Изидор Окпевхо - Последний долг
— Отдай автомат, говорю тебе!
Глаза и ствол были направлены на сержанта. Глядя солдату в глаза, с протянутой правой рукой, сержант осторожно шагнул вперед. Солдат отступил на шаг, ствол автомата по-прежнему был направлен сержанту в живот.
— Отдай автомат!
Внезапным рывком сержант схватил автомат за ствол и отвел его от своего живота. В этот миг рядовой надавил на спуск, автомат разразился нескончаемой очередью, а соперники начали бой за оружие. При этом сержанту мешали сваливавшиеся штаны, а рядовому содействовали гнев и юность. Автомат продолжал яростно палить неизвестно куда, пока рядовой не заехал коленом сержанту в пах. Сержант дико взвыл и выпустил ствол из рук. Тотчас же рядовой направил огонь в лицо сопернику и превратил его в кровавое месиво. Сержант вскинул руки и рухнул на пол. Рядовой поставил автомат на предохранитель и бросил его на пол. Он стоял над убитым и тяжело дышал от усталости и возбуждения. Он не раскаивался и ничего не боялся. Он слишком много раз был лицом к лицу со смертью, и еще один ее вид не мог его испугать. Кроме того, он давно знал, что успокоится только тогда, когда прикончит сержанта: он слишком долго терпел, а терпению всегда приходит конец. Задыхаясь от ненависти, он наградил сержанта словом «ублюдок» и с размаху пнул недвижную руку, оказавшуюся под его ногой. Он отер пот со лба. Не спеша — ибо прекрасно знал, что его ждет, — он поднял с пола свой автомат и пошел сдаваться. Стрельба продолжалась достаточно долго, и военная полиция успела поднять тревогу, окружить дом и арестовать несопротивлявшегося убийцу.
Как бы там ни было, к утру казни население города обрело достаточное спокойствие и собралось на зрелище. Я говорю «достаточное», ибо, хотя убийцу призвали к ответу, сам факт стрельбы средь бела дня породил в городе долгий период тревоги и страха за жизнь любого и каждого. На фронте мы постоянно испытывали нажим войск противника, и мне было всегда нелегко удерживать город. Тем не менее я считаю своим долгом установить и упрочить дружественные отношения между моими солдатами и гражданским населением Урукпе. Разумеется, без происшествий не обходилось. То на базаре девчонка боится или не хочет продать свой товар человеку в форме, у которого нет времени на объяснения. То — и это довольно часто — вспыхивает перепалка между нахальным солдатом и водителем грузовика, который уверен, что не обязан возить кого-либо за так и что никто не имеет права заставлять его делать что-либо вопреки ого выгоде и мужской гордости. Время от времени такое случается. Но я твердо стою на том, что дисциплина и атмосфера благожелательности должны всемерно поддерживаться не только в интересах мира и единства, но также и в интересах ведения войны — по крайней мере настолько, насколько это касается моей бригады.
Всякий, кто хоть сколько-нибудь разбирается в местной обстановке, ясно видит, каково политическое положение, а следовательно, и стратегический риск в этом городе. Урукпе принадлежит к числу «пограничных» городов, населенных племенем игабо (игабо здесь большинство, и весь город обычно относится к территории игабо) и кланом квеке мятежного племени симба. Три с лишним года назад население приветствовало федеральные войска, освободившие город от симбийской оккупации; люди демонстрировали лояльность и солидарность, помогая федеральным солдатам вылавливать вражеских снайперов, отставших солдат и даже выявлять те элементы в городе; которые, как считалось, симпатизируют сепаратистам. Но это было три года назад. Откуда мне теперь знать — мне, вступившему в должность через целый год после освобождения, — откуда мне теперь знать, во что со временем могла выродиться та минутная вспышка ликования и солидарности? Кто знает, сколько сердец теперь жаждет возрождения тех тесных уз, которыми века и обычаи породнили два племени?
Мой предшественник майор Акуйя Белло был освобожден от своих обязанностей за пьянство и развал воинской дисциплины. Он не сумел поддержать хрупкое политическое равновесие в неустойчивом городе и этим подверг излишнему риску усилия федеральных войск на целом участке фронта. По этой причине с тех пор, как около двух лет назад я вступил в должность, я исполнен решимости сделать все, что в моих силах, для поддержания политического равновесия, чтобы не подвергать опасности работу всей федеральной военной машины. Кроме того, мне ясно: если наша страна действительно хочет осуществить свой лозунг «Зонда должна быть едина — это необходимо!», мы, все и каждый, обязаны претворить наш лозунг в конкретные действия, и это касается не только военных успехов в борьбе с мятежниками, по также и прав и свобод каждого отдельного гражданина пашей страны — мужчины, женщины или ребенка, мирного жителя или солдата — независимо от происхождения и примет племени на лице. Аллах! Во имя этого я готов на любые жертвы.
