Николай Климонович - Цветы дальних мест
И Чино тут же утих.
Невозмутимо поковырял в углях, ухмыльнулся удовлетворенно, на дядюшку скосив черный глаз, пошатываясь, со стуком опрокинув какую-то посуду, достал из темноты треногу, установил над огнем. Потом извлек оттуда черный же чайник, долго прилаживал дужку на крючок, подвесил наконец, потянулся разлить водку, споткнулся и пьяно подмигнул:
— Ничего, мне хорошо. Мы успеем поговорить. Он, — показал большим пальцем через плечо, — вырубился, минут через десять оклемается, не раньше.
Телеген не шевелился. Разворошенные угли ожили, то там, то сям пробегали по ним бледные, но бодренькие язычки. Жидкие отсветы скользили по ватной груде, по кошме, по засыпанной сором земле, по бритой неподвижной голове и по темному лицу с незрячими, закатившимися глазами. И все вместе — тряпье, кошма, тело человека — представлялось в этом случайном свете слитным, одинаково неживым, а Телеген казался на этот раз умершим окончательно.
— М-может, плохо ему? — спросил Володя. — П-помочь надо?
Чино промолчал, свесив голову, но явственно проскрипел зубами. Стало как-то особенно глухо и заперто, слышен был только ветер. Он траурно и тоскливо напевал что-то, обтекая стены юрты снаружи, шурша и маясь. И если долго вслушиваться в него, могло показаться, что юрта не неподвижна, а летит по воздуху, земля же уходит из-под ног.
— Ча! Ча! Ча! Ча! — вдруг запел, заиграл плечами и челкой Чино, разогнулся и прошелся перед гостями в дикарском танце, притоптывая ногами, через такт прихлопывая ладошками. — Мне надо помочь, понятно вам? — проныл он тут же со слезой в голосе, неожиданно близко нагнувшись к Володе и парню, дыхнув по-звериному вонючей пастью.
— Ну ладно, л-ладно, х-хорош, — осадил Володя, повышая голос.
— Ч-что, брезгуешь, а? — Чино опустился на скрещенные ноги прямо на землю и заглянул к ним в лица снизу. — Да я не такой, не такой!
— Какой — не т-такой?
— Ну, не такой, как он. Я в городе родился, а он по-русски говорить не может. Я на Белом море служил! В пятидесяти километрах! У меня жена — осетинка, — простучал он в такт последней фразе кулаком себе в грудь. — Да я здесь знаешь зачем?
— Зачем? — наивно спросил парень.
— А затем, — обращаясь теперь только к нему, наставительно и высокомерно заявил Чино, — что прячусь, ясно?
— Прячешься?
— От мусоров. После танцев девчонок на «уазике» катал, — зачастил он, — ну и вляпались. Права на месте отобрали, хорошо — без жертв. Одной только ножку чуть поранили, теперь у нее эта ножка — чуть-чуть гармошка. Зайти велели, а я сюда, понял? Я второй месяц здесь. Да что — я сам хотел, давно хотел, и вот случай такой. Думал — верхом буду ездить. Думал — пасти буду! — потряс он в воздухе кулаком и снова обрушил себе на грудь. — А здесь все то же, только еще хуже. Ясно теперь? Ча! Ча! — вскочил он снова на ноги и с пьяной маниакальностью стал выделывать ногами кренделя, хотя на его глазах уже блестели всамделишные слезы. — А я на все пойду, — тут же бросился он па колени перед ними снова, — на любое дело! Сил-то у меня, знаете? А где? А где? — тыкал он в пустое и темное пространство рукой. — Где их потратить, а? Пить только? — завизжал он. — В грязи валяться?.. А вот вы, — полз он к ним уже на животе, — геологи, да? Вроде при деле. А пьете тоже, — погрозил он грязным пальцем с какой-то неимоверной длины ногтем. — Пьете, пьете, я вижу. А у меня всего было — во! И девок, и денег! Я в месяц пять сотен от нечего делать имел! Но только это будто нарочно так придумано, чтоб настоящего не дать. Девки — дрянь, на деньги — купить нечего, на танцах рожи одни и те же!
Тут он закрыл голову руками, но не зарыдал, как можно было бы предположить, а затих, сам, видно, сраженный окончательно последним своим, танцевальным, наблюдением.
— Т-ты бы л-лучше… — начал было Володя, но тут Вадим приблизил к нему лицо и промычал:
— Тс-с-у!
Он указал пальчиком туда, где лежал померший хозяин. Там уж готовилось воскрешенье.
Судя по всему, ритуал должен был быть повторен, как по нотам. Оживала уже Телегенова рука, пробудилась и задвигала глазами Телегенова голова, простонало что-то Теле-геново брюхо. Меж черных Телегеновых губ показался светлый, обметанный Телегенов язык, скоренько их облизавший.
