Запретная тетрадь - Сеспедес Альба де

Пора было готовить ужин, а Микеле все не возвращался: я думала, раз он запаздывает, это хороший знак, может, они читают сценарий, я даже подумала, что с ними тот продюсер, друг Клары, и что он уже купил сценарий. Я была рада, что он задерживается: за него, да и за себя тоже. Мне жаль было, что кончается день, я подумала, что, если Микеле и дети не вернутся, готовить не стану. Внезапно зазвонил телефон, и я помчалась к нему, думая, что это Микеле и сейчас он подтвердит мои надежды. Это была Мирелла: она предупредила, что поужинает не дома, с парой друзей и Сабиной. Я спросила, во сколько она вернется; «Рано», – ответила она, добавив, что в любом случае у нее есть ключ.

За столом Микеле и Риккардо даже не заметили ее отсутствия; Микеле воодушевленно рассказывал о том, как ходил к Кларе: они не смогли прочесть сценарий, потому что пришли еще какие-то люди, но Клара пообещала, что посмотрит рукопись в ближайшее время и сразу же позвонит ему, чтобы назначить еще одну встречу. Они оба были довольны, оживлены, Микеле распахнул окно: они сказали, что на улице уже весна, и я почти пожалела, что просидела дома весь день. Я показала Микеле приведенные в порядок ящики; он сказал: «Молодец, молодец», – и затем снова заговорил о Кларе и ее друзьях, известных людях из мира кинематографа, говорил, что у всех есть машина, один из них даже отвез его домой. Риккардо воспользовался настроением отца, чтобы объявить ему, что помолвлен, что я знаю, кто та самая девушка, и что вскоре он хочет его с ней познакомить. Я испугалась, что Микеле рассердится; была недовольна, что Риккардо портит ему счастливый день. Но Микеле как будто бы изменил свое мнение о тех, кто женится молодым. И тоже сказал ему: «Молодец, молодец».

За разговорами наступила полночь. Я время от времени повторяла, что Мирелла все еще не вернулась, но они не обращали внимания. Пока я желала Риккардо спокойной ночи, он сжал меня в объятиях, бормоча: «Я так рад, мам». В комнате я обнаружила все еще одетого Микеле, который смотрелся в зеркало, проводил рукой по волосам, поправлял галстук. Я повторила, что Мирелла все еще не вернулась, а он заверил меня, что привычки молодежи изменились и для девушки уже совершенно неважно, что она возвращается поздно вечером. Он сказал, что друзья Клары ложатся спать в четыре, да и сама Клара тоже. Я ответила, что это, наверное, люди, которые не обязаны вставать рано утром, иначе я и не знаю, как справляется Клара, она уже не девочка; ей столько же, сколько мне. Он как будто удивился, хотя всегда это знал; сказал, что она сохраняет юный вид, а ее радость и энтузиазм – совсем как у ребенка. Я спросила: «В общем, ты думаешь, что мне не стоит беспокоиться из-за Миреллы?» «Ну конечно же да», – сказал он, обнимая меня. А потом заговорил о сценарии: сказал, что не было времени прочесть мне его, но что, без ложной скромности, он думает, что вышло достойно. Раздевался он неспешно, мешкая, как будто ему жаль было заканчивать этот день; а я сказала, что, если сценарий и впрямь получится продать, Риккардо не будет нужды ехать в Аргентину. Он почти раздраженно заметил, что речь вовсе не идет о целом состоянии и Риккардо все равно придется себя обеспечивать. Он прав; и все же я не могу не осознавать, что, будь у Риккардо ощущение, что мы сильнее, он бы и думать не стал ни об отъезде, ни о столь ранней женитьбе.