Два года назад отота, большой вождь города, и члены городского совета (он был его председателем в мирное время) устроили прием в мою честь, приветствуя меня как нового командира, и я дал им ясно понять, каковы намерения федерального правительства. Я подчеркнул, что в случае необходимости эти намерения будут проведены в жизнь силой, невзирая на личные интересы и предрассудки. Жаль, если мои слова кого-то обидели. С тех пор в двух-трех случаях мне пришлось строго предупреждать гражданское население против недопустимого провоцирования солдат на враждебные действия. По той же самой причине я без колебаний прибегаю к соответствующим дисциплинарным мерам по отношению к любому солдату, который пытается воспользоваться своим положением или силой оружия. Я готов уважать традиционный порядок вещей и позволяю людям жить так, как они привыкли, хотя, естественно, некоторые ограничения свобод неизбежны ввиду чрезвычайного положения. Глава государства провозгласил его в самом начале кризиса. Разумеется, я понимаю, что некоторые жители города могут по-своему расценивать и истолковывать задачи и смысл федерации, но ни в коем случае я не позволю действовать против нее. Именно по моему ходатайству начальник федерального генштаба позволил мне провести публичную казнь — первую в этом штате. Я хотел, чтобы она послужила не только острасткой тем недисциплинпрованным солдатам, которые думают, что могут обращать оружие против кого угодно, но также всеобщим предостережением против нездорового интереса к беззащитным женщинам города.
Казнь состоялась на городской площади. Я хотел, чтобы присутствие старших военных чинов подчеркнуло важность события. Но ни начальник генштаба, ни губернатор штата Черное Золото не приехали. С одной стороны, гражданская война еще продолжается, и, хотя нам удалось отодвинуть линию фронта на несколько миль от города, мы до сих пор находимся в пределах досягаемости вражеских сил. Мы по-прежнему отбиваем нападения партизан, а теперь, когда мятежники получили из Европы новые самолеты, мы стали объектом регулярных воздушных налетов — вроде того, который имел место на днях. Поэтому генеральный штаб не хотел подвергать опасности никого из старших чинов, а при таком стечении народа опасность весьма вероятна. С другой стороны, начальник генштаба предоставил мне и моим офицерам всю полноту власти для поддержания дисциплины на месте и склонен расценивать эту казнь как дело, входящее в компетенцию одной Пятнадцатой бригады.
Таким образом, в это утро высшими чинами при исполнении смертного приговора были офицеры моей бригады. Также на площади присутствовал и отота, вождь Онагволор Овуэде. С тех пор как в Урукпе пришла война, ототе пришлось отказаться от административных функций и предоставить поле действия военным властям, так как он не мог даже делать вид, что способен обеспечить своим горожанам защиту, необходимую при сложившихся обстоятельствах. Но он явился на площадь с теми членами городского совета, которым удалось пережить превратности гражданской войны. Я убежден, что они пришли лишь потому, что считали своей прямой обязанностью отозваться на приглашение. Мой друг вождь Тодже также пришел как член совета. Многие из горожан остались сидеть по домам, ибо боятся всего, что имеет касательство к оружию и стрельбе. Тем не менее очень многие присутствовали на казни из непобедимого любопытства лицезреть то, что случается раз в жизни, — или, может быть, из желания видеть торжество справедливости.
Место расстрела находилось на значительном удалении от толпы. Десять рядов мешков с песком, каждый ряд высотой в четыре мешка, стенкою защищали окрестность от пуль, которые не попадут в цель. У стенки стоял столб для осужденного.
Перед казнью я произнес краткую речь. Я напомнил собравшимся, что нация до сих пор находится в состоянии войны и что чрезвычайное положение, провозглашенное главой государства и верховным главнокомандующим, по-прежнему требует от каждого гражданина максимальной бдительности и дисциплины. Я подчеркнул, что, несмотря на это, законы страны остаются законами и что каждый гражданин — военный пли штатский — обязан во всем руководствоваться этими законами. Личные нрава и свободы следует неукоснительно соблюдать, никто не имеет права на самосуд, тем более на убийство ближнего. Я повторил свои прежние предупреждения против конфронтации солдат и жителей города и особо указал на то, что без колебаний резко пресеку все проявления недисциплинированности как со стороны солдат, так и гражданского населения. Я закончил речь специальным предостережением от покушений на честь женщин города, так как нечистоплотные люди в условиях постоянной тревоги и страха могут решить, что теперь самое время воспользоваться женской природной слабостью. Сказав все, что я хотел сказать, я сел на свое место. Повсюду царило спокойствие.
