Дни, месяцы, годы - Лянькэ Янь

Пока Вторая дочь говорила, ее слезы постепенно высохли, и на лице остался только радостный румянец. Стоило ей открыть рот, и слова хлынули, точно вода в распахнутую дверь, – так ей хотелось выговориться. Солнце переместилось в восточную часть двора, и лицо Второй дочери купалось в солнечном свете, такое румяное, будто его покрасили алой краской. Она забыла о том, что Четвертая тетушка прошла несколько десятков ли, что ей надо отдохнуть, поесть и напиться. Вторая дочь стояла перед матерью и тараторила, как будто за всю жизнь у нее не было случая перемолвиться с матерью хоть словечком, и вот теперь они наконец могут спокойно поговорить. Она рассказывала, что после выздоровления каждый день допытывалась у мужа, чьи это кости, откуда они, просила его достать еще немного, чтобы приготовить снадобье для брата и сестер, но муж как воды в рот набрал. Сказала, что муж отправился в поселок на ярмарку, хотел продать срубленные деревья, сделать кое-какие покупки, а потом вместе с ней навестить Четвертую тетушку. Сказала, что должна успеть сшить туфли для Четвертого дурачка, будет ему подарок. Взяла туфли со стола и объяснила, что одна уже готова, а вторую она закончит к вечеру, ночью пришьет петельки, и Четвертый дурачок будет ходить в туфлях с простеганной подошвой, которые сестра сшила своими руками. На этих словах слезы Четвертой тетушки уже не капали, а лились рекой. Она вдруг согнулась, будто устала стоять, и села на корточки перед Второй дочерью. Теперь Четвертая тетушка рыдала в голос, закрыв лицо руками, слезы лились у нее сквозь пальцы. Старческий плач, чистый и звонкий, пронесся по двору Второй дочери, вырвался за ворота и заполнил всю деревню, весь хребет Балоу. В одно мгновенье в целом мире не осталось уголка, куда бы не добрался сверкающий плач Четвертой тетушки.

Вторая дочь испугалась. Уставилась на мать и на заполненный рыданием двор, подбежала к Четвертой тетушке и в смятении потянула ее за руку.

– Мама, мама, что с тобой? Что же с тобой такое? Ты не рада, что я поправилась? – Она схватила Четвертую тетушку за локоть и потрясла, так что та закачалась из стороны в сторону. На крик сбежались и соседи, и любопытные прохожие. Собралась настоящая толпа. Спрашивают:

– Что случилось?

– Мама увидела, что я выздоровела, и заплакала, разрыдалась в голос, – объяснила Вторая дочь.

– Это же великое счастье, что твоя дочь поправилась, – утешали деревенские Четвертую тетушку. – Зачем же так плакать?

– Не утешайте ее, пусть наплачется вволю, – сказал кто-то в толпе. – Это она от радости, что дочь выздоровела. Ее слезы – это слезы радости.

И деревенские отступили от Четвертой тетушки, думали, скоро она сама успокоится, но ее плач уже не знал преград, он длился и длился, как дорога к полю, у которой не видно конца. Наконец людям это надоело, и один мужчина сказал:

– Чем плакать, запасись снадобьем, которое принимала Вторая дочь, и дурачки твои скорее поправятся.

Сказал так и ушел.

Четвертая тетушка уставилась ему вслед и замолчала. На лице ее застыло спокойствие, из-под которого вдруг хлынула неуемная радость. Четвертая тетушка оглядела соседей Второй дочери и сказала:

– Ступайте, я больше не плачу, теперь моя семья спасена.

И деревенские постепенно разошлись. Радость мало-помалу отступила с лица Четвертой тетушки и сменилась бледной решимостью, сковавшей ее черты. Четвертая тетушка приказала:

– Вторая дочь, подойди к маме, – и тут же привлекла дочь к себе, помяла ей ладони, согнула руки в локтях, оттянула веки, помахала рукой перед ее лицом и увидела, что большие черные глаза дочери с металлическим звоном ходят вслед за рукой. – Ты по ночам по-прежнему боишься мужа? – спросила Четвертая тетушка.

– Я же выздоровела, – покраснев, ответила Вторая дочь.

– Ступай, приготовь матери две чашки лапши с яйцом, поем и пойду домой, – велела ей Четвертая тетушка.

– Мама, останься на ночь, завтра муж с ярмарки вернется, привезет тебе новый платок.

– Нет, надо идти сегодня, мама узнала, как вылечить ваше слабоумие, приготовь мне две чашки лапши, поем и пойду.

