Тоска по окраинам - Сопикова Анастасия Сергеевна

– Тебе это надо? – лениво спросила она, увидев вытянувшееся от ужаса лицо моей, когда мы в первый раз присутствовали на книжной казни.

Моя испуганно вынула три книжки: писанина какого-то актера, фотографии животных в зоопарке, рассказы чешских сатириков.

– Ну, забирай, – безразлично сказала Ольга и принялась уничтожать книжки, которые мы не спасли. Потом добавила: – Через месяц у тебя этого барахла наберется столько, что девать некуда будет. Не вздумай только назад принести!

И вот так тянулись наши дни: мешки новых книг, понюхай (если пахнет плесенью – рви и неси на помойку), посмотри внутри, поищи в базе, поставь цену карандашиком, положи в стопку. Потом ту же стопку – справа налево, заносим в табличку. Клеевой пистолет визжит, потом разносим эти стопки – «больше бери, не сломаешься!» – по залу туда-сюда.

Мы таскаем белые пакеты из «Слойки» – обеды нам скорее нравятся, чем нет. «Ешь суп сначала, – поучает Ольга. – Потом делай перерыв, потом ешь второе. Можешь забрать домой. …Ставь чайник, только вылей эту воду – слышишь, вылей на улицу!» Второй раз кипятить воду нельзя – это мертвая вода. Так говорит Ольга.

На прощание она всучивает моей несколько мятых купюр – получается больше, чем набежало за пять часов работы. «Давай, дуй домой». И мы идем под сизыми, серо-фиолетовыми сумерками, гудящие ноги пружинят по асфальту. Мы идем и радуемся освобождению – и можем даже послушать песню в своей сонной маршрутке до дома Шныря.

Шнырь в хорошем настроении. Пока моя сидит на диване, голой задницей на колючей обивке, и читает учебник, – Шнырь танцует победный танец. Он затягивается чем-то из стеклянной трубки, и вскакивает, и танцует, скинув трусы, в полумраке своей комнатушки, – танцует самозабвенно, закрыв в блаженстве глаза и подбрасывая свою маленькую коричневую попку в такт мелодии. Моя смеется, и в смехе слышно даже какое-то восхищение. Шнырь подпевает музыке из колонок, кружится на фоне неба его силуэт – а в окно бьет совсем уже голое костлявое дерево, будто бы тоже хочет в тепло.

В эту среду с нами случилась удача.

Мы пришли в лавку раньше на целых полчаса. Я уже понял, зачем, – просто моя захотела понравиться Ольге, во что бы то ни стало заслужить ее одобрение. С ней всегда так. Одобрение, которое есть, ей почему-то не нужно. А вот если ее вдруг не любят, не ценят, держат за дерьмо никудышное, – она начинает почитать человека достойным, считать его больше себя, на цыпочках перед ним стоит. Не очень-то это умно.

Вот так получилось и на этот раз. Ольга даже не заметила, что мы пришли раньше положенного. Она что-то считала и сверяла с большой бумажной тетрадью, слюнявила палец, яростно била по калькулятору и вполголоса материлась.

– Ага, – вместо приветствия сказала она. – Ну-ка, повернись.

Моя покружилась. Сегодня они со Шнырем договорились встретиться – потому моя решила в последний раз перед холодами надеть красное пальто. В этом пальто ее много фотографировали, и на улице разглядывали больше обычного, да и просто она знала, что такой яркий, сияющий-красный, до боли алый цвет должен ей идти (только ей и никому больше).

– Так. Кроссовки – чмо.

Она опустила глаза на старенькие, кирпичные – и цветом и формой, – «камелоты».

– Пальто вот – хорошее… – Ольга приспустила очки. – Такое пальто только бы сдать в химчистку и отпарить – и можно еще лет десять носить. Из моды не выйдет.

Интересно, что ее красная голова знает о моде?

– Ну ладно, садись за компьютер. Пальто-то повесь, чтоб не запачкать. Возьми Танькину кофту.

Мы подчинились, и в кофту, пахнущую нарочитой химозной свежестью, она завернулась, замоталась на три оборота, и меня взяла с собой в зал. Мы устроились за компьютером.

Удача была в том, что клавиатура почему-то не работала. Моя нажимала кнопки – и ничего не появлялось, и лампочки не горели. Она даже влезла в настройки под Ольгино испуганное «ничего не трогай, ничего не ломай!». Но с настройками всё было в порядке.

