Изидор Окпевхо - Последний долг
Но вот опять Одибо. Все можно было предугадать. Урод, он крадется к дому женщины с опущенной головой, он всегда смотрит в землю, точно свинья. И опять вечером. Нет, тут явно что-то не так. Только не доброта. О если бы… Он подходит к ее двери, стучит. По-прежнему смотрит в землю. Дверь отворяется, и он проскальзывает в дом…
— Оставь их в покое, — говорит майор. Что ж, я оставлю их в покое. Но в одни прекрасный день мое терпение лопнет. В один прекрасный день я не сумею сдержать свой гнев. О если бы вдруг представился благоприятный случай! Например, партизанская вылазка ночью, когда я еще на посту. Если меня не убьют и нашим удастся отразить нападение, я разряжу магазин-другой в этот проклятый дом и навсегда избавлюсь от унизительного наряда. Никто не узнает, что было на самом деле: у властей будет дел по горло, им некогда будет расследовать, чьи пули сделали дело, федеральные пли мятежные.
Мятежница — уже скверно. Но мятежница-шлюха! Гм…
ТоджеЭто всего лишь честная сделка. Ей отчаянно необходимы еда, одежда, деньги, защита. Как она может просуществовать одна, беспомощная, когда ее муж так далеко и под стражей? Мне же нужно вновь утвердиться в себе. Мне отчаянно необходимо убедиться в том, что я еще обладаю тон природной мощью, без которой мужчина теряет право именоваться мужчиной.
Если подумать, в случае чего мне больше терять, чем ей. Ей нужен мужчина — может ли быть сомнение? Неутоленная страсть должна сжигать женщину, которая не знала мужчины более трех лет, а она чересчур молода, чтобы выдержать столь долгое испытание. Поэтому я окажу ей немалую услугу; и она должна быть благодарна тому обстоятельству, что если она по необходимости уступает, то не какому-нибудь простому подонку, а уважаемому и знаменитому гражданину Урукпе.
В то же время, если я не добьюсь намеченной цели, это будет большой трагедией. Ибо каково будет людским ушам слышать, что вождь Тодже Оповуакпо из Урукпе лишен мужской силы? Что подумают люди, узнав, что великий резиновый босс, чье имя и фирма одни способны прославить Урукпе как самый резиновый город в штате Черное Золото, — что я уже не мужчина? Разумеется, это будет огромным пятном на добром имени города. Я скрываю свою беду не только из опасения за свое громкое имя, но и из гражданского долга. Никто не должен узнать! И если для общего спасения мне приходится склонять к измене одинокую женщину — хотя она знает, что выигрывает на этом вдвое больше, чем я, — то я убежден, что нет такой жертвы, какую не следовало бы принести во избежание катастрофы.
И вот я здесь, в позорной трущобе Одибо, снова жду жену Ошевире и готов ждать сколько угодно для достижения благородной цели. На сей раз я хорошо подготовился. Слишком часто, покушаясь на эту женщину, я позволял своим горьким мыслям разрушать мою силу. Поэтому сегодня я взял с собою бутылку джина. До ее прихода я должен увидеть дно этой бутылки — и тогда моя мощь, не обремененная размышлениями, выльется в дикий животный порыв.
ОдибоЯ видел. Я видел! Клянусь богом, я видел. И хотя я не должен — не смею — говорить это, я видел двумя моими глазами все, прямо с того места, на котором сейчас сижу. Я видел женскую наготу! Клянусь богом!
Я недавно пришел сюда и передал обычное приглашение.
— Он ждет вас в моем доме, — сказал я. — Он сказал, что вы должны прийти.
Когда я постучался и она открыла дверь и увидела меня, ее глаза сказали, что она знает, зачем я пришел. Кажется, ее это не удивило. Она только вздохнула, мне показалось, не тяжело, и, подняв руку, впустила меня в дом.
— Садитесь, — сказала она, — я сейчас соберусь.
Она пошла в свою спальню, и я услыхал, как она возится с тазом. Звенело ведро, когда она носила с заднего двора воду. Потом она снова прошла в спальню через гостиную. Я сидел у стены точно так, как сижу сейчас. Когда она проходила, я тайком поглядел на нее. Я в этом не виноват. Тодже до этого заставлял меня смотреть на нее, пока не подумал, что я смотрю на нее из моего собственного любопытства. Вот мои глаза и привыкли тайком поглядывать на нее, сам я в этом не виноват.
Я смотрел, как она идет в спальню. На ней было узкое и короткое платье, так что виднелась верхняя часть грудей и прекрасные стройные ноги. Она не заметила, что я гляжу на нее, по я глядел. И, увидев ее красоту, я сглотнул.
И тут ко мне подбежал ее сын, сел на корточки и стал рисовать на полу грязной палочкой.
