Изидор Окпевхо - Последний долг
Обзор книги Изидор Окпевхо - Последний долг
Изидор Окпевхо
Последний долг
Моему отцу и моей матери
Но из глубин твоей крови без мук
в срок человеческой жизни
мы возродимся.
Вся эта история — сплошной вымысел.
Часть первая
Дыхание жжет, как сера,
И кровь превращается в камни,
И брат швыряет их в брата.
Джон Пеппер КларкАли
— Али! Али! Али! — Мой «остин-минимок» с трудом пробирается сквозь восторженную толпу; люди кричат:
— Али! Али! Али!
Солдаты стараются расчистить дорогу, но что мы можем поделать со всеобщим изъявлением признательности и доброй воли? Вчера вечером несколько самолетов мятежников пыталось бомбить город. Мы помешали налету, сбив один из них. Остальные сразу же повернули обратно. Сейчас, утром, я объезжаю город и смотрю, нет ли где разрушений, и благодарное население встречает меня оглушительными приветствиями.
Для солдата это час славы. Война еще продолжается, каждая минута чревата опасностью. Впрочем, я должен признаться, что счастлив в эту минуту, когда все население по всему городу поднимает в знак солидарности сжатые кулаки, кричит, пляшет и всеми возможными способами показывает, как высоко ценит наше присутствие и боевую готовность.
— Али! Али! Али!
Около двух лет назад, вступая в должность командира бригады, я сознавал, какую огромную работу мне предстоит проделать. С самого начала я понимал, что не могу рассчитывать на поддержку всех жителей. Через город проходит граница племен: с одной стороны — игабо, с другой — мятежные симба. Ясно, что, исполняя служебный долг, мы должны быть весьма осмотрительны. Когда три с лишним года назад федеральная армия освободила город, многие симба бежали с мятежниками, боясь за свою жизнь. Время давным-давно породнило судьбы обоих племен, но я был уверен, что страсти могут вспыхнуть в любое мгновение. Поэтому я постоянно старался поддерживать атмосферу спокойствия, понимания и взаимного уважения. Откуда мне знать, каковы скрытые чувства людей?
В эту минуту, я полагаю, мне удалось продемонстрировать населению нашу военную мощь. Но быть может, сейчас больше, чем когда-либо, я ощущаю бремя ответственности как командир Пятнадцатой федеральной бригады. Мой долг — пресечь все попытки мятежников вернуть утраченные позиции и самому наступать в глубь вражеской территории; при этом я неустанно должен заботиться о безопасности гражданского населения и защищать гражданские права всех горожан, независимо от племенной принадлежности.
Наконец мой «минимок» выбирается из толпы и поворачивает к казармам; я слышу последние прерывистые звуки моего имени, замирающие за спиной.
ТоджеВ каждом городе найдется несколько человек, чьи имена внушают к нему уважение. Это должны быть передовые граждане, люди выдающихся достоинств. Отнюдь не те, кто идет в армию первым, когда между городом и соседями возникает война, — нет, так было в давнюю пору. В наши дни, когда городу выдают ссуды и ассигнования, размер их зависит только от громких имен, то есть назовут какой-нибудь город и тут же спросят:
— А кто там?
И ничто тот город, где нет громких имен для привлечения ссуд и ассигнований. Я — одно из тех очень немногих имен, которые здесь, в Урукпе, значат все. Люди это знают — или обязаны знать.
Когда три с лишним года назад федеральная армия освободила наш город, командир первым делом захотел познакомиться со старейшинами. Разумеется, мое имя не могло не стоять вторым после ототы, большого вождя Урукпе. Когда теперешний командир вступил в должность около двух лет назад, он сделал то же самое. Оба они знали, что их успех зависит от одобрения их действий такими людьми, как я, людьми, без которых город — ничто. Я большой человек — никто с этим спорить не станет. Не так уж важно, что мне каждый день приходится напоминать о своем значении. Я — резиновый босс города и всего штата. Только благодаря таким людям, как я, город достиг своей сегодняшней славы, и для любого командира, понимающего, что полезно для него и его армии, самое разумное — хорошенько прислушиваться ко мне. Признание должно быть отдано тем, кто его заслуживает, — это не подлежит сомнению.
Поэтому нет такой жертвы, на какую городу не стоило бы пойти для упрочения высокого положения такого человека, как я, если это высокое положение под угрозой. Каждый горожанин обязан внести свой вклад, даже армейский командир должен признать, что он обязан всемерно упрочивать то основание, на котором покоится самый его успех. Громких имен мало, большими людьми не бросаются.