Вообще-то, я не уверена, что Марина мне нравится. Она красива, но есть что-то в ее лице, что не привлекает, не придает ей прелести. Не могу понять, почему Риккардо желает видеть именно это лицо перед собой всю свою жизнь. Она хрупкая, высокая, светловолосая, и у нее слегка неподвижный, остолбенелый взгляд. В субботу после обеда Риккардо открыл дверь ключом и впустил Марину первой, в одиночестве, в столовую. Я не слышала, как они пришли, а она не думала, что я уже там: мы оказались лицом к лицу друг с другом, неподготовленные. Это было мгновение, и, может, это просто мое ощущение, но мне кажется, мы посмотрели друг на друга без симпатии и даже с тайным зарядом враждебности. Думаю, что мы никогда больше не увидим друг в друге этот взгляд, если она действительно выйдет за Риккардо, – но что тем не менее лишь то мгновение было искренним. Риккардо вошел сразу за ней и уже перестал быть моим сыном. «Вот и Марина», – сказал он мне приглушенным голосом. Она и бровью не повела, на ее лице не заметно было и тени волнения. Я ласково взяла ее за руки, хотя у меня не было ощущения, что я лицемерю: мне казалось, что во мне живут два человека – один, принимающий эту встречу и даже ожидающий от нее теплоты, поддержки, и другой, который бунтовал, вынося неодобрительный вердикт изумленным припухшим глазам Марины, ее безжизненным, холодным рукам. Вот какие руки Риккардо желает сжимать, целовать. Ему тоже было неловко: он сел в кресло, чуть ли не вытянувшись в нем, в неправильной позе. Я хотела бы одернуть его, но непросто одернуть мужчину, который пришел представить тебе свою будущую жену; к тому же это поведение будило во мне огромную нежность, я понимала, что он вел себя так, да и говорил в непривычной манере, симулируя небрежность и безразличие, чтобы выглядеть посолиднее. Я чуть не сказала ему: «Знаю, это трудно, давай отправим ее восвояси». Но я заметила, что Марина говорила точно так же, и моя четкая, радушная речь выдавала мою принадлежность к другому возрасту, словно я родом из других краев. Я подала им чай и немного печенья, поняла, что, по мнению Риккардо, этого было маловато. Лицо Марины не выражало ничего, я даже задумываюсь, правда ли, что она несчастна у себя дома, может ли она вообще быть несчастной. «Кто ты?» – хотелось мне спросить. Может, как раз эта непроницаемость ее лика так привлекает Риккардо, который мало кого знает, кроме нас, уже не способных предложить ему никаких загадок; именно ее затяжное молчание транслирует ему желание расспросить ее, встряхнуть ее. С того вечера я сдерживаю порыв спросить у Риккардо: «Ты правда думаешь, что Марина так влюблена?» Он говорил об Аргентине, хотел показать в ее присутствии, что уверен в себе, но он знает, что я все еще считаю его мальчиком, и именно этот конфликт заставлял его нервничать. Мы много беседовали о будущем. Я говорила, что главное для него – учиться и окончить университет в октябре: это самое первое дело. А уж после поедет. Им не стоит пугаться ожидания; Марина улыбалась, пока я говорила, что, два года быстро пролетят, но улыбка эта походила на тот взгляд, с которым она вошла. «Есть же авиапочта», – добавила я. Риккардо горячо закивал: «Точно, есть авиапочта», – словно это я ее изобрела, чтобы им помочь, – и смотрел на меня с благодарностью. Еще я сказала, что это лучшее время в их жизни, потом начнутся хлопоты, ответственные дела, но ни один, казалось, не верил, потому что для каждого из нас, по счастью, лучшее время в жизни всегда впереди. Риккардо взял ее за руку, а она кивала, улыбаясь, делая вид, что мои слова убедили ее. Когда они засобирались, я почувствовала облегчение. В прихожей, пока радостный Риккардо подходил то ко мне, то к ней, как молодая собачка, входная дверь отворилась, и вошла Мирелла. Она не знала, что придет Марина, поэтому, увидев ее, она сначала пробежалась взглядом по брату и по мне, а потом поприветствовала ее с точно отмеренной любезностью. На ней было красное пальто – то, в котором, как говорит Марина, кто-то видел, как она выходила из дома Кантони. Мы еще немного задержались, беседуя, и Риккардо дерзко говорил о будущем, не снимая руки с плеч Марины. Мирелла достала из сумки сигареты и предложила Марине. Риккардо сразу же сказал: «Она не курит». Мирелла преспокойно зажгла сигарету, но пламя дрожало.

Когда они вышли, она спросила меня: «Она тебе нравится?» Я сказала, что она очень красивая. «Да, но нравится ли она тебе?» – настаивала она. Я добавила, что, наверное, у нее мягкий, отходчивый характер, видно, что это хорошо воспитанная девушка, с серьезными принципами. Она взорвалась: «Да как же она может тебе нравиться, мам?» Тогда я сказала, что это она из зависти так говорит, потому что Марина поступает так, как следовало бы поступать и ей, может в том числе потому, что ей повезло встретить такого честного парня, как Риккардо: «Чего он ждет, этот Кантони, почему не покажется здесь? Почему провожает тебя до парадной, как вор, не беспокоясь о твоей репутации, о слухах? Он даже перед швейцаром тебя позорит». Я увидела, что она, сохраняющая невозмутимость, когда я на нее нападаю, вся раскраснелась, когда я набросилась на Кантони. «Почему он не представит тебе свою мать, как Риккардо?» Закурив еще одну сигарету, она ответила: «К счастью, он сирота». Я сказала ей, что она цинична, дерзка и что ей пора перестать курить одну сигарету за другой.