Владимир Войнович - Сказка о глупом Галилее (сборник)

ЧУДО

(Ето стихотворение было навеяно событиями перестроики и посвящено еи и надеждам, рожденным ею)Мятежный член художника Да Винчи
Летал над потрясенною Европой,
То к звездам поднимался горделиво,
То опускался ниже облаков.
Случилось это вроде в понедельник,
Или во вторник, или… врать не буду…
Короче, был обычный будний день.
Обычный день, привычная работа,
На рынках шла небойкая торговля
И в магазинах что-то продавалось,
Толпились покупатели у касс.
Ученики за партами сидели,
Водители сидели за штурвалом,
В мартенах сталь варили сталевары,
И повара в котлах варили суп.
По всем дорогам ехали кареты,
Возы с поклажей и автомобили,
Шли железнодорожные составы,
И по морям спешили корабли.
Цвели цветы, росли хлеба и дыни,
И овощи, и фрукты поспевали,
И с криком гомо сапиенс рождался,
Другой со стоном тихим отходил.
Обычный день, но вдруг воскликнул кто-то:
«Летит!». И стал указывать на небо,
Ему никто сначала не поверил,
Но после все увидели: летит!
Повысыпали люди на балконы,
На площади, на улицы, и вскоре
Остановилось всякое движенье
И наступила дикая жара.
Все головы свои позадирали,
К глазам несли бинокли и лорнеты,
И объективы кинофотокамер
Нацелились тотчас же на предмет.
Все астрономы и домохозяйки,
Купцы, шоферы, праздные зеваки
В пустое небо пялили глаза.
Два мужика в траттории открытой
Провозглашали тосты за Да Винчи,
За член его и об заклад побились,
Мол, упадет он иль не упадет.
Торговки рыбой громко хохотали,
А девушки притупливали глазки,
Но все ж порою взглядывали в небо
И прыскали стыдливо в кулачок.
Монахини испуганно крестились
И предрекали светопреставленье,
И говорили, это не к добру.
Когда обыкновенная комета
Появится на небе, это худо,
Но это не комета… Это, это…
Кошмар и ужас, Господи, прости.
И педагоги были в затрудненье,
Как детям объяснить явленье это,
Родители и вовсе растерялись,
Вдруг дети разберутся, что к чему.
А дети впрямь все мигом раскусили.
Был мальчик там по имени Джованни
Иль, может быть, Джузеппе, я не помню,
А помню только, что, взглянув на небо,
У мамы он испуганно спросил:
«Ой, мама, это что еще такое?
Что за предмет такой продолговатый
Над головами нашими летит?»
Конечно, мама несколько смутилась,
Попробовала даже отшутиться,
Потом нашлась: мол, это дирижабль.
Но мальчик был неглупый очень мальчик,
Он в тот предмет попристальней вгляделся.
«Да что ты, мама, это же пиписька,
Ты посмотри, пиписька, – он сказал. —
Такую же у дяди Леонардо
Я видел в бане прошлую субботу,
Точь-в-точь такую, правду говорю».
Прохожий посмотрел на мальчугана,
И дал ему конфету и мамаше:
«Какой ваш мальчик умница», – сказал.
А член летал над сушей и морями,
Пересекал различные границы
И, наконец, приблизился к границе,
Которая обычно на замке.
Его тотчас заметили радары,
Была внизу объявлена тревога,
И прозвучали нужные команды,
И поднялось дежурное звено.
Майор, Герой Советского Союза,
Повел звено вперед по восходящей
На встречу с неопознанным предметом,
Навстречу неизвестности самой.
Звено неслось, оно сближалось с целью
И посылало радиосигналы:
«Снижайтесь плавно и гасите скорость
И идентифицируйте себя!»
Но цель на то никак не отвечала,
Лишь наслаждалась волей и полетом,
То к звездам поднималась горделиво,
То опускалась ниже облаков.
Тогда Герой Советского Союза
На эту цель ужасно рассердился,
Отдал приказ готовиться к атаке,
Отдал приказ атаку начинать.
Четыре перехватчика летели,
А в них четыре летчика сидели,
Четыре пальца точно по команде
Решительно нажали кнопки «ПУСК».
Четыре замечательных ракеты
Четыре цели точно поразили,
Четыре перехватчика при этом
Буквально разломились на куски.
Три летчика немедленно погибли,
И лишь Герой Советского Союза
Живым покинул сбитый самолет.
Майор на парашюте опускался,
А рядом член Да Винчи опускался,
Кружил вокруг, жужжал и корчил рожи
(Коли о члене можно так сказать).
Майор, Герой Советского Союза,
Был вне себя и дико матерился,
И даже плакал от бессильной злобы,
Но что он мог поделать? Ничего.
А враг над ним глумился откровенно,
Парил, кружил, снижался, поднимался
И вдруг пропал неведомо куда.
С тех пор его, насколько мне известно,
Никто нигде ни разу не встречал.
Идут года. Прошли десятилетья.
Майор в отставку вышел генералом
И генералом был положен в гроб.
Давно уж нет и тех торговок рыбой,
И девушек смешливых, и монашек.
А мальчик тот Джованни иль Джузеппе,
Представьте, жив еще и полон сил.
Он стал вполне солидным человеком,
Благополучным, с неплохим доходом,
Весьма примерным мужем и отцом.
Он трубку курит, он гуляет с тростью,
Он думает о печени и почках,
О пользе равномерного питанья
И о вреде безмерного питья.
Пустым мечтаньям он не предается
И в небо глаз не пялит понапрасну,
Теперь его ничем не удивишь.
Года идут, и славная легенда
О чуде, как-то явленном народу,
С годами затухает постепенно,
Стирается из памяти людской.
Но все же есть, есть люди, для которых
Легенда эта вовсе не легенда,
Есть чудаки, романтики, безумцы,
Которые, рассудку вопреки,
Упрямо верят, что наступит время,
Могучий член художника Да Винчи
Вернется к нам, поднимется к зениту,
Разгонит облака, развеет мрак.
Все озарится сказочным сияньем,
Вся наша жизнь тогда преобразится,
Она в чудесный превратится праздник
И никогда не кончится при том.

