Гарри Гордон - Пастух своих коров
За черными липовыми стволами, за коричневыми еловыми мелькали солнечные пятна, чистые и простодушные, как детские голоса. Яков Семенович вышел в редкий березняк. Трава здесь была высокая и запутанная, только возле самых стволов оставались места для произрастания или, по крайней мере, поиска грибов. Белые больше не попадались, попалось несколько подберезовиков, но оказались они не по возрасту рыхлыми. Березняк сменился прохладным бором с треском дятлов и эхом кукушек, в бору было чисто, словно выметено и посыпано серой хвоей. Сосновые корни то и дело перебегали тропинку, далеко краснела пачка от «Мальборо». Яков Семенович выругался и положил ее в корзинку. «Узнать бы, чья, да оторвать что-нибудь», — с досадой подумал он, с досадой же осознавая, что не узнает и, тем более, не оторвет. «Какой сегодня день?» — праздно вспоминал Яков Семенович и похолодел: воскресенье сегодня, катер уйдет в четыре, и до пятницы — выбирайся как хочешь.
Он глянул на часы — половина первого. Еще ничего, он успевает. Нищему собраться — подпоясаться. Можно идти не торопясь, но и не отвлекаясь. До брода в заболоченном ручье, отделяющем остров от материка, придется делать крюк, а впрочем, можно и так, напрямик. Все равно переодеваться в городское. Яков Семенович зачем-то попробовал кроссовкой теплую воду и пошел по проливу, цепляясь за стебли кувшинок и лилий. Дно было неприятное, илистое, при каждом шаге слегка засасывало. Он для эксперимента приостановился и с трудом выдернул ногу. Шутить не надо.
Оказалось глубже, чем он предполагал. Яков Семенович поднял корзинку на уровень груди, намокали уже полы штормовки. Не успел он пожалеть о своем безрассудстве, как дно стало тверже и выше, и вот уже от ветерка захолодели колени. Выбравшись на берег, Яков Семенович разулся, вылил воду из кроссовок, выжал носки, снял штаны и улыбнулся. Все хорошо, главное — не суетиться. Минут через пятнадцать он отправился дальше, объясняя себе, что мокрые штаны — не так уж плохо в такую погоду.
На светлой поляне увидел Яков Семенович опрокинутую корзинку под сосной, а на сосне, на высоте около трех метров, скорчившегося на ветке Шурика. Кожа на его лбу была натянута до блеска, лицо от боли стало старое и семитское, как у птенца.
— Саня, что ты там делаешь?
Шурик заворочался.
— А, это ты, Семеныч. Язва, блин, прихватила. Мочи нет.
— А зачем же на дерево залез?
— Если б я мог провалиться сквозь землю, я бы провалился. Деваться некуда.
Шурик осторожно слез с дерева и поморщился.
— Обычно ношу с собой «Омэз», а тут, как назло, дома оставил. Кретин. Мобильник взял, а лекарство оставил.
Яков Семенович достал из нагрудного кармана сухарь, завернутый в чистую бумажку.
— Погрызи. Поможет.
— Думаешь? — Шурик неуверенно взял сухарь.
— Грызи, грызи. А чем ты, собственно, питаешься? В физическом смысле.
Шурик кисло улыбнулся.
— Колбасой. «Дошираком».
— До чего?
— Тебе не понять, Семеныч. Новое поколение выбирает «Пэпси». «Доширак» — это такой суп в коробочке. Разведи кипятком и ешь. Очень удобно.
— Вижу. Гадость какая…
Шурик вытер порозовевший лоб.
— Отпустило, кажется. Ну, что набрал?
Яков Семенович протянул корзинку.
— Красавец, — залюбовался Шурик. — На острове? Я смотрю, ты мокрый. Свалился где-то?
— Да нет, гулял. А у тебя?
— Ничего. Пять или шесть подберезовиков. Да и те завяли, — он перевернул корзинку и постучал кулаком по днищу. — Вон, даже прилип. Слышишь, Семеныч, а ты давно сетку ставил?
— Ой, давно. Лодки у меня пока нет.
— Давай сегодня поставим. У меня две сетки классные. Четверка, по тридцать метров. Финские. А ялик у Нашивкина возьмем. Я его даже, кажется, купил. Точно не помню.
— Интересно. Только четверка — говно, — закапризничал Яков Семенович. — Хотя бы четыре с половиной. — Глаза его загорелись и тут же погасли. — Да нет, Саня, не выйдет. Я на пароход.
— Что так?
Яков Семенович рассказал Шурику о своей заботе.
— Ты, что, совсем без денег?
— Было как раз две тысячи. Да я потратил.
— Как можно потратить в деревне две тысячи?
— Прогулял, — лаконично ответил Яков Семенович. — Пойдем, что ли?
— Погоди. Никуда ты не поедешь. Сейчас зайдем ко мне, я тебе денег дам. А вечером сети поставим. Мыслимо ли — сейчас в Москву.
