Это могли быть мы - Макгоуэн Клер

Потом он познакомился с Кейт – в баре после работы, как все знакомились в те годы. Уравновешенная, амбициозная и точно знающая, чего хочет, Кейт втянула его в круговорот все более высокооплачиваемых работ и все более дорогих домов, потом – переезд за город, ребенок, второй ребенок и… на этом все. Их решительное восхождение по ступенькам жизненной лестницы прекратилось, а теперь и Кейт ушла, и Эндрю снова стал тем, кем и должен был стать – юристом из маленького городка, который сидит перед компьютером и не знает, что написать. Если не считать двоих детей и женщины, которая не была ему женой, но по какой-то необъяснимой причине жила здесь, распоряжаясь йогуртами на кухне, он все еще оставался тем же парнем чуть за двадцать, мечтавшим всего лишь о том, чтобы раскрыть книгу с собственным именем на обложке, набранным, возможно, каким-нибудь вычурным шрифтом, и напряженно выводить буквы чернилами на бумаге за большим столом у камина, пока жена печет булочки и жирными от масла руками отгоняет детей, чтобы не мешали отцу. Женщина в этих грезах была не Кейт – он не знал, кто это был. Кейт бы жаловалась, что от чернил остаются пятна на манжетах рубашки, а за выпечку она бралась только тогда, когда хотела произвести впечатление на других. Странно, но он вообще редко о ней думал. По правде говоря, он никогда не пытался ее отыскать или связаться с ней, или развестись. Проще всего было навсегда забыть обо всех этих неприятностях, о том, что она бросила его и детей и явно не собиралась возвращаться. Закрыть глаза и продолжать жить, стараясь не думать о том, что это значило. А значило это, что она настолько терпеть его не могла, что однажды просто ушла, не взяв ни детей, ни даже зимнее пальто.

Но женщина из его грез не была и Оливией. Слишком часто думать об Оливии ему тоже не хотелось, потому что он видел ее каждый день.

Он смотрел на курсор.

Первую строчку он перерабатывал так часто, что она напоминала подсыхающий цемент. «Доминик убрал руку с талии спящей обнаженной девушки и приложился к оставшейся с вечера бутылке шампанского».

Господи! Какой ужас! Он пытался уловить дух времени, а на выходе получилось нечто пошлое и вторичное, полное торговых марок вместо юмора. И подумать только – в то время минет в ночном клубе казался таким потрясением основ! У Эндрю не было секса уже несколько лет, несмотря на множество безуспешных попыток достучаться до Кейт. Иногда она брала инициативу в свои руки с мрачной решимостью человека, прочищающего водосточный желоб, и он понял, что не может в этом участвовать. Его пенис прятался, словно раненый крот.

Он положил пальцы на клавиатуру и заработал ими со звуком, напоминавшим стук дождя. Светящийся экран, обогреватель у ног, кружка с чаем, дождь на улице – эта картина всегда ассоциировалась у него со счастьем, но почему-то появление свободного времени для этого занятия наводило на него ужас. У него наконец-то появилось ведро, чтобы зачерпнуть воды из колодца собственных мыслей, а колодец пересох.

Оливия всегда была готова его поддержать. Она выписывала ему журналы для писателей, предлагала редактировать его работу, читала книги о том, как открыть в себе творческое начало, и как бы ненароком оставляла их на видном месте. Он не был закрыт. Просто открывать было нечего. Спустя какое-то время он понял, что голос Кейт говорит ему: «Ты бесполезен, ты не умеешь писать, ты бы уже давно что-нибудь написал, если бы мог, ты никогда ничего не закончишь. Я же говорила тебе – не теряй попусту время». Ему чудилось ее лицо в дверях, распущенные только что вымытые волосы, суровое и прекрасное лицо, старый красный халат с корочкой крема для рук на рукавах. Как она говорит ему вынести мусор. И ему хотелось послушно и с радостью выйти за дверь вместе с ней. Она освобождала его от попыток. Но Оливия… Она просто продолжала в него верить, и иногда ему казалось, что это было труднее всего.

