Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

– Не важно. Разве она с ним не приедет? Она ведь его жена? То есть не странно ли будет, если она не приедет?

Адам об этом не подумал. Неужели ему придется увидеться с матерью через столько лет? Заплачет ли она? Или, еще хуже, вдруг она вообще не захочет его видеть? Как и все последние пятнадцать лет.

– Понятия не имею. Она нас бросила – ей нечего сказать в свою защиту. Разве нет?

Делия перекинула длинные волосы через плечо.

– Оливия тоже меня бросила.

– Это другое. – Это была одна из обычных причин их размолвок. – Ты все равно с ней виделась.

– Не очень часто.

И Адам знал, что по меньшей мере часть вины за это лежала на нем, но об этом он тоже предпочитал не задумываться.

– В общем, к черту это сборище беглых пациентов психушки. О чем ты со мной хотела поговорить?

Делия задумалась, и он заметил странное выражение, промелькнувшее на ее лице. Страх? Обычно ее ничто не пугало. Столкнувшись с уличным грабителем, она, наверное, сумела бы убедить его сдаться.

– Давай сначала выпьем кофе, ладно? Ничего серьезного, просто… нужно кое-что тебе сказать.

Пока она сворачивала дорогущий коврик, ему пришло в голову, что, если бы дело было действительно несерьезное, она сказала бы ему сразу. Что-то здесь было не так.

Эндрю, 2009 год

– Что думаешь? – спросила Оливия.

У них вошло в привычку после ужина перекусывать еще раз чем-нибудь легким, из яиц или рыбы, прямо на кухонном острове, о котором так мечтала Кейт, когда они покупали дом. Словно остров, будь он кухонный, тропический или необитаемый, мог в самом деле принести человеку счастье. После этого «второго ужина» они уходили в гостиную, читая или беседуя у камина, пока не приходило время ложиться спать. Разжигать камин придумала Оливия, которая покупала дрова и зажигалки и вычищала его по утрам. В своей обычной тихой манере она так часто повторяла ему, что не любит телевизор, пока однажды он не проснулся в полной уверенности, что это его идея. Эндрю часто уходил в спальню раньше и смотрел на ноутбуке любимые программы, а иногда украдкой – и порно, выключив звук и положив одну потную ладонь на клавиатуру, оставляя, как ему казалось, разоблачительные отпечатки пальцев. Эндрю очень этого стыдился, но он уже несколько лет не притрагивался к женщине. Иногда ему казалось, что этого может больше никогда не произойти.

– Не знаю, – сказал он, ковыряя вилкой яичницу и думая, не странно ли есть ее не на завтрак. – Мне не очень хочется впускать в дом еще кого-то.

Хватало и Мэри, чтобы производить ужасающий шум, мешавший работать.

– Мне кажется, это было бы очень полезно.

Она налила ему пива, оставив половину в бутылке, словно официантка, и он задумался: почему она так беззаветно ухаживает за ним? Он никогда ее об этом не просил. Он никогда не просил ни о чем этом, но она все равно продолжала, и он не знал, как попросить ее остановиться. Он несколько раз пытался поднять эту тему: «Ну… понимаешь, ты не обязана оставаться, Оливия. Ты бы, наверное, хотела заняться чем-то другим». Но она попросту отказывалась его слышать и поселилась здесь, в гостевой комнате, возможно, навсегда.

– Но… Кирсти не умеет говорить. То есть нам же сказали, что она никогда не заговорит.

– Тогда какой смысл в логопеде?

– Знаю, – терпеливо ответила Оливия. – Но я вспомнила о Дилане, сыне Эйми. Он мог объясняться жестами – не умел говорить, но мог попросить о чем-то. Попить, сходить в туалет. Я посмотрела. Это не обычный язык жестов. Он называется макатон – специально для инвалидов.

По ее словам, ей пришло в голову попросить муниципалитет предоставить Кирсти логопеда. Она умела упрашивать, когда речь не шла о ней самой.

– Не знаю.

В глубине души он сердился. Кирсти была его ребенком, его главной обязанностью после побега Кейт, и не Оливии было предполагать, что она могла научиться общаться. Разумеется, не могла – им постоянно твердили, что это невозможно и нет ни малейшей надежды.