Яков Семенович прислушался к себе. Нет, в душе возражений не было, было только облегчение и благодарность.
— Годится, — ответил он. — И в четверке подлещик хорошо застревает. И линь. А щуке — все равно. Если не порвала, то так закутается…
Шурик достал пачку «Парламента» и закурил.
— А кто у нас, Саня, «Мальборо» курит? — вспомнил Яков Семенович.
— А, это у тебя в корзинке. А я думаю, что это Семеныч закурил, уж не влюбился ли…
— Так кто все-таки?
Шурик задумался.
— Нет, не знаю. На острове нашел? Это, наверное, браконьеры с залива.
— Браконьеры — это те, кто сети ставит?
— Разумеется.
Смеясь, они вошли в деревню.
— У меня долгострой, — оправдывался Шурик. — Молдаване сбежали, надо кого-то искать.
— Ты не тяни. К осени покрыть надо — кровь из носу. А то погниет к свиньям собачьим. Столько затрачено, — Яков Семенович сокрушенно покачал головой.
— Да найду я мужиков, — сердито сказал Шурик. — Не тренди, Семеныч, опять живот заболит.
— Ладно. Как же ты в этой времянке? Да без печки.
— Я ведь наездами. Мне хватает. Так, бабоубежище.
— Кстати, кто будет часовню строить? Митяй не говорил?
— Не знаю, Семеныч, и знать не хочу. Я в ваши игры не играю. Дам бабки, как обещал, и все дела. Можете за меня свечку поставить, если хотите.
— Как же тебя угораздило старую избу раскатать? — приставал Яков Семенович. — Еще бы лет пять простояла. — где-то ж надо строить. Решил одним махом.
— А ты знаешь, что на порушенном месте нельзя дом возводить?
— Все это предрассудки, Семеныч.
— Предрассудки, Саня, да заблуждения — это и есть культура.
— И религия, — легкомысленно добавил Шурик.
— Религия, Саня, — это заблуждение Бога. И не нам судить.
— Ишь, как заговорил. Прямо как Георгий.
— Георгий так не скажет. Для него это кратко.
— Погоди, Семеныч, сейчас деньги вынесу. — Шурик нырнул во времянку и тут же вернулся. — Рублей оказалось мало, вот тебе сто долларов.
— Спасибо. Только где я разменяю?
— Это уж твои проблемы. У того же Митяя. Дай говна, дай ложку, — проворчал он. — Значит, часов в девять у тебя?
— Да, и лекарство не забудь. А мобильник оставь.
— Ладно, — улыбнулся Шурик.
7.Славка напутал: не собирался Ванечка ничего такого строить у реки. Да, хотел он приобрести этот участок, но с целью обыкновенной и понятной — для женившегося недавно сына. Место он выбрал красивое и удобное — на другом конце деревни, так что и навещать легко и приятно, и невестка не прибежит за солью. А что касается серебристых елок, Ванечка пошутил, а Славка не понял.
— Вы глава администрации, вам и решать, — улыбнулся Ванечка, показывая крупные блестящие зубы. — Порядок, ухоженность и умеренное овощеводство гарантирую, — рассмеялся он. — Бесхозная земля вряд ли украшает вашу территорию.
Кузьма Егорович одичало рассматривал перекидной календарь. Как объяснить этому дачнику с приличными манерами, что овощеводство он может засунуть себе в задницу, что земля уже продана, причем дважды, что в Леонове по пьянке утонул участковый, а на пилораме сгорел трансформатор…
— Я вам уже говорил, — почти засыпая от безнадежности, сказал он, — что участок этот принадлежит РПЦ, хотите — поезжайте туда, поговорите, Бог милостив… Я-то что могу сделать?
— Я вас уверяю, что Православной Церкви на этот бережок наплевать, они даже не заметят.
Кузьма Егорович проснулся и прислушался.
— А я живу здесь тринадцать лет, человек я уважаемый, между прочим — флейтист камерного оркестра…
— А хоть барабанщик! — взорвался Кузьма Егорович. — Как тебе еще объяснить!..
— Я полагаю, десять тысяч рублей помогут решить свои проблемы хорошему человеку.
— Что вы сказали?!
— Даже пятнадцать тысяч. Это, между прочим, пятьсот американских долларов.
— Я… сейчас… милицию вызову, — задохнулся глава, вспомнил об утонувшем милиционере и попросил плачущим голосом: — Гражданин, а пошел бы ты на хер, я тебе просто морду набью…
Ванечка встал и пошел к выходу.
— Эй, — окликнул Кузьма Егорыч, — прирежьте к своему участку пять соток, кто там будет мерить…
— Уже прирезал, — усмехнулся Ванечка и вышел.
Кузьма Егорыч зашел в бухгалтерию. Две женщины, бухгалтер и секретарь, посмотрели на него с досадой.