– Это батарейка, – вдруг заявила моя. – У вас нет запасной, проверить?

– Ну конечно! – Ольга даже захлопала в ладоши. – Конечно, батарейка!

Она запустила руку в кассу и достала оттуда две сторублевки.

– А мозжечок-то у тебя все-таки работает. Надевай свое красивое пальто и дуй сейчас на рынок. Там пройдешь до конца ряда. Между курами-гриль и квашеной капустой увидишь ларек, возьмешь у Палыча четыре батарейки. Мозжечок! – Она подняла палец вверх.

И моя светилась от нехитрой этой похвалы еще целый день: набивая клеевым пистолетом ценники, обнюхивая очередной мешок заплесневелых книг, расставляя по размеру тоненькие детские энциклопедии.

– Может, мне еще понабивать базу? – по-прежнему сияя, предложила моя.

Ольга покачала головой.

– Сейчас придет Томка, займется. Вообще она это делает, но тут у нее был отпуск, заболел ребенок, – она поболтала чайным пакетиком в кружке. – У Томки их уже трое, а ведь всего двадцать лет девке.

Моя даже ахнула, пытаясь угодить.

– Какой ужас!

– Да почему ужас-то, – мгновенно разозлилась Ольга. – Ничего не ужас. Младше тебя, а уже всё в жизни успела. И умница. Три листа базы набивает за двадцать минут. Ей деньги нужны побольше, чем тебе, – ее мамки-папки не содержат.

– Меня тоже, – буркнула моя.

И пошла в коридор – рвать надвое белые книжки со страстными усачами.

– Извините, – позвала она Ольгу. Моя почему-то стеснялась называть ее по имени. – А нам точно нужен этот Акунин по двадцать?

Ольга встала в проходе и посмотрела на мою как на существо с мозгами волнистого попугайчика.

– Ума у тебя дохера – не нужен! Тебе не нужен, такой умной, а люди за ним толпами валят.

– Но он рваный весь, – уже смелее возразила моя.

– Настя! Прекрати умничать и шевели жопой, – зло отрезала Ольга.

И это был хороший день. Моя всё меньше боялась Ольгу, привыкала к ее закидонам. «Не кипяти одну воду два раза – вода будет мертвая». «Если б мой отчим не приучил меня к русской бане, я б уже сдохла три раза – так относиться к себе. Мы нихрена не знаем о своем здоровье, нихрена». «Ты пьешь мало воды, у тебя не промывается кишечник, – поэтому и прыщи». Ольга всё время записывалась на танцы, на плавание, на ретрит. «Что такое ретрит?» – спросила как-то моя. «Медитация, – ответила Ольга. – В горах. Сбрасываешь десять кило, молодеешь на десять лет. И мозжечок усыхать прекращает». Татьяна всюду таскалась за Ольгой – и в бассейн, и на медитацию, подвязывая волосы такой же серой вязаной ленточкой, и вообще во всём слушалась указаний сестры.

И всем был неплох этот день, всем. На удивление мало пришлось ходить в грязный рыночный туалет без задвижки. База шла легко, и книжки были даже как будто знакомые. Хоть Ольга и покачала головой на расстановку детских книг – но впервые сама показала, как надо. Что-то такое она умела, что через три пасса ее расплющенных рук на раздолбанной полке вдруг становилось красиво, аккуратно, выстраивалась новая логика. «Не надо их пихать под завязку, понимаешь? – говорила она. – Надо чтоб они легко доставались и легко ставились назад. А напихивать будешь дома у мамки». И моя кивала, радостно соглашаясь.

Вечером они со Шнырем пили пиво в каком-то подвальном баре, обвешанном кучей зеркал. «Ты красотка, – говорил Шнырь. – И у тебя секси-свитерок». Она смеялась и потирала руки, замерзшие от бокала. Перед встречей с ним она успела заехать в университет и осторожно, быстро, воровато оглядываясь, сорвала все объявления о работе в КНИЖНОЙ ЛАВКЕ. В голове от пива и усталости крутились всякие сцены: кто-то смотрит по камерам и передает Ольге скриншоты, и та видит знакомое красное пальто, и обо всём догадывается, и орет, морда наливается пунцовым. Моя даже зарисовала Ольгу в блокнот, рядом с земноводным лицом Шныря. Ей хочется рассказать про работу, про Ольгу, про «мертвую воду» Шнырю – но он слушает мало, смотрит куда-то вдаль, сквозь нее, стеклянными глазками.