Так говорила женщина - Каффка Маргит

Так я стала папессой новой, в высшей степени мистической веры, которая в своей морали была по-язычески простой, а в обрядах — фантастически смелой. Я всегда сначала демонстрировала всем собравшимся наши пожертвования: крахмальный сахар, кукольные платья, дохлого воробья, а затем приникала ухом к замочной скважине — и под изумленный шепот прихожан внимала откровениям и озвучивала их для всех. Во имя Его я судила, карала и воздавала, культивировала бесчисленные легенды о Человеке-Никогда и наконец набрала себе целый папский орден. Чаще всего мне помогали сестра Марика и высокий парнишка с мечтательными глазами по имени Ганс, который всегда толкал коляску с подношениями.

И все же — помню отчетливо — это не было притворством, я верила с первой минуты, и чем дальше, тем сильнее. Мысль о сверхъестественном захватила, одурманила меня, заронила семена в мое маленькое существо; я веровала, быть может, даже истовее прочих. Вера моя имела огромное воздействие на остальных, и я была ее истинным апостолом, милостивым и самым убежденным.

Поначалу новый культ оказывал на нас благотворное влияние — домашние только диву давались.

— Марика! — обращалась я в сторону кроны сливового дерева, — вы сейчас опять объедитесь зелеными фруктами. Если заболеете, то стоять у порога с фиалками будет кто-то другой.

Или:

— Сеп! Ты уже порвал свой новый пруслик [23]. И запачкался, а Человек-Никогда этого очень не любит!

Но постепенно мы начали слишком уж сильно вживаться в игру, и больше всех — я сама. Крестьянские дети, как и прежде, дрались, рисовали на стенах, собирали птичьи перья, но я всецело погрузилась в мистерии, которые сама же придумала из воздуха, и тут ощутила, что они начали перерастать меня. Во всех моих мыслях, играх, страхах присутствовал этот невидимый дух, наделенный подавляющей, пугающей властью, он поселился в моем маленьком мозге и ошеломлял несомненностью своего существования. Беспокойство не покидало меня, и я со своей разрастающейся сектой в ужасе подходила к волшебной пещере. Сверхъестественное существо, пробужденное из пустоты, начинало вызывать жуткий страх. Я была уверена: однажды Человек-Никогда явится мне, и я увижу его своими глазами. Он стал приходить в снах — а поскольку мы приписывали его влиянию все необъяснимые и чудесные события, то знали, что он правит и снами. Он повелевает капризной судьбой: сегодня нам досталось на орехи за оторванную пуговицу, а когда назавтра она оторвалась опять, никто даже не заметил. Я боялась его. Но, конечно, никому не могла вразумительно объяснить, что именно меня терзало и оседало в душе все более туманным и гнетущим ужасом.

Кончилось лето, пришли слякотные, пасмурные дни и рассветы в белом инее. На прогулку до погреба было почти уже не выйти, Сеп помогал отцу с уборкой урожая, Лиска стала нянькой в семье нотариуса, Марика закашляла и неделю пролежала в постели. Я смутно ощущала, что настает переходная, кризисная пора, и целыми днями до темноты неподвижно сидела на табуреточке, глядя на серое небо и черную грязь за окном. И все сильнее терзалась мрачными размышлениями.

— У тебя что-то болит? — раз спросила Марика, когда начало смеркаться.

— Не болит.

— Так что стряслось?

— Мне страшно.

— Из-за чего?

— Не знаю, Марика, — ответила я, дрожа от страха, не осмеливаясь даже шелохнуться. — Не знаю, но мне все время кажется, что я во сне — даже днем. А сейчас я думаю вдобавок, что ты — не моя настоящая сестра Марика. Ты мне просто снишься. А я сплю, и меня может убить грабитель, потому что сейчас ночь и мне не проснуться. А ты не Марика, потому что настоящая Марика спит рядом со мной в нашей кроватке...

— Я не сплю, я настоящая! — завизжала бедняжка и машинально отстранилась. Когда я потянулась к ней, чтобы схватить ее и проверить, так ли это, Марика с воплем ужаса побежала прочь, через темную веранду прямо к матери, а я устремилась за ней.

Мама сидела у лампы и штопала одежду. Как две сумасшедшие, мы бросились к ней в объятия, и ей пришлось долго утешать и гладить нас, покуда судорожный плач не перешел в тихие всхлипы. Марика и после встревоженно глядела на меня, хлопая большими круглыми глазами. Тут пришел дядя, мамин брат, улыбчивый священник с красным лицом; мы поведали свою историю и ему.

— Какая фантазия, — озадаченно воскликнул дядя, — какая богатая фантазия! А ведь так и появлялись еретические секты! Ах ты маленькая ведьма, на костер бы тебя!

Но произнес он это с улыбкой и продолжил курить трубку. Мама тоже улыбнулась — а кто может быть мудрее нашей мамочки? В тот же день она устроила нам перед сном «ощип» в большой эмалированной ванне. Как было приятно плескаться на ночь в теплой воде с мыльной пеной, чувствовать прикосновение мягких маминых рук, смеяться, пребывая в радостном настроении, которое мама создавала заранее! А затем — укладываться в мягкую чистую постель, вести умные разговоры, спокойно, серьезно, громким голосом читать молитву, а мамочка оставалась в комнате, пока мы не заснем.

И все-таки мы еще некоторое время тяготились тенью таинственного. Расскажу, как она в конце концов исчезла.

Наступило последнее воскресенье перед Адвентом; у нас было заведено, что деревенские в это время устраивали пирушку, что-то вроде масленичных гуляний. Напоследок перед постом пекли пончики, ели сладкую кукурузную запеканку, танцевали, кутили в людской. Так было и в тот день. Мама и дядя с добродушным снисхождением поглядывали на этот балаган. Вдруг в комнату вбежала хихикающая служанка Мари и в восторге крикнула нам:

— Будьте так любезны — вечер добрый — выйти: там во дворе — Человек-Никогда! Ваш человек, барышни, взгляните скорее.

К этому моменту вся дворня знала легенду о волшебном существе и потешалась над нею.

Я посмотрела на Марику с недоумением, а она на меня — с испугом. Уже довольно давно мы не упоминали в разговорах Человека-Никогда. Но мама по-доброму улыбнулась глупой Марике, а дядюшка медленно поднялся, не выпуская трубки, так что мы тоже вышли наружу, держась за руки Мари.

В конце веранды, откуда-то со стороны конюшен и людской слышались галдеж и радостный шум. Там стоял длинный шест с насаженной на него огромной полой тыквой. На ней вырезали нос, глаза, уши, выложили изнутри красной пергаментной бумагой, а в середину поместили зажженную свечу. Получилась странная, гротескная, нелепо ухмыляющаяся физиономия, которая при этом выглядела по-дурацки и совершенно прозаично. Дворня кричала и галдела вокруг нее, мужики лезли к женщинам и обращались к скалящемуся чучелу с какими-то глупостями. Человек-Никогда!

Мы с Марикой переглянулись и тоже расхохотались — развязно, глупо, по-простецки — как же это было здорово!

В этот день наш деспотичный призрак перестал существовать. Мы посмеялись и больше никогда о нем не говорили.