— А я с вами сегодня пойду? — Он посмотрел на меня.
Я посмотрел на него. Меня давно беспокоило, что его так часто оставляют дома. Я только лишь посмотрел на него и ничего не сказал, показывая, что ничего не могу поделать. В этом деле не мне решать.
— Ну! Я пойду? — снова спросил он грустно, готовый расплакаться, если я скажу ему «нет».
— Я не знаю, — сказал я. — Спроси лучше маму.
— Мама меня с собой не возьмет, — сказал он.
— А ты попроси, — сказал я. — Может, сегодня для разнообразия и возьмет.
Он робко потупился и стал снова царапать пол.
— Ты испортишь пол, — сказал я.
Он перестал, замер — и вдруг сломал палочку и сердито швырнул ее в угол.
— Ты попроси ее, — сказал я.
— Она не возьмет, — сказал он. — Она на меня накричит.
— Может, сегодня и не накричит, — сказал я. — Пойди и попроси.
Он поднялся, медленно, робко, и пошел к спальне. Мне было больно смотреть на него.
Он распахнул дверь — и вот! Совершенно нагая женщина! Я увидел ее и не смог уже глаз оторвать от чуда, которое мне предстало: тело гладкое, как речная галька, сама сияющая женственность! Стоя возле кровати лицом к двери, она натягивала через голову платье. Услышав звук открывающейся двери, она быстро повернулась и, опустив руки, прикрылась платьем.
— Сейчас же закрой дверь! — закричала она на Огеново. — Чего тебе нужно?
Мальчик отпрянул от страха, попятился и закрыл за собой дверь. Я быстро отвернулся. Но сквозь меня прошло то, чего я никогда не испытывал…
И вот я сижу и жду, когда она выйдет, и не могу не переживать того, что увидел. Господи…
Звонят колокола в миссии. День постепенно подходит к концу. Не так далеко до комендантского часа. Если бы только еще раз…
— Я ухожу. — Она стоит в дверях спальни.
Она красиво одета. Но какая красота таится у нее под платьем, одному богу известно, как она хороша, когда раздевается догола перед сном, ведь она оке должна перед сном раздеваться, кто-нибудь видел ее голой, почему Тодже всегда меня спрашивал, как она выглядит, может, он иногда ее видит, может, она для него раздевается в моем доме, в моем доме, раздевается в моем доме…
— Я сказала, что я ухожу, — повторяет она.
— Хорошо, — говорю я. — Счастливо.
Она мне улыбается. Почему она улыбается? Может, она надо мной смеется? А зачем бы ей надо мной смеяться?
— Пожалуйста, ничего не давайте Огеново, — говорит она. — Он очень много съел за обедом, так что я не собираюсь кормить его до самого вечера.
— Хорошо, — говорю я и смотрю на нее.
Она смотрит на мальчика — он забился в угол, — но не подходит к нему и открывает дверь дома. Я отвожу глаза, только когда она скрывается из виду.
Я поворачиваюсь к Огеново: он плачет, слезы заливают ему глаза.
— Иди сюда, — говорю я.
Не я ему нужен. Он пожимает плечами и остается на месте.
— Иди сюда, — повторяю я. — Я тебе кое-что скажу.
Он вытирает слезы руками и медленно поднимается.
Я подзываю его рукой, и он подходит ко мне, не глядя, и еще сильней трет глаза.
— Она скоро придет, слышишь?
Он кивает.
Я глажу его по голове и пользуюсь случаем поглядеть на него хорошенько. Мальчик никогда не узнает, почему я так гляжу на него. Не могу сказать, что мои мысли полностью повинуются мне. Ибо в моем уме уже возникает связь между этим мальчиком и женской фигурой, которая несколько минут назад потрясла меня, о которой я никогда теперь не перестану думать.
— Покажи мне новую игру. — Лицо его проясняется.
Он чуть не поймал мой безумный взгляд.
— Во что ты хочешь играть? — говорю я.
Он в замешательстве. Засовывает палец в рот и глядит на меня.
— Можно я позову сюда Ономе и мы будем играть вместе? — просит он.
— Мама сказала, чтобы ты не выходил из дома, — говорю я. — Поэтому тебе нельзя пойти за Ономе.
— Но их дом совсем рядом.
— Ну и что? — говорю я. — Мама тебя побьет, если узнает, что ты выходил на улицу.
— Ты ей скажешь?
— Я не скажу, она сама увидит тебя, когда пойдет домой.
— Я бегом.
— Все равно она может тебя увидеть, — говорю я. — И тогда она тебя выпорет.
Этого достаточно, он покоряется. Он стоит потупясь и теребит пальцами воротник рубашки.
— Тогда я принесу горлышко, и мы будем играть с тобой, — говорит он.
— Давай.
Он бежит в спальню. Снова я в мыслях вижу его мать.