По этой причине я не колеблясь посоветовал арестовать одного горожанина за сотрудничество с мятежниками и склонил другого горожанина к подготовке подробных обвинений против первого. Ибо я видел, что первый — Мукоро Ошевире — стал мне поперек дороги. И по той же причине я не колеблясь ищу плотских радостей с женой арестованного, ибо в силе моей изъян и мужественность под вопросом. Мне кажется, я поступаю естественно и разумно: если город желает сохранить нынешнюю драгоценную славу, которая добыта такими людьми, как я, следует сделать все, что возможно, для утверждения моей мужественности и высокого положения. Ибо что ожидает город, если всюду станет известно, что один из передовых его граждан лишился мужественности?
Я искренне убежден в том, что изредка, в чрезвычайных обстоятельствах, для достижения важной цели, мы просто обязаны отбрасывать прочь наивные представления о справедливости и признавать право сильного. А в этом городе сильный, большой человек — я.
ОдибоЯ знаю, что я никто. Я знаю, что у меня нет ничего. Почему же он так меня унижает?
— Ты передал ей коробку с одеждой? — говорит Тодже.
— Да, передал, — говорю я.
При этом у него такой вид, будто он мне не верит. Будто он ни в чем мне не доверяет.
— Ты точно передал? — говорит он.
— Клянусь богом, — говорю я. — Там был ее сын, и если бы…
— Ладно! Ладно! — кричит он. — Я не прошу тебя приводить свидетелей. Я только хотел узнать, передал ли ты ей коробку с одеждой. По такому поводу незачем клясться.
Он отворачивается от меня и смотрит в открытую дверь. Кажется, он рассержен. Он встает и начинает ходить взад-вперед по моему дому. Интересно, что еще он мне скажет.
— Она точно сказала, что придет?
— Да… Она… она…
— Говори же, наконец! Перестань запинаться, как болван! Ты и есть болван! — кричит он.
— Да, она сказала, что придет. Когда я сказал, что вы просили ее прийти, она сказала, что придет.
— Так где она?
— Она сказала, что скоро придет. Вот все, что она сказала.
— Ты хочешь сказать, что она не понимает, что, когда я зову ее, она должна сразу прийти, — или ты такой идиот, что не можешь ей втолковать, что, когда я зову, надо прийти сразу?
Что я могу ответить? Я молчу и смотрю в пол. Ибо почем мне знать, какие слова не приведут его в бешенство?
— Слушай, — говорит он. — Как ты выполнил мое поручение? Ты не просто оставил ей…
Он умолкает. Он снова смотрит в открытую дверь. Интересно, о чем он сейчас думает? Он подходит к самой двери. Он приподнимает пальцем шляпу со лба и всматривается. По направлению к дому жены Ошевире важно шагает солдат. Тодже стоит в дверях и не сводит с солдата глаз. Он перестает всматриваться, только когда понимает, что солдат направляется куда-то еще. Затем он опять поворачивается ко мне:
— Ты что, просто оставил у нее коробку и сказал: «Тодже сказал, чтобы вы пришли к нему в мой дом»? Это все, что ты сделал?
— Ну, я немного подождал…
— Ты немного подождал! — взрывается он. — Разве я тебе не говорил, что, когда ты скажешь, чтобы она шла ко мне, ты должен остаться в ее доме и играть с ее сыном?
— Вы говорили.
— Так отчего же ты здесь?
— Простите меня, — говорю я. Кажется, он так сердит, что способен на все. Может быть, он меня ударит.
— Слушай, Одибо, — говорит он. — Ты что, не понимаешь, что эта женщина в беде?
— Я понимаю.
— Ты понимаешь? И ты что, не видишь, что я стараюсь помочь ей?
— Я вижу.
— Нет, я думаю, ты не видишь, — говорит он. — Потому что ты слишком туп, чтобы это понять. Ты просто дурацкая безмозглая туша. Ты такой идиот, что, даже когда понял, что женщина боится за себя и свое дитя, не можешь сообразить, что, если ей надо уйти, кто-то должен остаться в доме и побыть с ее сыном, чтобы мать не волновалась.
— Простите меня, — говорю я.
Кажется, он не хочет слушать мои извинения. Он смотрит в упор на меня, а я смотрю в пол, чтобы не смотреть на него.
