона Коннери.
Возможно, все дело в пиве, или в солнце, освещавшем наши лица, или в очаровании этого уголка, но мы, Петерсены, решили, что нам очень нравится Амстердам, что он нам прекрасно подойдет как семье.
69. Ночная гостья
До той поры я знал этот город только зимой, в период дождей. Когда мы впервые здесь оказались, в ноябре, примерно девять месяцев спустя после нашего знакомства, дождь лил как из ведра и продолжал лить во время нашего длительного испытательного срока. Конни пыталась приобщить меня к своей светской жизни, однако действовала с осторожностью, с какой обычно отпускают на волю животных из зоопарка. В ее обучающую программу входила и поездка в Амстердам, куда мы отправились с Женевьевой и Тайлером, ее друзьями по колледжу, которые недавно поженились. Раз они художники, предполагал я, то захотят увидеть всех Рембрандтов и Вермееров, но оказалось, что им интереснее проводить время в многочисленных кофейнях. Курение конопли меня не привлекало. Я попробовал разок, но одна затяжка «Пурпурной дымки», или «Вишневой бомбы», или «Смеющегося Будды» вызывала такую тревогу и паранойю, что это было чересчур даже для меня. Во всяком случае, у меня не возникало ни малейшего желания хихикать, когда кровь отли вала от лица, а сердце сжимал страх. Я решил предоставить их самим себе и провел в одиночестве полдня в Музее Анны Франк.
Это было незадолго до того, как мы с Конни начали совместное проживание, и моя ностальгия по той первой весне и лету остается непотускневшей. Мы виделись каждый день, но жили в разных квартирах, семьи, друзья и светская жизнь у нас тоже были разные. Оставались культурные экскурсии, разумеется, но если Конни вдруг чувствовала потребность «припоздниться» с приятелями по художественной школе или отправиться в ночной клуб, где события могли «выйти из-под контроля», что бы это ни значило, тогда я обычно предлагал, чтобы она шла без меня. Она редко протестовала, не уговаривала. Иногда мне даже хотелось, чтобы она действовала чуть настойчивее, но я не жаловался. Как только вечеринка заканчивалась, она всегда приходила ко мне повидаться хоть в два, хоть в три, хоть в четыре утра. К тому времени у нее появился свой ключ – какое это было счастье, заказывать для нее ключ, – она отпирала им дверь, молча залезала ко мне в постель, теплая, с размазанной по лицу косметикой, пахнущая вином, зубной пастой и сигаретами «для общения», и обнимала. Иногда мы занимались любовью, но случалось, что она дергалась, вертелась, потела, и я приписывал ее беспокойство алкоголю или какому-нибудь наркотику, хотя ни разу не начинал проповедовать или просить ее о чем-то. Если она не могла заснуть, мы немного болтали, и Конни очень старалась говорить трезвым голосом.
– Хорошая вечеринка?
– Обычная. Ты ничего не пропустил.
– Кто там был?
– Народ. Давай спи.
– И Анджело?
– Кажется, нет. Может, и был. Мы почти не разговаривали.