Вторая дочь стояла на месте, изумленно разглядывая мать.

– Ступай на кухню, – повторила Четвертая тетушка, – да не жалей яиц и кунжутного масла.

Глава 6

Четвертая тетушка пообедала и тронулась в путь. Небо стояло высоко, облака проплывали редко. Казалось, что ростки пшеницы за ночь заняли весь хребет. Отливая черно-зеленым блеском, они темнели на склонах и на гребне хребта, в лощинах и расселинах. По воздуху расплывался прозрачный запах сырой глины. Вторая дочь проводила мать до гребня, и Четвертая тетушка велела ей возвращаться домой:

– Иди, найдешь брату здоровую жену, считай, будешь ему хорошей сестрой. Не думай, будто сшила пару туфель и твоя совесть чиста.

И Вторая дочь осталась стоять на вершине, а Четвертая тетушка уходила все дальше и дальше. К Старшей дочери она не пошла, только глянула с хребта на склон, где раскинулась ее деревня, и крикнула во все горло:

– Старшая! Маме надо идти, мама нашла снадобье, чтобы вылечить вашу болезнь!

Четвертая тетушка посмотрела, как ее голос шелковой лентой плывет над хребтом, и поспешила домой. Она в одиночестве шагала по хребту и вдруг нестерпимо захотела с кем-нибудь поговорить. Вспомнила, что сегодня Ю Шитоу не пошел с ней ко Второй дочери, и сердце защемило от холода и одиночества. В первый раз за много лет муж не разделил с ней дорогу. Что же с ним случилось, думала Четвертая тетушка. Может, они и после смерти болеют? И крикнула на ходу:

– Эй, покойник, ты где? Захотела с тобой поговорить, а ты и впрямь помер. А когда не надо, ты тут как тут, живехонький! – Так она шла и кричала, запрокинув голову, и вдруг навстречу показался мужчина с плугом на плече, погонявший вола. Он растерянно остановился и уставился на Четвертую тетушку:

– Ты с кем это разговариваешь?

– Пахать вышел? – спросила его Четвертая тетушка. – Я с мужем говорю.

Мужчина огляделся по сторонам и говорит:

– Пустошь иду распахивать. Где же твой муж?

– Значит, целину поднимаешь? Он двадцать лет как помер.

Мужчина вытаращил глаза:

– Ты никак заболела, у тебя жар? Заговариваешься.

– Я ни разу в жизни не болела, и никогда у меня не было так ясно в голове, и никогда еще я так не радовалась.

Пахарь озадаченно зашагал своей дорогой и еще долго оглядывался на Четвертую тетушку.

В деревню Юцзяцунь она вернулась только к закату. Деревня купалась в багрянце, даже свиные корыта и лошадиные стойла за воротами окрасились в розовато-красный цвет. Люди высыпали на улицу поужинать, поговорить о прошлом, о настоящем, послушать, что нового появилось в поселке или в городе. И в это самое время в деревню торопливо вошла повивальная бабка, и все поняли, что в чьем-то доме скоро будет прибавление. Деревенские дружно собрались в начале деревни и даже про еду забыли – разглядывают дом, где должен родиться младенец, переговариваются: мальчик будет или девочка? До чего же им повезло с детьми: один сын стал кадровым работником в уезде, другой поступил в университет в провинциальном центре, а внучке даже десяти лет не сравнялось, а уже поехала от волости в райцентр на какой-то конкурс. Пока они так переговаривались, из переулка нетвердой походкой вышла восьмидесятилетняя старуха – ребенку, что должен был родиться, она приходилась прабабкой. За ней увязались овца и собака. Обменявшись приветствиями с соседями, старуха направилась к выходу из деревни.

Теплый безмятежный закат окрасил поля густым багрянцем. Старуха неподвижно стояла у околицы и смотрела на убегавшую по хребту дорогу. Собака и овца, словно внук и внучка, почтительно легли у старухиных ног. Наконец с гребня спустилась Четвертая тетушка, на лице ее читались сила и решимость, пыль толстым ватником покрывала ее с головы до ног. Шла Четвертая тетушка очень резво, будто хотела поспеть куда-то за деньгами для важного дела: опоздает – останется с пустыми руками, а если успеет – богатая и знатная жизнь у нее в кармане. Старуха остановила Четвертую тетушку у входа в деревню, достала из кармана два красных яйца [21] и с умоляющим видом сунула ей в руки. Бесчисленные морщины на старухином лице сложились в виноватую улыбку.