Эндрю и Оливия не обсуждали ее переезд к нему после ухода Кейт. Они никогда ничего не обсуждали, потому что если Эндрю всегда не любил конфликты, то Оливия выводила эту нелюбовь на новый уровень. Она просто незаметно появлялась и исчезала, и все вокруг становилось тише, яснее, чище. Это Оливия год назад сообщила Эндрю о побеге Кейт, позвонив ему на работу.

– Эндрю? – он никогда прежде не разговаривал с ней по телефону, поэтому не сразу узнал голос. – Я только что вернулась домой, а… в общем, Кейт нет.

– Где она? Повела детей на прогулку?

Он видел только, как начальник недовольно поглядывает на часы.

– Нет, детки со мной.

Оливия всегда говорила «детки», а не «дети». Он знал, что больше их так никто не называл.

– Я… – голос Оливии дрогнул. – Я думаю, тебе лучше вернуться домой.

Он ощутил ужас, сдавивший грудь.

– Я не могу! Я и так уже на грани увольнения. Начальник…

– Прости, но тебе действительно лучше приехать, – прервала его Оливия бесцветным и тихим, как она сама, голосом.

В тот вечер много времени ушло на то, чтобы все осмыслить. Он позвонил в полицию. Там прочитали записку, которую оставила Кейт, и молча переглянулись, прежде чем вернуть обрывок бумаги из альбома Адама.

– Сэр, не понимаю, чего вы от нас хотите.

– С ней могло что-то случиться!

В записке, адресованной ему и Оливии, Кейт просто написала, что уходит и не вернется. Она просто не могла больше это выносить. Она не написала, что сожалеет о своем поступке. Возможно, все было настолько плохо, что извинений было просто недостаточно. Она уходила и просила Оливию позаботиться о них.

– Здесь прямо сказано, что она уходит, сэр. Вы не знаете, не встречалась ли она с кем-то еще?

– Нет, конечно!

Эндрю почувствовал, как земля уходит из-под ног, рассыпаясь в прах. Все это время он знал, насколько шатко его положение, как недовольна его жена. Потом был тот год, когда она постоянно уходила и возвращалась раскрасневшаяся и нервная, но ему не хотелось и думать о том, что это могло означать. Он предпочел продолжать жить как ни в чем не бывало, словно, посмотрев под ноги, непременно споткнулся бы и упал. У него была работа, высасывавшая все силы, дети, о которых он бесконечно беспокоился, счета, которые нужно было оплачивать, и недовольство Кейт было на последнем месте в этом списке, а теперь стало слишком поздно.

– Она… Может быть, она хочет, чтобы я искал ее. Я…

Оливия забрала записку и взяла Эндрю за руку. Он понял, что уже много лет никто этого не делал. Уж точно не Кейт. Пальцы у Оливии были холодные.

– Боюсь, она ушла. Да, думаю, у нее кто-то был.

– Ты знала?

Он не был дураком. Он понимал, что она несчастлива. Разумеется – они все были несчастливы оттого, что жизнь превратилась в каждодневную борьбу. Но поступить вот так? Просто уйти, оставив ему лишь записку? Это не укладывалось в голове.

– Я… нет. – Оливия опустила голову. – Наверняка я ничего не знала. Поэтому, пожалуйста, не спрашивай. Она – моя подруга. Это было бы неправильно.

И она не сказала ни единого слова в укор Кейт. Только то, что «должно быть, она была очень несчастна».

Эндрю сидел, уставившись на записку, пока она потихоньку выпроваживала полицейских и укладывала детей спать – Адам, конечно же, понимал, что что-то не так.

– Мама сегодня выходила из дома? – спросил Эндрю, когда мальчик уже почистил зубы, надел пижаму и лег в постель.

Адам посмотрел на него почти укоризненно.

– Мы были в парке с Ливви.

По словам Оливии, она просто проводила их, ничем не выдавая своих планов. Когда они вернулись, продрогшие и вымокшие под дождем, то застали прибранный дом и записку. Матери дома не было.

– Мама ничего не говорила? Перед тем, как вы ушли?

Мальчик просто пожал плечами. Он был симпатичным мальчишкой – угловатый, с холодными голубыми глазами, яростно поблескивавшими время от времени. Весь в Кейт. Эндрю неловко обнял его, вдыхая запах зубной пасты и арахисового масла, съеденного перед сном.

– Прости, приятель. Все будет хорошо.