– Ты знаешь, что некоторые дети не говорят, потому что физически не могут сформулировать слова? Речевой центр в мозге. В общем, иногда они осознают понятия. Но этот язык жестов совсем не похож на язык для глухих. Он проще – они могут показывать слова. Например, «кровать», «молоко» и другие. Даже имена.

Эндрю, который несколько раз тайком плакал из-за того, что дочь никогда не назовет его папой, было очень больно это слышать. Он хмыкнул. Он вдруг ощутил невероятную тяжесть всех этих валунов, которые он пытался катить в гору. Его роман, казалось, усыхавший вместо того, чтобы расти, превращался в запутанный клубок. Весь месяц он только писал и стирал мучительную сцену, в которой один из парней напился, а потом его вырвало прямо на собеседовании. Адам, чье поведение всегда давало повод для тревоги, потому что редкий месяц проходил без вызова в школу из-за драки, оскорбления учителей или отказа делать домашнюю работу. Во всем был виноват Эндрю: разве не должен он был водить мальчика к психотерапевту, когда ушла его мать? Разве подобные события не оставляют шрамы на всю жизнь? А теперь еще и это – мысль о том, что Кирсти может каким-то образом научиться говорить. Да разве это возможно, если она даже не могла поесть или воспользоваться туалетом без посторонней помощи?

– Я об этом подумаю.

– Хорошо.

Он надеялся, что этим все и закончится, но…

– На дворе две тысячи девятый год, – произнесла Оливия после недолгой паузы, гоняя вилкой по тарелке кусок яичницы.

Эндрю показалось, что он погрузился в собственные мысли и упустил начало нового разговора.

– Да.

– Март.

– Угу.

– Я тут подумала…

Он положил вилку. Когда она начинала фразу подобным образом, эти слова неизбежно становились первым камешком в лавине мелких замечаний на одну и ту же тему, не прекращавшейся, пока он не сдастся.

– В следующем месяце будет два года.

Эндрю и в самом деле не сразу понял, что она имела в виду. Он начал прокручивать в голове события 2007 года. Потом вдруг вспомнил, и к горлу подступила тошнота. Апрель. Дождливый день и записка. Кейт ушла.

– Ах да. Я и не думал.

– Много времени прошло.

– Время летит, да? Адаму уже девять. Даже не верится.

Но Оливия не дала увести разговор в сторону от темы.

– Юридически, если вы два года жили раздельно, тебе не нужны основания.

– Да? – он начал понимать, к чему она клонит, но старался об этом не думать.

– Так что тебе будет намного проще. Я о разводе.

Эндрю смотрел мимо нее в огонь, как он потрескивает и пляшет. Это производило почти гипнотическое впечатление, и легко было представить себе первобытных людей: ночной костер, мужчина и женщина. Только это была не та женщина. Она не приходилась ему ни женой, ни кем-то еще. Они даже не притрагивались друг к другу.

– Мне это и в голову не приходило.

Если точнее, то он вообще не задумывался о разводе. Прошло уже два года после ухода Кейт. Эндрю сначала и не знал, что будет дальше: немедленное возвращение, хотя бы телефонный звонок или, возможно, сердитое расставание, при котором они по очереди будут забирать детей на выходные. Но она исчезла бесследно, и иногда ему снилось, что она умерла, а ему никто об этом не сказал. Он даже представлял себя на ее похоронах, как он держит детей за руки: Адам – присмиревший, в коротком костюмчике, Кирсти – в платьице, скорее, сером, потому что для черного она еще слишком мала. Во сне он часто разговаривал с Кирсти, и она ему отвечала. Но ее голоса он никогда не слышал. Слова будто возникали прямо в его голове.

Оливия положила приборы на тарелку. Она редко бывала так настойчива, и это его пугало.

– Просто мне кажется, что тебе следует решить этот вопрос. Это словно… вена, которая вас соединяет. И по ней все еще бежит кровь. Ты думаешь, что она вернется и снова будет с тобой, так, что ли?

– Боже! – он едва не отшатнулся. – Нет, я так не думаю.

Кейт стала чем-то вроде мифа. Он представлял ее себе в самых разных необычных ситуациях, но только не снова здесь, на этой кухне. Этот дом для нее явно невыносим, и она никогда бы сюда не вернулась.