Рука ползла по земле. Вздрагивала то и дело, словно боясь, что на нее наступят, по временам отклоняясь от верного направления, но неизменно возвращаясь на истинный путь, неумолимо приближаясь к початой поллитровке. Кисть пульсировала все сильнее: пальцы то сжимались в кулак, то раскрывались и топорщились призывно.
Наконец большой палец ткнулся в стекло, бутылка накренилась и растаяла в воздухе. Изумленные зрители обнаружили ее, впрочем, уже через мгновение висящей вниз горлом над самой Телегеновой глоткой. Водка змейкой мелькнула в темноте. Телеген стал приподниматься на локте. Взгляд его делался ярче, мутная поволока исчезала со зрачков, оторвав горлышко от губ, он взглянул на гостей просветленно и довольно осмысленно.
— Людмила! — отчетливо произнесли его расцветшие губы, и рот сложился в длинную улыбку.
Затем из темноты он вызвал кого-то, на этот раз попалась девочка. На ней был надет сарафан раза в два длиннее ее самой. Непостижимым образом не путаясь в подоле ногами, а успевая ставить ступни так, что подол подстилался перед ней по полу точно со скоростью ее мелких шажков — так белка в колесе не ошибается, сроднившись с колесом, как часть организма с частью, — она подошла к отцу, заняла вакантную позицию на его босых ступнях и занялась массажем, не уступая в рвении своему брату.
Чино не поднимал головы. Впрочем, поза его выражала даже некоторое удовлетворение — ровно поднималась в спокойных вдохах спина, плечи не вздрагивали больше, а левая рука согнулась и почесала что-то под лопаткой. Видно, удачно исполнив очередную партию, он мог позволить себе передохнуть. Телеген, воззрившись на гостей, что-то медленно и тягуче сказал, почти пропел.
Гости сидели, не понимая. А Володя и не хотел понимать. До чертиков надоело ему уже это представление, он лишь ждал случая без задержек встать и уйти.
Телеген повторил. И в самом голосе его, и во взгляде было что-то приторное, неестественное, а в подергивающемся рте, в расслабленных губах, на которых посверкивала слюна, стекая с одной стороны по щетине, нечто от сумасшедшего.
— Что он г-говорит? — резко спросил Володя, спросил и раздраженно, и озабоченно, хоть ни малейшей угрозы в тоне Телегена не было.
Чино вдруг поднял голову:
— А хочешь, переведу? А? Хочешь? — Он вдруг засмеялся злорадно. — Правда, хочешь? Так вот, он говорит, что очень вас любит: и вас, и бабу вашу. Что рад очень. Что за то, что так вас полюбил, он вам тайну откроет. Тайну! — повторил Чино и захохотал. — А вы слушайте.
Телеген теперь говорил, не умолкая, покачивая головой, как в трансе, и в такт девочка с мертвым личиком перебирала ножками внутри своего непомерно длинного платья, топала по его ступням.
— Он говорит, что уж рассказывал вам об источнике. Это близко, говорит он…
— Ну, конечно, — обрадовался тут парень и вскочил бы от восторга на ноги, если б Володя не поймал его за локоть. — Ну, конечно, я ж там сегодня был.
Телеген оборвал речь и уставился на парня безумными глазами.
— Да, да, чего вы так смотрите? Это рядом, там озеро. Я… — от волнения парень никак не мог сглотнуть слюну, запнулся, — я пошел прогуляться… и увидел. Широкое такое, блестит, в километре от нас, не больше.
Чино еще пуще, еще более зловеще захохотал:
— В километре, держи карман. Да там лужа, ее все знают. Это вот где, под нами, днем от юрты видно. Да только он не про то, а? — обернулся он к дядюшке.
Тот помотал головой.
— Нет, он про другое говорит. Вот слушайте, слушайте…
На губах Телегена уж белела пена. Дрожащей рукой он потянулся к бутылке, выцедил последние капли и продолжал.
— Там деревья растут… и все такое, — переводил Чино. — Там есть источник, вокруг него деревья и цветы. Туда прилетают птицы, понятно? Это он так говорит, — шепотом добавил племянничек, — да только он мне тоже все это рассказывал, я верил поначалу, пока не понял, что он — того. — Чино постучал себя пальцем по виску, а Телеген тем временем частил свое.
Говорил он с неподдельной страстью, захлебывался, слюна пузырилась на черных губах. В безумных глазах были страх и мольба, словно Телеген не о восхитительном оазисе повествовал, а доказывал невиновность. Глядя на него, гости испытывали смешанное чувство: прежде всего, хотелось ему помочь, вскочить на ноги, закричать — да верим мы тебе, верим, не надо так… Парень, казалось, и впрямь заразился энтузиазмом, так и подпрыгивал на своем месте, да и ВолоДя, лишь прислушиваясь к издевательскому переводу Чино, одергивал себя: да ведь бред же это, бред!