Домой как-то после получки
Я шел в состояньи хмельном.
Коровы, мечтая о случке,
Вздыхали во мраке ночном.
А если в дороге случались
Собаки, и я различал:
Они меж собою случались,
Я палкою их разлучал.
На крышах рыдали коты,
И птахи на ветках свистели,
И парень деваху в кусты
Затаскивал с низменной целью.
Был вечер на звезды нанизан,
Я шел в состоянии пьяном,
За чьим-то окном телевизор
Вещал о свершении планов.
О жатве, о нефтедобыче,
О шелесте славных знамен…
Такими вестями обычно
Бываю и я вдохновлен.
Но тут героической теме
Решив изменить по пути,
Я думал: кого бы на время
Для низменной цели найти?
С надеждой такой неуместной,
С бескрылой такою мечтой
Шагал я по местности местной,
Подвыпивший и молодой.

Я как-то по Курфюрстендамм
Слонялся праздно и под вечер
Увидел праздную мадам,
Она слонилась мне навстречу.
Я увидал ее и вот
Стою, забыв все мира виды…
Какая грудь! Какой живот!
А зад, что сад Семирамиды.
Она была лицом бела,
Щеками розова и в целом
Столь соблазнительна была,
Что мое тело захотело
С ее соединиться телом.
Просил я страстно у мадам,
Нажав на все души педали…
Она сказала: вам я дам,
Но ведь не на Курфюрстендамм,
Давайте отойдем подале.
Мы отошли, и не угара
Я жар изведал, а безумья,
Я низвергался Ниагарой
И извергался, как Везувий.
В один клубок, в тугой комок
Мы с ней себя соединили
И были словно осьминог
И щупальцами шевелили.
Лодчонкой утлой в океан
Я, оторвавшись от причала,
Был унесен, меня качало,
В моих глазах стоял туман,
И музыка в ушах звучала.
Скрипела скрипка и кларнет
С трубой выпиливали вальсы,
И хлюпал внутренний секрет,
Когда наружу выливался.
Тек пот, кипела крови плазма,
И мы навроде рыб ли, жаб ли,
Дышали и в момент оргазма
Взмывали ввысь, как дирижабли.
Так продолжалось много дней,
Ночей, рассветов и закатов,
Но вот пришла печали дата,
Пришла пора проститься с ней.
Проститься, как с небес спуститься.
Я после этого не жил,
А как подстреленная птица
На месте без толку кружил.
Страдал от жара и озноба,
Слоняясь по Курфюрстендамм,
В надежде снова встретить там
Свою неверную зазнобу,
Свою прекрасную мадам…
Я жил как бомж и как бездельник,
Хмельной, несчастный и без денег,
Печаль свою сквозь годы нес.
И вдруг в минувший понедельник
Мы с ней, столкнувшись к носу нос,
В оцепенении застыли
И, потрясенья не тая,
Я закричал ей: это ты ли?
Она сказала: это я.
Она! Не мешкая нисколько,
Свою добычу я схватил
И утащил домой и в койку,
И сразу к делу приступил.
Забыв задернуть занавески
И запереть забывши дверь,
Я рвал на ней одежды зверски
И сам при том рычал как зверь.
Любя ее и ненавидя,
Я до конца ее раздел.
Но, Боже, что же я увидел,
Когда добычу разглядел!
Заныло сердце, сбились мысли,
Произошел в душе обвал.
Где то, на что я уповал?
Живот обмяк и зад увял,
Лицо морщины бороздили,
И сиськи жалкие обвисли,
Как вымпелы при полном штиле.
К тому ж была она хромой,
Кривой, на ухо туговатой,
Трясла в припадке головой
И затыкала туго ватой
Первичный признак половой.
Надежды юношей питают,
Пытают хвори стариков…
Меня в Берлине всякий знает,
Я был из первых ходоков.
Теперь же на Курфюрстендамм
Сижу немыт, не брит, нечесан.
На проходящих мимо дам
Гляжу с единственным вопросом…
Нет, не дадут иль не дадут,
А подадут ли.
Осень близко,
Течет за ворот дождик склизкий,
И дамы, наклоняясь низко,
Мне в шляпу пфенниги кладут.